КАК РОССИЯ ОКАЗАЛАСЬ НА ГРАНИ ПОРАЖЕНИЯ
21.10.2022 | Борис Бондарев
Об этом в журнале Foreign Affairs рассказывает Борис Бондарев — дипломат, который нашел в себе смелость порвать с режимом
На протяжении трех лет рабочий день у меня начинались одинаково. Я просыпался в 7:30, просматривал новости и отправлялся на работу в постоянное представительство России при ООН в Женеве. Этот порядок был прост и предсказуем — два качества, отличающие жизнь российского дипломата.
24 февраля все было по-другому. Взяв телефон, я увидел страшные, позорные новости: военно-воздушные силы России бомбили Украину. Под обстрелами оказались Харьков, Киев и Одесса. Российские войска шли из Крыма на Херсон. Российские ракеты сравнивали здания с землей, обращали в бегство мирных жителей. Я смотрел видео со взрывами, на фоне звучали сирены воздушной тревоги, люди в панике бежали.
Для меня как для человека, родившегося в Советском Союзе, такое нападение было почти непредставимым — хотя я и слышал из западных новостей, что готовится вторжение. Украинцы когда-то были нашими близкими друзьями, у нас было много общего — мы как одна страна воевали с Германией. Я вспомнил слова знаменитой патриотической песни времен Второй мировой — ее хорошо знают многие жители бывшего Советского Союза: «Двадцать второго июня, / Ровно в четыре часа, / Киев бомбили, нам объявили, / Что началася война». Президент России Владимир Путин назвал вторжение в Украину «специальной военной операцией», цель которой — «денацификация» российского соседа. Но для украинцев именно Россия выступила в роли нацистской Германии.
«Это начало конца», — сказал я моей жене. Мы решили, что я должен уйти в отставку.
Это означало, что мне придется пожертвовать двадцатилетней карьерой российского дипломата и дружбой со многими людьми. Но такое решение назревало давно. Я поступил на службу в Министерство иностранных дел в 2002 году: в это время длился период относительной открытости и дипломаты могли поддерживать дружеские отношения с коллегами из других стран. Но уже в первые дни я понимал, что в работе МИД множество изъянов. Уже тогда критическое мышление там не приветствовалось, а за время моей работы риторика министерства становилась все воинственнее. Я все равно оставался на своем посту: справляться с когнитивным диссонансом мне помогала надежда, что мои скромные силы я могу направить на смягчение международного поведения моей страны. Но иногда случаются такие вещи, из-за которых человеку приходится признать то, что он раньше признать не решался.
После вторжения в Украину невозможно не замечать, какой бесчеловечной и репрессивной стала Россия. Это был акт невероятной жестокости: его цель — подчинение соседа, уничтожение его этнической идентичности. Кроме того, у Москвы появился предлог для подавления всей внутренней оппозиции. Сейчас власти тысячами отправляют мобилизованных мужчин убивать украинцев. Эта война показывает, что Россию уже нельзя просто называть агрессивной страной, диктатурой: она стала фашистским государством.
Но для меня один из главных уроков вторжения был связан с тем, что я наблюдал на протяжении двух десятилетий. Что происходит, когда правительство постепенно начинает верить в собственную пропаганду? На протяжении многих лет российские дипломаты были вынуждены противостоять Вашингтону и защищать зарубежные авантюры своей страны — защищать с помощью лжи и вздора. Нас учили обращаться к помпезной риторике и без обиняков передавать другим странам то, что сообщил нам Кремль. Но кончилось тем, что зарубежные страны оказались уже не единственной целевой аудиторией этой пропаганды.
Под ее влияние подпало наше собственное руководство. В наших телеграммах и официальных заявлениях мы должны были рапортовать в Кремль, что нам удалось убедить мир в величии России и разбить в пух и прах аргументы Запада. Критиковать опасные планы президента нам не полагалось. Этот спектакль разыгрывался даже на высших уровнях министерства. Мои кремлевские коллеги не раз говорили мне, что Путину нравится министр иностранных дел Сергей Лавров, потому что с ним «комфортно» работать: он всегда соглашался с президентом и говорил ему то, что тот хотел услышать. Поэтому неудивительно, что Путин считал, что ему не составит труда завоевать Киев.
