понедельник, 6 ноября 2023 г.

"Нельзя отдавать людей на съедение пропаганде". Татьяна Мэй, человек, который не боится

 Искать

 
"Нельзя отдавать людей на съедение пропаганде". Татьяна Мэй, человек, который не боится

"Нельзя отдавать людей на съедение пропаганде". Татьяна Мэй, человек, который не боится

5 ноября 2023

Татьяна Мэй ведет экскурсию по Петербургу
Татьяна Мэй ведет экскурсию по Петербургу

Историк Петербурга, экскурсовод Татьяна Мэй по-прежнему относится к своему городу как к "окну в Европу" – как будто никто его с треском не пытается сейчас в России захлопнуть. Ее авторские экскурсии по городу дают сегодня людям утешение, надежду и ощущение, что нынешние времена мракобесия в России не навсегда. О том, как может спасать и объединять любовь к городу и знание его подлинной истории, Татьяна Мэй рассказала корреспонденту Север.Реалии.

Подписывайтесь на инстаграмтелеграм и YouTube Север.Реалии. Там мы публикуем контент, которого нет на сайте!

Город – европеец

Она говорит, что ничего в своих экскурсиях по Питеру на фоне войны, репрессий и общего уныния принципиально решила не менять. Как рассказывала про европейские корни питерской культуры, так и рассказывает. Как останавливалась у домов с табличками "Последнего адреса", так останавливается и сегодня, чтобы подробно рассказать своим слушателям о тех, кто ушел отсюда по своему часто последнему маршруту.

– Я вот думаю, что бы я такое могла отцензурировать, убрать – нет, пожалуй, ничего, – говорит Татьяна Мэй. – Волков бояться – в лес не ходить. После 24 февраля меня несколько месяцев не было в стране, и когда я вернулась, то первое время настроение было очень грустное.

Но не могу сказать, что я стала осторожней. Я и до того о политике, в общем-то, не говорила. Это прогулка, люди приходят послушать интересное, посмотреть, а не чтобы я их агитировала за что-то. Но, конечно, я человек взглядов либеральных, это все знают, и я это не скрываю.

Да, теперь европейское не в моде, а я часто начинаю экскурсию с того, что Петербург строился как нечто отличающееся от всей страны, как город-европеец, и все персоналии, от архитекторов до домовладельцев и жильцов, – это все "понаехавшие", и из других русских городов, и из-за границы. Это всем известно, и я не понимаю, как это выкинуть из рассказа и зачем.

– А на сам город, который вы так хорошо знаете и так любите, не легла какая-то тень в связи с происходящим?

– Это все в глазах смотрящего, для меня он прежний. Тень ложится на людей. Они стали печальнее и молчаливее. Многие уехали. Но не все, просто оставшиеся замолчали, и их как бы не видно. Они знают, что уехать не могут по разным причинам: у кого родители пожилые, у кого животные на руках – причины самые разные.

– Кто-то просто не хочет.

– Конечно. Но за пару неосторожных комментов сесть на 8–9 лет они тоже не хотят. И они замолчали. Тем не менее эти люди продолжают жить, ходят на экскурсии, и слава Богу.

– То есть разговоры, что в России ничего нет, города нет…

– Да ну, это все глупости, конечно. Это говорят люди, которые давно здесь не живут, им кажется, что тут сплошной Мордор, все приличные люди либо уехали, либо сидят. Конечно, нет! В таких случаях я уже спорить перестала. Когда я вижу, что в целом человек вменяемый, я говорю: "Скажи, пожалуйста, а твои дедушка и бабушка все сидели или все уехали из того Мордора?" Вот и все.

В первые месяцы была, конечно, жесточайшая депрессия, как говорили в XIX веке, черная меланхолия, вот она и была. Буквально в одном рукопожатии от меня суицид, человек не выдержал, он говорил: "Я ничего не могу сделать" – и ушел из жизни. Я не хочу, чтобы мои друзья, просто нормальные люди доходили до такого состояния, я не вижу в этом ни смысла, ни пользы ни для чего и ни для кого.

