"Капелька еврейской крови"
Еврейская тема занимает очень значительное место в творчестве Марины Цветаевой. Любовь к библейскому Израилю, библейские реминисценции, иудаизм и христианство, преследования евреев в разные времена и в разных странах, роль евреев в Гражданской войне в России… А евреи занимали очень значительное место в жизни Цветаевой.
Страсть к еврейству
Московская детско-юношеская среда у М. Цветаевой выдалась своеобразной: юдофилы и юдофобы были в ней обильно и причудливо перемешаны. Ее отец – историк, академик Иван Цветаев, основатель Музея изящных искусств, – печатался в реакционном юдофобском журнале М. Каткова "Русский вестник". Родной брат отца – тоже историк Дмитрий Цветаев – вообще был видным черносотенцем Москвы. ("У него я, девочкой, встречала весь цвет черной сотни"). Первой женой отца была Варвара Иловайская – дочь профессора истории Дмитрия Иловайского, издателя антисемитской газеты "Кремль".
Второй женой Цветаева, матерью Марины, стала Мария Мейн, немецко-польского происхождения. М. Цветаева вспоминала, что мать всегда была окружена евреями, у нее было выраженное к ним тяготение, "юдоприверженность", "преклонение перед еврейским гением", "для нее иудеи были милее „эллинов“". "Страстная любовь к евреям, гордая, вызывающая, беспрекословная… Помню, с особенной гордостью – чуть ли не хвастливо – впрочем, в это немножко играя – утверждала, что в ее жилах непременно есть капелька еврейской крови, иначе бы их так не любила". Александр Мейн, дедушка, работал управляющим в банке еврея Лазаря Полякова – того самого, который построил синагогу на Малой Бронной, а также заметно помогал И. Цветаеву в создании Музея изящных искусств. А. Мейн тоже хорошо относился к евреям.
Среди друзей, гостей дома были и евреи, и юдофилы, и антисемиты (тот же Иловайский, например). Всё это как-то смешивалось и уживалось между собой. В самой Марине явно побеждало юдофильское направление. Спустя годы она говорила о главенствующем влиянии матери на свое развитие, о том, что позаимствовала у нее "страсть к еврейству". Сестра Марины Анастасия также отмечала в своих "Воспоминаниях", что "мама и мы любим этот народ, гонимый другими народами, древний, таинственный, невиновный в своем несчастье…".
Эфрон
В 1911 г. в крымском Коктебеле Марина познакомилась с Сергеем Эфроном – будущим публицистом и офицером Добровольческой белой армии (см. "ЕП", 2018, № 10). Вскоре они поженились. Сергей не скрывал от нее свои еврейские корни по отцовской линии. Очевидно, для Марины это стало еще одним его плюсом. А вот И. Цветаева не обрадовало, и он выступал против брака. Марина восторженно отзывалась о супруге в письмах, говоря, что в Сереже "блестяще соединены две крови: еврейская и русская. Он блестяще умен, одарен, благороден". И, конечно, посвящала ему стихотворные строки:
Я с вызовом ношу его кольцо!
Да, в Вечности – жена, не на бумаге!..
В его лице трагически слились
Две древних крови.
В его лице я рыцарству верна,
Всем вам, кто жил и умирал без страху!
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы и идут на плаху.
Цветаевский антисемитизм?
Москва времен Гражданской войны. Разруха "не в клозетах, а в головах", как говаривал булгаковский профессор Преображенский; хаос, брожение, холодное, голодное время. Муж где-то на фронте и вестей от него нет, у Цветаевой две маленькие дочери, а кушать нечего. Ее мысли и чувства, симпатии однозначно на белогвардейской стороне. Переживала, что победа большевиков приведет к уничтожению России. А среди врагов – большевистских вождей – заметны евреи. Отношение поэтессы к евреям в это время ухудшается ("я научилась слову „жид“"). В ее дневнике и письмах появляются антисемитские фразы: "Слева от меня (прости, безумно любимый Израиль!) две грязных, унылых жидовки… Жидовка говорит: „Псков взят!“ – У меня мучительная надежда: „Кем?!!“". Или вот: "Не могу простить евреям, что они кишат". Характерно и ее воспоминание о том, как ее близкий знакомый, еврей Павел Антокольский, читал ей свои стихи "Пролог к моей жизни". Марина назвала их "Оправданием всего". "Но так мне этого нельзя, так как я в данный час – русская, молчу молчанием резче и весче слов. Прощаемся".