ЭТА ВОЙНА НАГЛЯДНО ПОКАЗЫВАЕТ, ЧТО РЕШЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В ЗАМКНУТОМ КРУГУ, ПРИВОДЯТ К ОБРАТНОМУ ЭФФЕКТУ
Путин не сумел покорить Украину — он, вероятно, заранее понял бы, что это невозможно, если бы его правительство могло давать честные оценки. Те из нас, кто был связан с военными вопросами, прекрасно знали, что российская армия не столь могущественна, как представлялось Западу, — отчасти потому, что экономические санкции, введенные Западом после того, как Россия в 2014 году захватила Крым, оказались эффективнее, чем думали политики.
Кремлевская война укрепила НАТО — союз, который Кремль собирался унизить. Результатом вторжения стали новые санкции — достаточно сильные, чтобы парализовать российскую экономику. Но фашистские режимы легитимизируются за счет силы, а не экономических успехов, а Путин настолько агрессивен и оторван от реальности, что вряд ли его остановит рецессия. Чтобы обосновать его правление, Путину нужна великая победа — та, которую он обещал и в которую верит. Если он согласится на прекращение огня, то лишь для того, чтобы дать российским войскам передышку перед новыми боями. А если Путин победит в Украине, то, скорее всего, нападет на другое постсоветское государство — например, на Молдову, в которой уже есть сепаратистский регион, поддерживаемый Москвой.
А значит, есть только один способ остановить российского диктатора — сделать то, что предложил в апреле министр обороны США Ллойд Остин: ослабить страну «до такой степени, что она не сможет делать то, что делает в Украине». Может показаться, что это трудновыполнимая задача. Но армия России уже существенно ослаблена, и страна потеряла многих своих лучших солдат. С обширной поддержкой НАТО Украина способна в конце концов одолеть Россию на востоке и на юге, как это уже случилось на севере.
Если Путин будет побежден, в России он столкнется с опасной ситуацией. Ему придется объяснять элитам и простым людям, почему он не оправдал их ожиданий. Ему придется сказать семьям убитых солдат, что они погибли ни за что. А поскольку действие санкций усиливается, объяснять все это он будет, когда уровень жизни в России станет еще ниже, чем сейчас. Возможно, это ему не удастся, поднимется массовый протест, и его отстранят. Может быть, он станет искать виноватых — и его свергнут собственные советники и заместители, вставшие перед угрозой чистки. Как бы то ни было, если Путин уйдет, у России появится шанс на подлинное восстановление — и возможно она наконец откажется от заблуждений о величии.
СЛОМАННЫЕ МЕЧТЫ
Я родился в 1980 году, мои родители принадлежали к среднему классу советской интеллигенции. Отец был экономистом в Министерстве внешней торговли, а мать преподавала английский в Московском государственном институте международных отношений. Она была дочерью генерала, командовавшего во Вторую мировую стрелковой дивизией и заслужившего звание Героя Советского Союза. Мы жили в большой московской квартире, которую деду дали после войны, и обладали возможностями, которых не было у большинства советских граждан. Моего отца назначили на должность в совместное советско-швейцарское предприятие; благодаря этому мы в 1984–1985 годах жили в Швейцарии. Для родителей это было время перемен. Они поняли, что значит жить в богатой стране с удобствами, которых не было в Советском Союзе (например, с продуктовыми тележками и качественной стоматологией).
Как экономист, мой отец уже осознавал структурные проблемы Советского Союза. Но год, прожитый в Западной Европе, заставил его и мою мать еще сильнее сомневаться в системе. Они с восторгом приветствовали перестройку, которую в 1985 году начал Михаил Горбачев. Эти чувства разделяло большинство советских граждан. Не нужно было жить в Западной Европе, чтобы понимать, что в советских магазинах можно купить лишь немногие продукты плохого качества — например, обувь, которую было больно носить. Советские люди знали, что правительство обманывает их, заявляя, что возглавляет «прогрессивное человечество».
Многие советские граждане считали, что Запад поможет их стране, идущей к рыночной экономике. Но такие надежды оказались наивными. Запад не предоставил России столько помощи, сколько считали необходимым многие ее граждане и некоторые видные американские экономисты. С такой помощью страна могла бы справиться с невероятными экономическими трудностями. Но вместо этого Запад одобрял действия Кремля, который быстро «отпустил» цены и запустил приватизацию государственных ресурсов. Благодаря этому небольшая группа людей, присвоивших народное достояние, стала неимоверно богатой. Но большинство россиян так называемая шоковая терапия привела к бедности. Ударила гиперинфляция, снизилась средняя продолжительность жизни. Страна прошла через период демократизации, но большая часть народа ставила знак равенства между новыми свободами и обнищанием. В результате престиж Запада в России серьезно пострадал.
