О тебе, Ева, печаль моя…
– Возьмите, это теперь – Вы…
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Загадочное напутствие седовласого служителя вашингтонского Музея Холокоста сопровождались движением. Его пальцы бережно взяли из сложенной «елочкой» стопки серую книжицу.
Я раскрыл ее. Это было удостоверение личности. Ева Зильберштейн, жительница местечка Яново, что под Люблиным. Год рождения – 1911. В Освенцим попала в 1944-м. Фотография: красивый разлет бровей, пухлые губы, волнистые волосы… Служитель, сдвинув очки пониже, пытливо посмотрел на меня, словно хотел убедиться, в те ли руки отдал документ женщины, много лет назад в цветущем возрасте ставшей пеплом Освенцима.
Признаться, я, оторопев от подобного начала знакомства с экспозицией, и сам не смог бы толком ответить, готов ли я, получив аусвайс Евы Зильберштейн, вместе с ним путешествовать во времени. Было что-то не совсем понятное уже в том, что служитель показал мне на лифт, и экспозиция начиналась на четвертом этаже.
Потом я начал соображать, почему.
Лифт поднимался медленно.
Как тот дым.
Из трубы крематория в Бухенвальде.
Восхождение к памяти требовало какого-то времени на осмысление.
Я медленно перевоплощался. Мне предстояло в считанные минуты стать иной личностью.
Теперь уже как бы не я сам проходил мимо рядов проволочных ограждений и красноватых, будто напитавшихся кровью, барачных перекрытий, а мой персональный Вергилий в женском облике вел меня по кругам ада.
Или, если хотите, по волнам памяти – и общенациональной, и персональной. Этот гид, взявший меня за краешек сердца, показывал трагедию моего народа мне, про которого говорят: он – из поколения детей Победы. Так именовали детей, появившихся на свет в первое пятилетие после 45-го. Тех, кто в память этой Победы, к которой причастен Герш Меламед (мой отец, участник Сталинградской битвы), и появился на свет.
Тех, кто вопреки Холокосту получил возможность родиться.
***
Ева действовала, как праматерь.
Мудро и осмотрительно.
Она не голосила, не рыдала, не проклинала.
Она лежала в моем нагрудном кармане и молчала.
Она хотела, чтобы я все увидел сам.
Весь масштаб продуманного и многолетнего убийства.
Эту груду обуви, которая некогда укрывала ноги страдальцев.
Этот бесконечный, как зубная боль, перечень концлагерей, которые были понастроены в Европе: этот список смог уместиться лишь на 30-метровой длины веренице стеклянных пролетов.
Эти подлинники плакатов со значками на робах узников: по таким символам можно было узнать все – в каком он бараке, насколько трудоспособен, стопроцентный ли еврей или наполовину или на четверть. Подобные частности могли беспокоить лишь тех, кто воспринимал евреев исключительно как биологический материал.
Весь ужас состоял в том, что из каждого, кто присягнул на верность фюреру, лишили сердца. Крохотный кусочек зеркала, некогда попавшего в глаз Каю, немцы клонировали и всадили в зрачок и в подкорку. Этим, видимо, объясняется отсутствие малейшего сострадание к узникам концлагерей.
Иначе сложно объяснить строку «Состояние зубов» в формуляре узника, про которого эсэсовцы изначально знали – будет уничтожен. Впрочем, нюансы имели чисто практическое значение. Известно, к примеру, что роскошными еврейскими пейсами и клочковатыми бородами раввинов, над которыми на улицах городов насмехались эсэсовцы в конце 30-х, впоследствии в концлагерях набивали матрасы и прокладывали сапоги военнослужащих вермахта, участвовавших в полярных акциях.
Фарс превращался в трагедию. И фашисты, видимо, еще не догадывались, не понимали главного: трагедию не только еврейского, но и немецкого народа.
***
Мой вашингтонский Вергилий, он же Ева Зильберштейн, была мне не совсем чужой. По удивительному совпадению, в местечке Яново, что рядом с Люблиным, несколькими сотнями километров севернее Освенцима, родилась моя мама. В том же 1911-м.
И если бы ее семья вовремя не покинула этот польский штетл и не оказалась сначала на Украине, а затем и в Узбекистане, я бы просто не родился.
Прощай, Ева! Я запомню тебя такой, какой ты предстала на удостоверении личности из Музея Холокоста.
Понимаю, ты даже не могла помыслить о такой посмертной славы: стать частью экспозиции, которую уже увидели десятки миллионов человек со всего мира.
Подумай, Ева – судьба 6 миллионов евреев и 47 посетителей вашингтонского музея, уже знакомых с нею.
Получается, к виртуальной могиле каждой жертвы Холокоста пришли и поклонились семь человек.
Ты не забыта, Ева.
Здесь, в Зале Памяти, горят свечи, сидят на скамьях люди, вспоминая погибших предков и чужих по крови известных и неизвестных жертв Холокоста. Был здесь и я.
Тот, который только в музее о тебе, Ева, узнал.
Прости, Ева!
Твоя вероятная подружка по детским играм в Яново осталась жива.
Ей повезло.
Повезло трижды.
Сначала в том, что ее семья еще в 20-х перебралась в Украину. Потом – когда мама с моим старшим братом едва ли не последним эшелоном вырвалась из Одессы, не оказавшись в гетто. В третий раз – когда на этот состав посыпались бомбы, и мои родные успели выскочить из горевшего вагона.
Ева, ты, наверное, хочешь спросить, как это все случилось?
Может, сработал великий еврейский инстинкт самосохранения. Может, чудом.
И вообще, только ли волей случая я оказался наедине с тобой, Ева?..
Вот он я, Ева. Потомок Хаи Шабесзон, дочери самого искусного в Яново закройщика обуви Пинхуса. Она стала мамой моей. Того, кто через восемьдесят лет после того, как ты устремилась в небо, обрел волею случаю именно твой документ.
И увидел твой облик.
И опечалился о тебе, незнакомой, а теперь уже почти родной мне…
Александр МЕЛАМЕД. Фото автора
Комментариев нет:
Отправить комментарий