В 1920-м написала антисемитское стихотворение:
Кремль почерневший! Попран! – Предан! – Продан!
Над куполами воронье кружит.
Перекрестясь – со всем простым народом
Я повторяла слово: жид.
Уже в эмиграции по своим дневниковым заметкам времен войны Цветаева пишет очерк "Вольный проезд", опубликованный в 1924 г. в Париже, в русском журнале "Современные записки". Поэтесса рассказывает, как в голодном 1918 г. в поисках продуктов отправилась в Тамбовскую губернию. Жила в одном доме с красноармейцами из продотряда. Она описывает командира отряда Иосифа Каплана: "еврей со слитком золота на шее", хам, его жену, обожающую золотые вещи и шелковые материи и других евреев среди "опричников", грабящих народ. Впрочем, в положительном свете упоминает и о еврее Леониде Каннегисере, застрелившем другого еврея – председателя питерского ЧК Моисея Урицкого, и о Фанни Каплан, стрелявшей в Ленина. Естественным образом звучит вывод: "...евреи, как русские, разные бывают".
"Современные записки" были озадачены антиеврейскими пассажами в тексте. Цветаева придумала компромисс: перед очерком поставили ее филосемитское стихотворение "Евреям", написанное еще в 1916 г., но ранее не публиковавшееся.
В письме к литературному критику, еврею Александру Бахраху Цветаева отмечала: "Рифы этой книги: контрреволюция, ненависть к евреям, любовь к евреям, прославление богатых, посрамление богатых, при несомненной белогвардейскости… Здесь все задеты, все обвинены и все оправданы…"
Ряд авторов объясняет такую сконцентрированность Цветаевой на евреях ее антисемитизмом. Но думаю, объяснить можно ее сильнейшими захлестывающими эмоциями, атмосферой времени, ожесточенными схватками Гражданской войны. Да даже болельщики на футбольных матчах чего только не выкрикивают зачастую в адрес чужой команды в угаре страстей. А здесь – не матч, не футбольное поле, а поле битвы, проигранный военный поединок. Судьба державы, ее развития! И муж, за белых воевавший. И разве можно похвально отзываться о большевистских вождях-евреях!?! О Зиновьеве, Троцком, Свердлове? Обуреваемые собственными утопическими идеями переустройства мира, они больше ничего вокруг себя не видели и не хотели видеть. Велик их вклад и в разжигание антисемитизма и в борьбу с теми прогрессивными евреями – либералами, сионистами, предпринимателями и просто разумными трезвомыслящими людьми, которые понимали, что тянут их большевики куда-то не туда. А с продотрядовцами, которые изымали "излишки" у населения, она лично сталкивалась и писала, что видела. Да, Цветаева чрезмерно выделяла именно евреев из отряда, порой срывалась на антисемитские фразы, не догадывалась о политкорректности. Но о ее филосемитстве и так легенды в культурных кругах слагались. Странно было бы заподозрить ее в каком-либо антисемитизме.
Вообще эта история напоминает мне излишнюю критику некоторыми публицистами Валентина Катаева за книгу "Уже написан Вертер", где негативно показаны евреи-большевики. У писателя была две жены-еврейки, дочь вышла замуж за еврея, сын жил в Израиле, среди его коллег-соратников масса евреев, в его творчестве – толерантные и филосемитские вещи. Да и в этом произведении Катаев ругает не только евреев, и не все евреи показаны там отрицательными персонажами. Параллели с Цветаевой очевидны.
К тому же в тот же период войны поэтесса пишет в дневнике и о том, как евреи ее поддерживали: "Госпожа Гольдман, соседка снизу, от времени до времени присылает детям огромные миски супа и сегодня одолжила мне 3-ю тысячу. У самой трое детей... Еще Р. С. Тумаркин, брат г-жи Цейтлин, у которой я бывала на литературных вечерах, дает деньги, спички. Добр, участлив. И это все". Елизавета Гольдман, кстати, годами помогала семье Цветаевых. Маленькая дочь Марины, Ариадна, во время боев в 1917 г. пряталась в ее квартире. А спустя десятилетия Елизавета отправляла в Сибирь теплую одежду и продукты для пребывающей там в ссылке Анастасии Цветаевой.