РОССИЙСКАЯ БЮРОКРАТИЯ НЕ ПРИВЕТСТВУЕТ САМОСТОЯТЕЛЬНОГО МЫШЛЕНИЯ
Еще больший урон ему нанесла кампания НАТО против Сербии в 1999 году. Для России бомбардировки выглядели не как операция по защите албанского меньшинства, а скорее как нападение огромной державы на маленького противника. Я прекрасно помню, как шел мимо посольства США в Москве на следующий день после того, как к нему вышла толпа: стены посольства были заляпаны пятнами краски.
Сын родителей из среднего класса (отец ушел с госслужбы в 1991-м и с успехом вел свой небольшой бизнес), я узнавал о пертурбациях этого десятилетия в основном из вторых рук. Мои подростковые годы прошли спокойно, а будущее казалось обеспеченным. Я поступил в тот же институт, где преподавала моя мать, и нацелился на дипломатическую карьеру, как отец. Мне повезло учиться в те годы, когда образование в России было свободно от идеологии. Преподаватели предлагали нам самое разное чтение — в том числе и ранее запрещенное. В аудиториях мы проводили дебаты. Летом 2000-го я, полный энтузиазма, пришел на стажировку в МИД — я был готов начать карьеру, которая, как я надеялся, поможет мне узнать мир.
Меня ждало разочарование. Я работал вовсе не с элитными профессионалами в стильных костюмах (так обычно выглядели дипломаты в советском кино): моими начальниками были усталые люди средних лет, лениво выполнявшие непритязательные поручения — например, набрасывали тезисы для выступлений высокопоставленных чиновников. По большей части они вообще не работали, а сидели и курили, читали газеты, обсуждали планы на выходные. Меня они отправляли за газетами или купить что-то перекусить — в основном это и составляло мои обязанности.
Тем не менее я решил устроиться на работу в министерство. Я хотел сам зарабатывать на жизнь и все еще надеялся, что повидаю мир, потому что буду уезжать из Москвы. Когда в 2002 году меня наняли старшим референтом в российское посольство в Камбодже, я был счастлив. Пригодятся мое знание кхмерского языка и изучение Юго-Восточной Азии!
Камбоджа находится на периферии интересов России, так что работы у меня было мало. Но жизнь за границей оказалась лучше жизни в Москве. Дипломаты, работающие за пределами России, получали гораздо больше денег, чем их коллеги в стране. Заместитель главы посольства Вячеслав Лукьянов приветствовал открытую дискуссию, поддерживал меня, когда я отстаивал свою точку зрения. К Западу мы относились достаточно тепло. В МИДе всегда присутствовал антиамериканский уклон — наследие советских предшественников, но это предубеждение не диктовало правил игры. Мы с коллегами мало думали о НАТО — а если думали, то скорее как о партнере. Однажды я пошел выпить пива с коллегой в один непрезентабельный бар. Там мы столкнулись с американским дипломатом, который пригласил нас с ним выпить. Сегодня такая встреча вышла бы очень напряженной, а в то время это была возможность завести с кем-то дружбу.
Но и тогда было ясно, что в российском правительстве процветала культура, не поощрявшая независимое мышление — несмотря на все вольности Лукьянова. Однажды меня вызвали к третьему человеку в посольстве — неприметному дипломату средних лет, который работал в министерстве еще с советских времен. Он передал мне телеграмму из Москвы, которую нужно было включить в официальный документ, адресованный камбоджийским властям. Я заметил несколько опечаток и предложил их исправить. «Не нужно! — отрезал он. — Текст прямо из Москвы. Там лучше знают. Даже если есть ошибки, исправлять центр — не наше дело». Показательный эпизод: в дальнейшем безоговорочное подчинение вышестоящему начальству будет в министерстве только усиливаться.
ПОДПЕВАЛЫ
Первое десятилетие XXI века в России было окрашено надеждами. Средний уровень дохода рос, уровень жизни тоже. Путин, ставший президентом в начале тысячелетия, пообещал покончить с хаосом девяностых. Но уже в нулевые многие россияне устали от Путина. Большинству интеллектуалов его имидж жесткого лидера претил как продукт прошлого. В высших эшелонах власти то и дело вскрывались факты коррупции. Журналистские расследования дел в своей администрации Путин пресекал, ужимая свободу слова. К концу своего первого срока он получил контроль над всеми тремя главными российскими телеканалами.