– Поэтому есть учителя, сознательно оставшиеся, чтобы в своей школе, в своем университете сохранять хоть какую-то атмосферу, поддерживать жизнь. Врачи, которые остались, чтобы и дальше лечить, своих пациентов, и так далее.

– И я таких знаю, да. Дети же остались. Отдавать на съедение, что ли? Кто-то ходит на концерты и в этом находит утешение и спасение, кто-то спасается театром, кто-то экскурсиями – иначе просто не выдюжить, только завернуться в простыню и ползти на кладбище. Но, как говорится, "есть у нас еще дома дела".

На Васильевском острове
На Васильевском острове

Любимые маршруты

Экскурсоводом она стала почти случайно. Татьяна Мэй – ребенок обычных советских интеллигентов: "папа – технарь, инженер, мама – логопед. Один дед сидел, другой воевал". А родилась она в Ашхабаде. Ее бабушка была журналисткой, дед – режиссером-документалистом – создавал первое туркменское кино, а прабабушка – возможно, первая женщина-венеролог в тех краях. Татьяна подчеркивает, что все они, по сути, работали на расширение империи, но точно не были завоевателями.

Татьяна Мэй
Татьяна Мэй

– Моя мама страшно боялась землетрясений, – рассказывает Татьяна Мэй. – Она видела последствия жуткого землетрясения 1958 года, когда Ашхабад был просто в ноль разрушен. Про жертвы толком неизвестно до сих пор, тогда все было засекречено. Когда я была маленькая, она отца моего уговорила перебраться в Россию, они снялись и переехали в Ярославль, где и прошло мое детство.

В стандартную строчку биографии – родилась – училась – вышла замуж – у Татьяны втиснулся еще один пункт – работа на заводе.

– Причем на заводе таком вот… Как одна моя подруга сказала: "Когда идешь на завод, а попадаешь в такое место, это только ты". Короче, это был полиграфкомбинат, где я буквально руками делала книги. А потом переехала в Петербург, вышла замуж, институт не закончила, потому что дети.

Очень нетипичное у меня было образование – дефектолог-тифлопедагог, преподаватель русского и литературы для слепых и слабовидящих (Мэй училась в педагогическом институте им. Герцена. – СР). Русская кафедра при этом очень серьезная, очень крутая, прямо огонь, и нас там хорошо натаскивали.

– Что же привело вас к идее проводить экскурсии по городу?

– Когда я в Петербурге пожила, дети немножко подросли, в какой-то момент я вдруг осознала, что огромная часть моего книжного мира, она тут, на каждом углу, все книжные герои тут жили. Это выпрыгнуло на меня, буквально как убийца из-за угла, я этим заболела. Тут грязнуля убегал от бешеной мочалки, а под этим камнем Раскольников прятал драгоценности. И это все можно потрогать. Ну, и все, и понеслось. Сначала я грузила домочадцев, друзей, знакомых, а потом они взвыли: "Слушай, ты это к делу какому-то пристрой". И я очень робко начала водить экскурсии. Я дико благодарна людям, которые ходили на первые, сейчас понимаю, какой это был детский сад, штаны на лямках. Но они ходили, слушали, по доброте душевной хвалили.

Петербургский двор-колодец
Петербургский двор-колодец

– У вас наверняка есть излюбленные маршруты.

– Чуть ли ни первый мой маршрут по Литейной части – Манежный переулок, Кирочная, Пестеля. Иной раз берешь какое-то пространство Петербурга, ходишь по нему и не можешь в резонанс войти. А бывают места, куда пришел – Господи, вы же мои дорогие, любимые, вы со мной с детства. И вот, Литейная, она такая, там и дом Маршака – угол Пестеля и Литейного, большой доходный дом, весь в лепных финтифлюшках.