На самом деле многие евреи оказались бы в той Гражданской войне на стороне белых (сначала многие и оказывались) и не было бы такого противостояния по национальной линии, если бы не жутчайший антисемитизм в Белой армии, вышвырнувший оттуда очень многих.
В окружении евреев
Вокруг Цветаевой всегда, в разные периоды ее жизни – много евреев с разной степенью близости: возлюбленные, друзья, творчески близкие души, помогающие ей меценаты, деловые партнеры для издания ее произведений… Это хорошо показывает книга Анны Саакянц "Марина Цветаева. Жизнь и творчество" и работы других цветаевских биографов. Издатель Абрам Вишняк, поэты Павел Антокольский, Осип Мандельштам, Леонид Каннегисер, Борис Пастернак, литературный критик Александр Бахрах, писатели Эмилий Миндлин, Илья Эренбург, Евгений Ланн, экономист Никодим Плуцер-Сарна, издатель Мария Цетлина, редакторы журналов Марк Вишняк, Марк Слоним… Не многовато ли для "антисемитки"?
Например. Илья Эренбург помог Цветаевой отыскать в эмиграции ее мужа Эфрона, помогал опубликовывать ее поэзию. В 1941-м в СССР передал для нее деньги, но не встретился с белоэмигранткой. Очевидно, в условиях сталинских репрессий, зная о ее муже и дочери в тюрьме, побоялся. В дальнейшем в своих "Люди, годы, жизнь" способствовал возвращению творчества Цветаевой к советскому читателю.
Даже женщина, с которой Марина установила любовную связь, поэтесса София Парнок – и та еврейка! Их роман протекал в 1914–1916 гг. Цветаева посвятила ей свои строки:
Сердце сразу сказало: "Милая!"
Все тебе – наугад – простила я,
Ничего не знав – даже имени!
О, люби меня, о, люби меня!
Когда Цветаева вернулась в Советский Союз, секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев ей в квартире отказал: "Тов. Цветаева! Достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади". И кто нашел жилье? Вы угадали! Еврей, чиновник Литфонда Арий Ратницкий. Испытывая большие психологические сложности в СССР в чужой и незнакомой для нее советской жизни, она общалась с евреями – еврейским писателем Ноем Лурье, литературоведом Евгением Тагером. Ему посвящено одно из последних стихотворений Цветаевой.
Однажды Цветаева написала: "У меня с каждым евреем – тайный договор, заключаемый первым взглядом". В одном из писем говорила: "После всех живых евреев – Генриха Гейне – нежно люблю – насмешливо люблю – мой союзник во всех высотах и низинах, если таковые есть". Даже называла его "самым большим поэтом российской революции" с его провидческим "и говорю вам, настанет год, когда весь снег на Севере будет красным".
Еврей Самуил Гуревич, журналист, был гражданским мужем Ариадны Эфрон, помогал Цветаевым после ареста Сергея Эфрона. Сын Эфрона и Цветаевой Георгий Эфрон, погибший на фронте в 1944-м, в письмах и дневниках отмечал, что Гуревич помогал ему деньгами, советами, дружественной поддержкой. В 1950-м Самуила арестовали, позже расстреляли за "шпионаж".
"Поэты – жиды!"
У Цветаевой предостаточно замечательной проеврейской поэзии, позволяющей понимать ее взгляды. Так, например, в стихотворении "Евреям" есть такие строки:
Израиль! Приближается второе
Владычество твое…
В 1924 г., в "Поэме Конца", в Праге Цветаева писала:
Жизнь – это место, где жить нельзя:
Еврейский квартал...
Гетто избранничеств! Вал и ров.
Пощады не жди! В сем христианнейшем из миров
Поэты – жиды!
Елена Коркина пишет в "Иерусалимском журнале" о цветаевских переводах с идиша. После возвращения поэтессы в СССР издательство "Художественная литература" предложило ей сделать переводы стихов еврейских поэтов Западной Украины и Западной Белоруссии. Последние тетради Цветаевой сохранили эти тексты. Большинство из них так и не были опубликованы.