В МИДе ранняя политика Путина мало кому внушала опасения. В 2004 году он назначил Лаврова министром иностранных дел, и это решение мы встретили аплодисментами. Лаврова знали как человека очень умного, обладающего огромным дипломатическим опытом, умеющего выстраивать долгие отношения с зарубежными политиками. И Путин, и Лавров все недружелюбнее высказывались о НАТО, но перемены в их поведении были малозаметны. Многие дипломаты, в том числе я, не обращали на них внимания.
Сейчас ясно, что Москва тогда готовила почву для имперского проекта Путина — особенно в Украине. Кремль зациклился на Украине после Оранжевой революции 2004–2005 годов, когда сотни тысяч протестующих не дали стать президентом кандидату, которого предпочитала Москва; те выборы мало кто считал честными. Эта зацикленность отразилась в главных российских политических телепрограммах: в прайм-тайм они то и дело говорили об Украине, твердя, что к власти в стране пришли русофобы. На протяжении следующих 16 лет, вплоть до самого вторжения, россияне слышали из новостей, что Украина — враждебная страна, контролируемая Соединенными Штатами и угнетающая русскоязычное население. (Путин, судя по всему, неспособен поверить, что страны в действительности могут сотрудничать на равных, и большинство ближайших партнеров Вашингтона он считает на деле американскими марионетками — в том числе и других членов НАТО.)
ДАЖЕ НЕ ОЧЕНЬ МАСШТАБНЫЙ ПРОТЕСТ НЕРВИРУЕТ МОСКВУ
Тем временем Путин укреплял свою власть в России. Согласно конституции, президент мог избираться на два срока подряд, но в 2008 году Путин изобрел способ сохранить контроль за собой: он поддержал президентскую кандидатуру своего соратника Дмитрия Медведева в обмен на то, что Медведев пообещал назначить Путина премьер-министром. Этот договор был соблюден — и в первые недели медведевского правления мы в МИДе не знали наверняка, кому из двоих направлять отчеты. Согласно конституции, Медведев как президент определял внешнюю политику, но все понимали, что реальной властью был Путин.
В конце концов мы начали докладывать Медведеву. Это решение было в числе тех, что убедили меня: новый президент России — не просто местоблюститель. Медведев наладил добрые отношения с президентом США Бараком Обамой, встречался с бизнес-элитой в Америке, сотрудничал с Западом, даже когда это, казалось бы, противоречило интересам России. Например, когда ливийские повстанцы попытались свергнуть режим Муаммара Каддафи, российские министерства обороны и иностранных дел были против стремления НАТО установить над страной бесполетную зону. У Каддафи были давние хорошие отношения с Москвой, наша страна инвестировала в ливийскую нефть, так что наше министерство не хотело помогать повстанцам. Но когда Франция, Ливан и Великобритания — при поддержке США — предложили Совету безопасности ООН проголосовать за установление бесполетной зоны, мы по требованию Медведева воздержались, хотя могли бы наложить вето. (Есть свидетельства, что Путин был этим решением недоволен.)
Но в 2011 году Путин объявил, что будет вновь баллотироваться в президенты. Медведев — как казалось, неохотно — уступил ему дорогу и согласился на пост премьер-министра. Либералы были возмущены, многие призывали к бойкоту выборов или предлагали избирателям портить бюллетени. Такие недовольные составляли лишь небольшую часть населения, так что их протест всерьез Путину не угрожал. Но даже этот не очень масштабный протест явно нервировал Москву. Перед парламентскими выборами 2011 года Путин работал на повышение явки — чтобы результаты голосования казались легитимными. Это была одна из его ранних попыток сузить политическое поле, отделяющее людей от его власти. Попытка эта затронула и Министерство иностранных дел. Кремль дал моему посольству, как и всем остальным, поручение привести россиян за рубежом к избирательным урнам.
Я в то время работал в Монголии. В день выборов я голосовал не за «Единую Россию», беспокоясь, что если я вовсе не стану голосовать, на моем бюллетене поставят от моего имени галочку именно за путинскую партию власти. Но моя жена, работавшая в посольстве заведующей канцелярией, выборы бойкотировала. Кроме нее, лишь еще двое сотрудников не участвовали в них.