Дом Бака на Кирочной
Дом Бака на Кирочной

– Пряничный.

– Да, такой расписной, там жил Маршак. и доска висит мемориальная. Когда ее устанавливали, Бродский с приятелем стояли где-то рядом. Там, естественно, пионеры были, литературные чиновники, и очень его покоробило, что, распространяясь о Маршаке, все эти чинуши ни полсловом не упомянули "Детгиз" разгромленный, тех писателей, которых пересажали. А потом он со вздохом заметил: "Впрочем, эти доски для того и вешают, чтобы скрыть неудобные обстоятельства". Он даже не предполагал, что в двух шагах будет установлена мемориальная доска ему самому. А еще там рядом жил Чуковский, а на Манежной – Кузьмина-Караваева, мать Мария знаменитая. Но она там была еще никакая не мать и не Мария…

В питерских парадных таятся сюрпризы
В питерских парадных таятся сюрпризы

– Она там сидела, ждала и любила Блока.

– Да, безумно любила Блока. Потом довольно ехидно по этому поводу прошелся Алексей Толстой в "Хождении по мукам", он же ее там вывел, беднягу. Когда я начинала водить экскурсии, меня терзала мысль, что я рассказываю нечто общеизвестное, пока моя мудрая дочь не сказала: "Мама, перестань думать, что все всё знают". И выяснилось, действительно, что мои представления о всезнайстве людей довольно преувеличены. Вот, предположим, мы подходим к дому, в группе 18 человек: "Кто знает про мать Марию?" Поднимаются две руки максимум. А мне казалось, что о ней знают все. Бывает, коллеги довольно язвительно проходятся по поводу ничего не знающей публики. А зачем бы мы тогда были нужны, если бы все знали все? И потом, я знаю об этом, потому что это моя профессия, а они знают о чем-то другом, о чем я понятия не имею. И это нормально.

Угол дома Чуковского на Манежном
Угол дома Чуковского на Манежном

– А Чуковский, кстати, где жил?

– Угол Манежного. Когда встаешь к решетке Преображенского собора, с пушками, смотришь на балкончик Чуковского, на его окошки. Там кровь из носу нужно бы сделать музей, он ведь там огромный кусок жизни прожил, и Муха-Цокотуха оттуда выпорхнула, и чуть ли не вся детская литература, нам знакомая. И Маяковский туда к нему ходил, и все-все-все.

Еще одна экскурсия – по Васильевскому острову, ближе к первым линиям. Собрались у метро "Василеостровская" и пошли. Немаловажный момент – там сохранились проходные дворы, ходы, муравьиные тропы, по которым я могу провести. А я еще такой бессовестный экскурсовод – обычно говорю: "Если успеете, прочитайте то-то и то-то, посмотрите такое-то кино".

– Домашнее задание.

– Да, причем мне сначала было совестно, и я не педалировала. А потом как-то раз говорю заранее, где встречаемся, куда пойдем, и такая обиженная фраза чья-то: "А что почитать?" И действительно, даже если люди читали, смотрели, это было давно, они какую-то ассоциацию не поймают, и будет жалко.

– А по любимой Петроградской водите экскурсию?

– Да, такую литературную, что хоть святых выноси. У меня сразу первая мысль была – вести по Петроградке не парадной. Как говорил Мандельштам про Каменноостровский: "Это легкомысленный красавец, щеголь, накрахмаливший две свои единственные каменные рубашки, и ветер с моря свистит в его трамвайной голове". А дальше у него продолжение: "Ни вправо, ни влево не подавайтесь, там чепуха и бестрамвайная глушь". Но поскольку я всегда иду туда, куда не надо, первый маршрут как раз в бывшую "бестрамвайную глушь", на Полозову, Малую Пушкарскую, Лахтинскую. У меня был там козырный интерес – мне страшно нравился дом Лишневского с Мефистофелем, тем самым, которого разрушили …