Израильский автор Инна Галант вспоминает о своей встрече с Анастасией Цветаевой, рассказавшей ей, что знаменитые стихи "Мне нравится, что вы больны не мной…" Марина Цветаева посвятила в 1915 г. Маврикию Минцу, мужу Анастасии. Кстати, женился он на ней, когда у нее уже был сын от первого брака. Марина была благодарна Маврикию Александровичу за его любовь к Анастасии. Как известно, эти стихи звучат и в популярнейшей кинокартине Эльдара Рязанова "Ирония судьбы, или С легким паром", где Барбара Брыльска исполняет романс... голосом Аллы Пугачевой:
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
"Мой ответ Осипу Мандельштаму"
В 1926 г. Марина Цветаева разразилась, мягко говоря, очень жесткой критикой в адрес автобиографической повести "Шум времени" Осипа Мандельштама, вышедшей годом ранее. Ее задело его отношение к Белой армии. "Не мне – перед Вами – обелять Белую Армию. За нее – действительность и легенда. Но мне – перед лицом всей современности и всего будущего – заклеймить Вас, большого поэта. Из всех песен Армии (а были!) отметить только: Бей жидов – даже без сопутствующего: Спасай Россию, всю Добровольческую Армию отождествлять с Контрразведкой… Есть другой поэт, тоже еврей, которому добровольцы на пароходе выбили зубы. Это последнее, на что он ссылается в своих обвинениях Добровольческой Армии. Потому что он зряч и знает. Не Добрая Воля выбивает еврею зубы, а злая, что прокалывала добровольцам глаза в том же Крыму – краткий срок спустя. Не идея, а отсутствие идей. Красная Армия не есть Чека и добровольчество не есть контрразведка. Вы могли предпочесть Красную, Вы не смели оплевывать Белую. Герои везде и подлецы везде. Говоря о подлецах наших, Вы обязаны сказать о подлецах своих".
"Это книга, – говорит Цветаева, – презреннейшей из людских особей – эстета, вся до мозга кости… гниль, вся подтасовка, без сердцевины, без сердца, без крови, – только глаза, только нюх, только слух, – да и то предвзятые, с поправкой на 1925 год".
"Мой ответ Осипу Мандельштаму – мой вопрос всем и каждому: как может большой поэт быть маленьким человеком?".
Цветаевоведы отмечают, что в 1916 г. у Марины Ивановны был роман с Осипом Эмильевичем, они посвящали друг другу стихотворения с любовными признаниями. Но затем их пути разошлись. И возникает вопрос: не была ли столь суровая критика Цветаевой мандельштамовского произведения отчасти связанной с их разрывом, особенностями их взаимоотношений, личной обидой на него?
А ведь когда-то Мандельштам писал:
Целую локоть загорелый
И лба кусочек восковой…
Тавриды пламенное лето
Творит такие чудеса.
"Евреев я люблю больше русских…"
"Слава Богу, что я не еврейка… – говорила Цветаева, – При первом же "жидовка" я бы подняла камень с мостовой – и убила…. Откуда у меня – с детства – чувство преследования? Не была ли я еврейкой в Средние века?"
Рассказывала поэту, литературному критику Юрию Иваску: "...там, где говорят: еврей, а подразумевают: жид – мне, собрату Генриха Гейне – не место. Больше скажу: то место – я на него еще и не встану – само не вместит: то место меня чует, как пороховой склад – спичку".
Цветаева описывает сцену с докладом "Гитлер и Сталин" бывшего редактора журнала "Воля России" еврея М. Слонима. "После доклада – явление младороссов в полном составе. Стоят, "скрестивши руки на груди". В конце прений продвигаюсь к выходу… так что стою в самой гуще. Почтительный шепот: "Цветаева". Предлагают какую-то листовку, которой не разворачиваю. С эстрады Слоним: "Что же касается Гитлера и еврейства..." Один из младороссов (если не "столп", то столб) – на весь зал: "Понятно! Сам из жидов!" Я четко и раздельно: "Хамло!" (Шепот: не понимают). Я – "Хам-ло!" и, разорвав листовку пополам, иду к выходу. Несколько угрожающих жестов. Я: "Не поняли? Те, кто вместо еврей говорят жид и прерывают оратора, те – хамы". (Пауза и созерцательно: "Хамло"). Засим удаляюсь. (С каждым говорю на его языке)".
В 1924 г. Марина записала довольно загадочную фразу: "Мое отношение к еврейству вообще: тяготение и презрение. Мне ни один еврей даром не сходил! (NB! А ведь их мно-ого!)" Тяготение и презрение – что бы это значило? Можно разные варианты предлагать для расшифровки. Но зададимся простым вопросом: а к кому она относилась лучше? К русским?