Через несколько дней руководство посольства решило проверить списки сотрудников, голосовавших на выборах. Двое других, проигнорировавших голосование, сумели отговориться: они сказали, что не знали об обязательности участия и пообещали не пропустить президентские выборы. Но моя жена сказала, что голосовать не хотела — в соответствии со своим конституционным правом. Заместитель посла организовал против нее целую кампанию. Он кричал на нее, обвиняя в нарушении дисциплины, обещал, что на ней будет клеймо «политически неблагонадежной». Он назвал ее «пособницей» известного оппозиционного лидера Алексея Навального. Когда моя жена проигнорировала и президентские выборы, посол не разговаривал с ней неделю, а его заместитель — месяц.
ВО ВСЕ ТЯЖКИЕ
Следующим мои назначением был Департамент по вопросам нераспространения и контроля над вооружениями Министерства иностранных дел. Помимо вопросов, связанных с оружием массового уничтожения, я должен был заниматься экспортным контролем — регулированием перемещения через границу товаров и технологий, которые могли использоваться для военных и гражданских целей. Эта работа позволила мне многое понять о российской армии — и знания эти как раз оказались кстати. В марте 2014-го Россия аннексировала Крым и начала раскачивать волнения в Донбассе. Когда было объявлено об аннексии, я находился на Международной конференции по контролю за экспортом в Дубае. Во время перерыва на обед ко мне подходили коллеги из постсоветских стран: все они хотели знать, что происходит. Я сказал им правду: «Ребята, я знаю не больше вашего». В дальнейшем еще не раз Москва будет принимать важнейшие решения по внешней политике, оставляя дипломатов в неведении.
У моих коллег аннексия Крыма вызвала разную реакцию: у кого-то настороженность, у кого-то одобрение. Украина склонялась к Западу, но в отношении Крыма путинское искаженное представление об истории имело под собой основания: Крымский полуостров, который в 1954 году перешел от Советской России к Советской Украине, имел больше культурных связей с Москвой, чем с Киевом. (Больше чем для 75 процентов населения Крыма русский — родной язык.) Быстрое и бескровное присоединение не встретило почти ни у кого из нас возражений и оказалось невероятно популярным в России. Лавров воспринял это как возможность сыграть на публику: он произнес речь, в которой обвинил в поступках России украинских «радикальных националистов». И я, и многие мои коллеги думали, что для Путина будет стратегически выгоднее превратить Крым в независимое государство: это выглядело бы не так агрессивно — и значит, это можно было бы лучше «продать». Но тонкость Путину не свойственна. Независимый Крым не позволил бы ему обрести славу собирателя «традиционно» русских земель.
Создание сепаратистского движения в Донбассе и оккупация этого восточноукраинского региона была головоломкой почище. Эти события, произошедшие в основном в первой трети 2014-го, не вызвали в России такого массового энтузиазма, как аннексия Крыма, а вот негодование других стран было обеспечено. Многие сотрудники министерства не разделяли восторгов по поводу действий России, но никто из них не рискнул выразить недовольство перед Кремлем. Мы с моими коллегами решили, что Путин захватил Донбасс, чтобы отвлекать Украину, не дать ей превратиться в серьезную военную угрозу для России, не позволить ей сотрудничать с НАТО. Но вряд ли кто-то из дипломатов сказал Путину, что, помогая сепаратистам, он на самом деле подталкивает Киев ближе к своим противникам.
После аннексии Крыма и операции в Донбассе я продолжал работать с западными делегациями. Временами казалось, что ничего не изменилось. У меня все еще сохранялись хорошие отношения с коллегами из США и Европы, и мы продуктивно работали по направлению контроля за вооружениями. На Россию наложили санкции, но их ущерб для экономики оказался не очень значительным. «Санкции — признак раздражения, а не инструмент серьезной политики», — сказал Лавров в интервью 2014 года.
ЗАПАДНЫЕ САНКЦИИ, ВВЕДЕННЫЕ В 2014-М, СУЩЕСТВЕННО ОСЛАБИЛИ РОССИЙСКУЮ АРМИЮ
Но как специалист по экспорту я понимал, что экономические ограничения, наложенные Западом, серьезно вредят стране. Российская военная индустрия сильно зависела от произведенных на Западе компонентов и продуктов. В двигателях для дронов использовались американские и европейские детали. Западные производители поставляли части для защищенной от радиации электроники: она необходима для спутников, с помощью которых российские власти собирают разведданные, передают сообщения и наносят высокоточные удары. Российские производители получали от французских компаний сенсоры для наших самолетов. Даже некоторые авиационные ткани, например, используемые для метеозондов, производились на Западе. Санкции неожиданно отрезали нам доступ к этим продуктам — и в результате наша армия стала слабее, чем казалось Западу. Но хотя моя команда понимала, как эти потери сказываются на военной мощи России, мидовская пропаганда не доводила эти сведения до Кремля. Последствия этого незнания мы сегодня видим в Украине: санкции — одна из причин провала вторжения.