Дом Лишневского на Лахтинской, наверху в центре - пустое место на месте барельефа
Дом Лишневского на Лахтинской, наверху в центре - пустое место на месте барельефа
Доходный дом Александра Лишневского на Лахтинской улице был построен в 1910–1911 годах в стиле модерн, его фронтон украшал барельеф с изображением, как многие считают, Шаляпина в роли Мефистофеля. В августе 2015 года барельеф был сбит неизвестным, акт вандализма связывают с началом строительства напротив этого дома православного храма. Организация “Казаки Петербурга” прислала в редакцию Фонтанки письмо (орфография сохранена – СР): “Дьявола с дома на петроградке сбили мы … он стал достапремечательностью, спецально указывали …в путеводителях, что есть такой казус – напротив церкви висит фигура дьявола, которая не даёт установить крест… Эта ужасная легенда… стала завлекалкой, … гордостью, получается открытое поклонение сатане”.
Правда, в итоге так и осталось неясным, кто сбил Мефистофеля – казаки или некий таинственный безработный, возможно, выполнявший пожелание кого-то из набожных депутатов. Осколки барельефа были найдены в мусорных мешках и отправлены в полицию, но все усилия градозащитников по его восстановлению оказались тщетными.

– Это у меня был заключительный аккорд, и сейчас мне периодически пишут: "Помню, как вы нас водили к Мефистофелю. А когда его восстановят?" И еще я хотела показать, что на Петроградской не только модерн есть. Вот мы двигаемся по Кронверкскому от метро, и у нас там дом, где жил Горький, северный модерн настоящий, с совами обязательно, своды портала держат такие смешные, в специальной литературе пишут – химеры, но я, поскольку человек несерьезный, обычно экскурсантам говорю: "Нет, это атланты, просто давно там, болели, рахит, чахотка, поэтому немножко видоизменились".

– Про Горького-то рассказываете?

– Обязательно, но опять-таки не про то, про что сейчас принято. Ну, например, о том, что Горький с юности не выносил, когда обижали женщин, сразу лез морду бить. Рассказываю, как он гулял с приятелем в начале 20-х в Александровском парке, рядом с Народным домом – там всякая шпана была, народ попроще. Они гуляют, беседуют о высоком, Горькому уже за полтинник, он солидный, всемирно известный писатель. А неподалеку пьяный солдат со своей девицей поссорился, матом обложил и ударил по лицу. Тут Горький, как смерч, кинулся, присел резко так, что полы его черного пальто, знаете, как крылья у Ротбарда в "Лебедином озере", разлетелись, и снизу своей длинной рукой ударил солдата в челюсть. Солдат упал как подкошенный. Горький присаживается рядом, трогает его окровавленную физиономию: "Эх ты, что ж ты лезешь драться, кепку надо в зубы сначала взять".

На Петроградской стороне
На Петроградской стороне

– На любом маршруте я говорю про блокаду, эту страницу невозможно вычеркнуть. И здесь у меня под конец экскурсии дом на Лахтинской, где Дмитрий Лихачев с женой и дочками пережил первую блокадную зиму, самую страшную. Он в воспоминаниях детально пишет, как они выживали.

Про бывшие бани Белозерские тоже есть в одних воспоминаниях блокадных, как человеку дали талон на помывку, он пошел, а туда попала зажигательная бомба.

– Вы сказали, что Петроградская – очень литературная.

– Да, Горький, а потом я разрывалась на части, как Илья Муромец перед камнем – налево пойдешь, направо… После Кронверкской улицы можно обогнуть Матвеевский сад справа или слева. Направо дом, где жила ленинградская верхушка и творческие знаменитости, например актер Черкасов. Я прошу людей прочесть рассказ Довлатова о том, как он с женой ходил в гости к сыну Черкасова. Их мамы дружили, в рассказе Довлатов женат уже, и Черкасов его приглашает на вечеринку. Там молодежный тусняк, а им с порога говорят: "Извините, а у нас медсестра". – "Кому-то плохо?" – "Да нет, тут привели медсестру в гости, а у нее цигейковая шуба, девица эта пьет пиво…" Ну, в общем, девочка не из той компании. Но Довлатову она очень понравилась, веселая, смешливая, танцевала. Я не знаю, как можно не отвести людей в такое довлатовское место.