При большом желании можно показать Цветаеву и антисемиткой, фиксируя одно и упорно игнорируя другое, вольно трактуя, вырывая мысли из контекста произведения и письма или вообще из контекста ее жизни. Особенно заметны на этом поле те евреи, кто особо болезненно воспринимает антисемитизм и готовы едва ли не любую критику кого-либо из евреев записывать строго в антисемитизм. И те антисемиты или не слишком расположенные к евреям, которые рады увидеть в столь выдающейся поэтессе свою единомышленницу, подтверждающую их взгляды или, по крайней мере, увести ее из лагеря филосемитизма. Это напоминает тех советских историков, литературоведов, которые старательно выискивали революционный демократизм у дореволюционных писателей, делая акценты только на отвечающие этому критерию произведения и строки.
Кстати, Цветаева писала в дневнике, что ненавидит деревню, "как я несчастна среди коров, похожих на крестьян, и крестьян, похожих на коров", а "язык простонародья как маятник между жрать и срать". Так, может, объявим ее и русофобкой? Судя по многим ее строкам в стихах и записных книжках, оснований для этого, пожалуй, будет побольше, чем для обвинений в антисемитизме.
Думаю, сама Цветаева с саркастической улыбкой или гневом воспринимала бы все эти подозрения в антисемитизме и с легкостью отметала бы их. Вышедшая замуж за человека е еврейскими корнями и с радостью подчеркивавшая это присутствие в нем еврейской крови, имевшая романтические отношения – реальные или эпистолярные – со множеством евреев, всегда окруженная евреями, часто оказывавшими ей поддержку в трудные минуты жизни, подчеркивавшая свою влюбленность в библейский Израиль – ну о каком антисемитизме здесь можно говорить?!
Филосемитские тенденции в ее семье дополняют и подчеркивают и ее ближайшие родственники – сестра Анастасия и дочь Ариадна, вышедшие замуж за евреев. Родственница, актриса, тоже Анастасия Цветаева, вообще вышла замуж за израильтянина, уехала в Израиль, родила двух детей.
Некоторые цветаевские пассажи, которые можно отнести к антисемитским, конечно, нужно анализировать, но исключительно в общем контексте ее биографии, времени, творчества. А также учитывать, для кого предназначались те или иные высказывания – для широкой общественности или найдены в ее личных записях и не удостоились от нее достаточной самоцензуры.
Учтем еще, что жизнь Цветаевой прошла в России с ее значительной антисемитской средой и в эмиграции, опять же в российской, белоэмигрантской среде, где опять же антисемитизм часто сильнейшим образом проявлялся. Уйти от этого неприкрытого воздействия тоже было нелегко. Но она часто шла против течения.
Не будем путать с настоящими антисемитами тонкость и сложность, перепады и водопады, порой противоречивость национальных настроений и состояний души тонко чувствующей экспрессивной натуры. Ведь не секрет: поэты – люди особые! Любит, презирает, восторгается, ненавидит… Цветаева сама признавалась: "…у меня обезьянья гибкость (только в обратную сторону, повторяю, наоборот, движение). Пример: с любящими евреев – ненавижу евреев, с ненавидящими – обожаю – и все искренне – до слез! – Любовь по оттолкновению".
Она была очень живым человеком, порой даже экзальтированным. Как пел Булат Окуджава о Владимире Высоцком: "Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа…" Важно только не преувеличивать эту цветаевскую грешность, не разыскивать антисемитизм, как ту черную кошку в темной комнате.
В русской литературе, и Серебряного века, в частности, большой выбор антисемитов и филосемитов. Цветаева, на мой взгляд, бесспорно, принадлежит ко вторым. По крайней мере, не к первым.
Весьма интересные вещи содержатся в письме Цветаевой в 1927 г. белоэмигрантским деятелям П. Сувчинскому и Л. Карсавину. В нем она заявляет, что считает себя где-то даже больше внутренне принадлежащей к еврейскому народу, чем ее муж. А затем подчеркивает, что "евреев я люблю больше русских и может быть очень счастлива была бы быть замужем за евреем, но – что делать – не пришлось". Думаю, уже одной только этой своей фразой Цветаева расставляет все точки над "i" в вопросе ее мнимого антисемитизма. А кого больше всего любим, того порой больше всего и критикуем. Вполне жизненно.
Источник: "Еврейская панорама"
Комментариев нет:
Отправить комментарий