Снижение военного потенциала не мешало МИДу прибегать ко все более воинственной риторике. На саммитах, на встречах в других странах российские дипломаты все больше времени посвящали нападкам на США и их союзников. Моя команда по экспорту проводила двусторонние встречи, например, с Японией, мы обсуждали сотрудничество наших стран, но почти на каждой встрече россияне не упускали возможности сказать японцам: «Не забывайте, кто сбросил на вас атомные бомбы».
Я старался снизить урон. Когда мои начальники писали черновики воинственных нот или отчетов, я убеждал их смягчить тон, отговаривал их от милитаристской речи и постоянных ссылок на нашу победу над нацизмом. Но общий смысл наших заявлений — как внутренних, так и внешних — становился все враждебнее, наше начальство вписывало туда агрессивные высказывания. Пропаганда советского типа окончательно утвердилась в российской дипломатии.
ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕМ СОБСТВЕННОГО ДУРМАНА
4 марта 2018 года бывший российский двойной агент Сергей Скрипаль и его дочь Юлия были отравлены у себя дома в Великобритании. Они едва не погибли. Британским расследователям хватило десяти дней, чтобы обвинить в преступлении Россию. Сначала я в это не поверил. Скрипаля, бывшего российского разведчика, осудили за шпионаж в пользу Великобритании и посадили в тюрьму; несколько лет спустя его освободили в рамках обмена шпионами. Мне было трудно понять, почему он может все еще нас волновать. Если бы Москва хотела его смерти, можно было убить его, пока он еще находился в России. Мое недоверие было на руку нашим властям.
Мой департамент занимался вопросами, связанными с химическим оружием, и мы долго уверяли, что Россия к отравлению Скрипалей непричастна. Я делал это искренне. Но чем больше МИД отрицал нашу ответственность, тем больше я сомневался. Мы говорили, что преступление совершила не Россия, а предположительно русофобские британские власти, чтобы запятнать нашу безупречную международную репутацию. Само собой, Великобритании было совершенно ни к чему убивать Сергея, так что заявления Москвы казались не полноценными аргументами, а жалкой попыткой отвлечь внимание от России и переложить вину на Запад: этим часто занимается кремлевская пропаганда. В конце концов мне пришлось признать правду: ответственными за отравление были российские власти.
Многие в России до сих пор отрицают, что виновата была Москва. Я знаю, как непросто понять, что твоей страной управляют преступники, готовые убивать из мести. Но другие страны не верили в российскую ложь — и заблокировали резолюцию России, направленную в Организацию по запрещению химического оружия (эта резолюция должна была помешать известной межправительственной организации расследовать нападение). На сторону Москвы встали только Алжир, Азербайджан, Китай, Иран и Судан. Разумеется, расследование установило, что Скрипали были отравлены «Новичком» — нервно-паралитическим веществом российского производства.
Российские делегаты могли бы честно рассказать об этом своим начальникам. Они, однако, сделали прямо противоположное. Вернувшись в Москву, я читал длинные телеграммы от российской делегации в ОЗХО о том, как они опровергли многочисленные «антироссийские», «абсурдные» и «беспочвенные» обвинения, выдвинутые Западом. О том, что российскую резолюцию заблокировали, сообщалось, как правило, в одном предложении.
МОСКВА ХОТЕЛА СЛЫШАТЬ ТО, НА ЧТО НАДЕЯЛАСЬ, А НЕ ТО, ЧТО ПРОИСХОДИЛО НА САМОМ ДЕЛЕ
Поначалу я просто устало закатывал глаза при виде этих отчетов. Но вскоре я заметил, что их принимают всерьез на высших уровнях министерства. Дипломаты, сочинявшие эти небылицы, получали от начальства полнейшее одобрение, их карьеры шли вверх. Москва хотела слышать то, на что надеялась, а не то, что происходило на самом деле. Это поняли все наши послы — и началось негласное соревнование, кто кого перещеголяет.
