Еврейская культура не всегда была ответом на нееврейскую культуру
Материал любезно предоставлен Tablet
Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. Зачем светскому еврею читать Талмуд? В частности, ради нашедшей в нем отражение независимой еврейской духовности и творческого начала.
Не единожды за то время, что я читаю даф йоми и пишу об этом своем опыте, меня спрашивали, зачем я трачу столько времени, погружаясь в чтение Талмуда. Спрашивали иногда с любопытством, иногда с раздражением. В конце концов, я не ортодоксальный еврей, я не подчиняю свою жизнь законам алахи. А без этой необходимости — зачем человеку входить во все трудности и мельчайшие подробности, которыми изобилует текст Талмуда? Какого рода духовную пищу этот непростой текст может дать светскому еврейскому читателю?
Я много размышлял об этом вопросе, и вот те несколько ответов, которые я могу дать. Чтение Талмуда — уникальный интеллектуальный вызов; оно требует отказа от привычных способов мышления и, наоборот, привыкания к чуждому для нас взгляду на мир и логике мудрецов. В духовном плане чтение Талмуда тоже открывает перед нам новый, удивительный взгляд на Б‑га и на то, что значит близость к Б‑гу, — совершенно непохожий на стандартное протестантское представление, повлиявшее на религиозное сознание всех американцев, в том числе иудеев. А с исторической точки зрения Талмуд позволяет нам многое узнать о наших предках, ведь он был краеугольным камнем их религиозной и интеллектуальной жизни.
Но самое, пожалуй, важное, что я получаю от чтения Талмуда, — это ощущение того времени, когда еврейская культура не была в первую очередь реакцией на нееврейскую. Современная еврейская жизнь, начиная с Нового времени, с эмансипации западноевропейских евреев во время Французской революции, — это постоянные сложные переговоры между еврейством и окружающим нееврейским миром. Как евреи вписываются в общества и культуры, чья история и установки не являются еврейскими, а иногда даже антиеврейскими? Современная еврейская культура и политика, со всеми их трудно добытыми успехами, глубоко вовлечены в эту проблему; и, хотя для американских евреев сегодня она менее актуальна, чем для наших предков в Европе, ее по‑прежнему трудно избежать.
Талмуд же, в противоположность еврейской культуре Нового времени, — это не реакция и не переговоры. Это выражение независимой еврейской духовности и творческого начала, которые, конечно, испытывали влияние окружающих культур, а как иначе (посмотрите хотя бы на количество слов, заимствованных из персидского и греческого), но не адресовались к соседям в первую очередь. Примечательно, например, как мало Талмуд говорит о христианстве, которое захватывало мир, где жили мудрецы, как раз в то время, когда составлялся текст Талмуда. Чтение Талмуда напоминает нам, что иудаизм, еврейство исторически не гость и не жертва других религий, как говорят нам на уроках в школе и как пишут в учебниках истории, а автономная традиция со своими ценностями и достижениями. Вы не обязаны «верить» в Талмуд в религиозном смысле, чтобы черпать силы от ощущения того, что иудаизм покоится на своем прочном фундаменте.
Время от времени, однако, Талмуд все же сообщает нам, что мудрецы думали о нееврейском мире и своих отношениях с ним, и взгляд их, как правило, довольно мрачен. В трактате «Эрувин» мы узнаем, что мудрецы категорически не советуют еврею жить одному в нееврейском квартале, поскольку немаловероятно, что его могут убить. В трактате «Сукка» рассказывается, как во времена опасности евреи маскировали свои шалаши, суккот, чтобы не привлекать внимания врагов.
Фрагмент, который читают на этой неделе, предлагает еще более выразительный пример такого пессимизма. Затмения для мудрецов, как и для большинства людей их эпохи, были пугающими событиями: «Солнечное затмение — это плохое предзнаменование для всего мира», — говорится в Гемаре (Сукка, 29а). Это знак Б‑жественной немилости, как объясняет Гемара в небольшой притче: «С чем можно сравнить это дело? Царь из плоти и крови, который приготовил пир для своих слуг и поставил перед ними фонарь. Он разгневался на них и сказал своему слуге: “Возьми у них фонарь и оставь их во тьме”».
Но, по словам рабби Меира, дурное предзнаменование для мира в целом — для евреев дважды дурное. «Когда небесные светила затмеваются — это дурной знак для врагов еврейского народа», — поясняет он, и, как всегда в Талмуде, «враги еврейского народа» — это эвфемизм для самого еврейского народа. В этой формулировке есть что‑то очень трогательное: мудрецы так стараются не говорить ничего плохого применительно к еврейскому народу, что, даже предрекая бедствие, они чисто риторически перенаправляют его с евреев на их врагов.