"Я не из гуманизма это все делаю"

– А кто ходит на ваши экскурсии?

– Большей частью те, кто читает меня в фейсбуке. Или передает с рук на руки. Обычно читающая публика, хотя я не люблю делить людей на интеллигентных и неинтеллигентных. В большей степени люди с чувством юмора. И раз они меня читают, значит, знают, на что идут.

Но бывают и случайные люди. Пришли, например, как-то три дамы. Я редко теряюсь на экскурсиях, уже есть опыт, а тут вот растерялась. Вела по Васильевскому острову, знаю, что людям интересно всегда, это яркий маршрут. Мы идем, я рассказываю про поэтессу Серебряного века, про Ганнибала, дико интересно, мне кажется. И вдруг одна из этих теток, лицо недовольно-брюзгливое, говорит: "А позитивное здесь вообще бывает ?" У меня глаза выпали, я робко говорю: "Ну вот сейчас будет дом Ломоносова, там первая химическая лаборатория России…" – "Не знаю, все такое не позитивное". Я растерялась ужасно, народ на меня сочувственно смотрит. А я понимаю, что ей ничего не понравится, просто видно, и говорю: "Знаете что, давайте мы с вами сейчас распрощаемся, и вы пойдете искать позитивное". Она сказала: "Ну, что уж вы так сразу…" – еще немножечко побрела с нами, а потом ушла, что-то такое еще сказав напоследок. И мы все вздохнули с облегчением. Такие люди попадают не на свою экскурсию, скажем так.

Но в основном приходят все же единомышленники.

Татьяна Мэй ведет экскурсию
Татьяна Мэй ведет экскурсию

– И экскурсия для них – возможность убедиться, что ты в городе не один такой, с такими взглядами и таким настроением остался?

– Я не люблю все эти слова про миссию, но людям должно быть куда приткнуться, да. Нельзя отдавать их на съедение пропаганде. А она будет очень рада, если все нормальные уедут или покончат с собой.

Вообще, я склонна думать, что все пройдет. Да, мы попали в такой тяжелый виток исторический, в зону турбулентности, хотелось бы, конечно, выйти из него со здоровой психикой. А пока я надеюсь, что у меня хватит душевных сил и самой не свалиться в депрессию, и помочь держаться людям, которые меня читают и виртуально или реально ходят со мной по городу. Надо пережить сложные времена, тем более что с нами опыт дедов, бабушек и прабабушек, которые тоже пережили чудовищные времена.

В юности Татьяне запомнилась трилогия Юрия Германа о враче Устименко, один из героев которой, пожилой немецкий доктор Хуммель, сначала лечит русских деревенских детей, потом спасает партизана и, наконец, сам уходит к партизанам. Ему стреляют в спину, вылечить его в партизанском отряде не удается. И когда его спрашивают: "А зачем вы все это делали?", он объясняет, что, когда война закончится и все злодеяния нацистов откроются, никто в мире не скажет доброго слова о немецкой нации, вся она будет виновата, и никто не подумает, что Гитлер сломал ей позвоночник.

– Он говорил: "Нас будут всех только проклинать, всех немцев вообще, но найдется русская баба, пусть одна, которая скажет: "А вот был такой немец, доктор, и вот что он делал". Я не из гуманизма это все делаю, нас от гуманизма отучили, я ради вот этого делаю". Не то что я как доктор Хуммель, – говорит Татьяна Мэй, – но я думаю, что это очень важная мотивация к образу действия и жизни.

Комментариев нет:

Отправить комментарий