Пропаганда стала еще более дикой, когда в августе 2020-го «Новичком» отравили Навального. Дипломатические депеши меня поражали. В одной западных дипломатов называли «загнанными хищниками». В другой распинались о «серьезности и неоспоримости наших аргументов». Третья сообщала, что российские дипломаты «подавили в зародыше» западные «жалкие попытки поднять голос».
Такое поведение было и непрофессиональным, и опасным. Нормальное министерство иностранных дел должно давать руководству неприукрашенное представление о мире, чтобы политики принимали взвешенные решения. Но хотя российские дипломаты и включали в свои отчеты неудобные факты (не дай бог заподозрят в сокрытии), это крупицы правды они погребали под горами пропаганды. К примеру, в 2021 году в мидовской телеграмме можно было увидеть строку, в которой признавалось, что украинская армия сильнее, чем в 2014-м. Но перед этим шел длинный панегирик могучей российской армии.
Разрыв связи с реальностью стал еще опаснее в январе 2022-го, когда американские и российские дипломаты встретились в американской миссии в Женеве, чтобы обсудить предложенный Москвой договор по переформатированию НАТО. Наш МИД не сходил с темы предполагаемой опасности западного альянса. В это же время российские войска скапливались у украинской границы. Я выступал на этой встрече офицером связи (то есть должен был помочь нашей делегации, если бы ей понадобилось что-то от российской миссии в Женеве) и получил экземпляр российских предложений. Они потрясали воображение: среди них были пункты, заведомо неприемлемые для Запада, например, требование к НАТО забрать все войска и оружие из стран, которые присоединились к Альянсу после 1997 года, — среди этих стран Болгария, Чехия, Польша и страны Балтии. Я подумал, что автор этих предложений или подготавливает почву для войны, или понятия не имеет, как устроены Соединенные Штаты и Европа, — или и то и другое вместе. За кофе я обсудил это с нашими делегатами, и они тоже были в замешательстве. Я поговорил об этом с моим непосредственным начальником — он также был сбит с толку. Никто не понимал, как выйти к Соединенным Штатам с документом, который, среди прочего, требовал от НАТО не принимать больше новых членов. В конце концов мы узнали, что документ пришел прямо из Кремля — а значит, никаких обсуждений.
Я все еще надеялся, что мои коллеги хотя бы в частном порядке выразят тревогу, а не просто замешательство. Но многие из них сказали мне, что охотно согласятся с кремлевской ложью. Для некоторых это был способ избежать ответственности за действия России: они могли бы объяснять себе и другим, что просто выполняли приказы. Это я еще мог понять. Но гораздо больше меня обеспокоило, что наше все более воинственное поведение вызывало у многих гордость. Несколько раз, когда я предупреждал коллег, что их действия оскорбительны и России это не поможет, они напоминали, что у нас есть ядерное оружие. «Мы великая держава, — сказал мне один из них. — Другие страны должны делать то, что мы скажем».
СУМАСШЕДШИЙ ПОЕЗД
Даже после январского саммита я не верил, что Путин развяжет полномасштабную войну. В 2022 году Украина была явно более сплоченной и прозападной, чем в 2014-м. Никто не стал бы встречать русских с цветами. Очень жесткие заявления Запада о возможном вторжении ясно давали понять, что США и Европа отреагируют решительно. Мой опыт работы с вопросами вооружений и экспорта убедил меня, что у российской армии не хватит возможностей, чтобы победить крупнейшего европейского соседа, и что ни одна страна, кроме Беларуси, не окажет нам сколько-нибудь значительной поддержки. Я полагал, что это понимает и Путин — несмотря на всех подпевал, которые ограждают его от правды.
Вторжение сделало мое решение об уходе этически однозначным. Сложной была логистика. Когда началась война, жена была у меня в Женеве (она недавно ушла с работы в московской индустриальной ассоциации), но публичное объявление об отставке означало бы, что мы не можем чувствовать себя в безопасности в России. Мы договорились, что она вернется в Москву, чтобы забрать нашего котенка, а потом я сдам дела. Процесс оказался сложным и растянулся на три месяца. Кота, которого мы подобрали с улицы, нужно было кастрировать и привить — только так мы могли увезти его в Швейцарию. Европейский Союз запретил полеты российских самолетов. Чтобы вернуться в Москву из Женевы, моей жене пришлось сделать две пересадки, дважды воспользоваться такси и дважды пересечь литовскую границу пешком.