Но то, что на самом деле хотел сказать рабби Меир, проясняется, когда он предлагает другую притчу: «Это похоже на учителя, который приходит в школу с ремнем в руке. Кого это беспокоит? Это беспокоит ребенка, который привык, что его бьют этим ремнем каждый божий день». Иными словами, когда затмение говорит нам о том, что в мир придет беда, кто же должен волноваться более евреев, которые суть всегдашние мишени любой беды — «привыкшие, что их бьют»? Благочестивые мудрецы все же уговаривают нас, что, «когда еврейский народ исполняет Б‑жью волю, ему не нужно бояться никаких предзнаменований» , — хорошее поведение имеет приоритет над плохими приметами. Но с трудом постигнутая мудрость притчи Меира остается в памяти и мешает поверить последнему утверждению.
Талмуд — это не реакция, не переговоры с внешним миром.
Как мудрецы вообще подошли к теме затмений? Как всегда, интересно проследить всю цепочку их рассуждений до ее совершенно неожиданного завершения. В конце второй главы трактата «Сукка» Мишна объясняет, что именно означает «жить» в сукке во время праздника: «Все семь дней праздника Суккот человек делает сукку своим постоянным местом жительства, а свой дом — временным». Гемара объясняет, что это означает на практике: «Если у него есть красивые сосуды, он переносит их в сукку. Если у него есть красивые постельные принадлежности, он берет их с собой в сукку. Он ест, пьет и отдыхает в сукке». Сукку нужно сделать как можно более комфортабельной и даже роскошной, чтобы она была похожа на настоящий дом.
Но мудрецы отдают себе отчет в том, что могут возникнуть определенные практические проблемы. Что делать, например, если вы сидите в сукке и начинается дождь? Крыша, предназначенная для пропускания лучей солнечного света, будет пропускать и капли дождя. Можно ли уйти обратно в дом, чтобы остаться сухим? Ответ зависит от того, насколько силен дождь. Если воды достаточно, «чтобы густое блюдо было испорчено», то вы можете «взять еду и зайти в дом». «С чем можно сравнить это дело?» — спрашивают мудрецы. «Со слугой, который пришел налить вина своему хозяину, а тот выплеснул вино ему в лицо». Согласно этой аналогии, дождь — это Б‑г, выливающий кувшин воды нам в лицо, когда мы пытаемся служить Ему; очевидно, это сигнал того, что Он хочет, чтобы мы ушли. Затмение — это более глобальная версия такого же отвержения нас Б‑гом.
Далее, в начале третьей главы, Талмуд переходит от самой сукки к другому важному элементу праздника — арба миним, или «четырем видам» растений, которые Библия предписывает нам использовать в праздновании Суккот. Это еще один случай, когда библейское предписание довольно расплывчато и необходимо адаптировать его к реальной еврейской практике. Книга Левит предписывает нам: «Возьмите себе ветви красивых дерев, ветви пальмовые и ветви дерев густолиственных и верб речных». Традиционно в роли «густолиственного дерева» выступает мирт, но как нам узнать, вопрошают мудрецы в Гемаре, что Библия имеет в виду именно это растение? Чтобы прояснить это, они перебирают список возможных вариантов и отклоняют каждый из них: оливковое дерево недостаточно «густолиственное», олеандр неприятен и ядовит. Затем встает вопрос о надлежащем состоянии лулава: он не должен быть высохшим или лишенным листьев, а его длина должна быть не менее трех ладоней.
Есть и еще одно условие: лулав не должен быть украденным. С этого момента начинается интересная дискуссия о законах собственности и воровстве, которая приводит к нескольким удивительным выводам. Вы можете думать, что с юридической точки зрения украденная вещь никогда не может принадлежать тому, кто ее украл; формально она всегда остается собственностью первоначального владельца. Это означает, к примеру, что если вы украли доски и использовали их для строительства сукки, то сукка юридически не будет вашей, поскольку доски вам не принадлежали.
Но оказывается, это не так. Имущество может сменить владельца через кражу, и эта смена происходит в тот момент, когда изначальный владелец отчаивается и перестает надеяться на то, что когда‑либо сможет вернуть имущество. «Отчаяние владельца», по выражению Талмуда, — это тот момент, когда древесина перестает принадлежать первоначальному владельцу и становится собственностью вора. Это, конечно, не означает, что вору сошло с рук его преступление: он по‑прежнему подлежит наказанию и должен выплатить стоимость украденного. Но поскольку сама древесина теперь принадлежит ему, он может использовать ее для строительства вполне кошерной сукки. А вот если вы войдете в уже построенную сукку и насильно изгоните ее владельца, вы не сможете законно использовать ее сами. Это связано с тем, что землю, в отличие от дерева, украсть нельзя: она считается лишь временно «одолженной», а одолженная сукка не имеет права на существование с юридической точки зрения. Законы Талмуда иногда как будто парадоксальны и противоречат здравому смыслу, но при ближайшем рассмотрении оказываются глубоко последовательными.
Оригинальная публикация: Jewish Culture Was Not Always a Response to Non‑Jewish Culture
Комментариев нет:
Отправить комментарий