Тем временем я наблюдал, как мои коллеги сдавались путинскому напору. В первые дни большинство из них так и сияло от гордости. «Наконец-то! — восклицал один. — Теперь-то мы покажем американцам! Теперь они узнают, кто главный». Через несколько недель, когда стало ясно, что блицкриг против Киева провалился, риторика стала более мрачной, но не менее воинственной. Один чиновник, уважаемый эксперт по баллистическим ракетам, сказал мне, что России необходимо «ударить ядерной боеголовкой по пригороду Вашингтона». Он добавил: «Американцы обосрутся и бросятся умолять нас о мире». Кажется, он все же отчасти шутил. Но русские склонны думать, что американцы слишком изнежены, чтобы рисковать своей жизнью ради чего-либо, поэтому, когда я заметил, что ядерная атака повлечет за собой катастрофическое возмездие, он усмехнулся: «Нет, не повлечет».
ПУТИНА МОЖЕТ ОСТАНОВИТЬ ТОЛЬКО ПОЛНЫЙ РАЗГРОМ
Возможно, из министерства незаметно ушли несколько десятков дипломатов. (До сих пор я единственный, кто публично порвал с Москвой.) Но большинство коллег, которых я считал здравомыслящими и умными, остались. «А что мы можем сделать? — спросил один. — Мы люди маленькие». Он отказался рассуждать самостоятельно. «Москве виднее», — сказал он. Другие в частных разговорах признавали, что ситуация безумная. Но на их работе это не отразилось. Они продолжали лгать об украинской агрессии. Каждый день я читал репортажи, в которых рассказывалось о несуществующем украинском биологическом оружии. Я прошелся по нашему зданию — в общем-то, длинному коридору с отдельными кабинетами — и заметил, что даже у некоторых моих умных коллег целый день включен телевизор, из которого льется российская пропаганда. Похоже, они старались сами себя убедить.
Сущность всей нашей работы с неизбежностью изменилась. Во-первых, оборвались отношения с западными дипломатами. Мы перестали обсуждать с ними почти все; некоторые мои европейские коллеги даже перестали с нами здороваться при встрече. Вместо этого мы сосредоточились на контактах с Китаем, который выразил «понимание» опасений России в плане безопасности, но старался не комментировать войну. Мы все больше времени работали с членами Организации Договора о коллективной безопасности — Арменией, Беларусью, Казахстаном, Кыргызстаном и Таджикистаном — разобщенным блоком государств, который мое начальство любило выставлять собственным российским НАТО. После начала вторжения моя команда проводила одну за другой консультации с этими странами: речь шла о биологическом и ядерном оружии, но войну мы не обсуждали. Когда я разговаривал с дипломатом из Центральной Азии о якобы существующих украинских лабораториях, где разрабатывалось биологическое оружие, он отверг эту идею — как полную чушь. Я с ним согласился.
Спустя несколько недель я подал в отставку. Наконец-то я больше не был частью системы, которая уверовала в свое божественное право нападать на соседа.
ШОК И ТРЕПЕТ
По ходу войны западные лидеры явственно осознали недостатки российской армии. Но, похоже, они не понимают, что российская внешняя политика точно так же разрушена. Многие европейские чиновники говорили о необходимости дипломатического разрешения конфликта, и если их страны устанут нести энергетические и экономические издержки, связанные с поддержкой Киева, они могут оказать давление на Украину, чтобы она заключила сделку с Россией. У Запада может появиться искушение подтолкнуть Киев к такой сделке, если Путин будет агрессивно угрожать ядерным оружием.
Но пока Путин у власти, Украине не с кем по-настоящему вести переговоры. МИД, как и любое другое российское государственное ведомство, не будет надежным посредником. Все они — продолжение Путина и его империалистических планов. Любое перемирие просто даст России шанс перевооружиться перед новым нападением.
Путина может остановить только полный разгром. Кремль может лгать россиянам сколько угодно, может приказать своим дипломатам лгать всему миру. Но украинским солдатам нет дела до российского государственного телевидения. И сейчас стало ясно, что поражение России не всегда можно скрыть от российской общественности. За несколько сентябрьских дней украинцы сумели отвоевать почти всю Харьковскую область. Российские телеведущие громко жаловались на потери. В соцсетях ястребы открыто критиковали президента. «Вы проводите миллиардный праздник, — писал один из них в широко разошедшемся посте, негодуя на Путина, который во время отступления российских войск открывал колесо обозрения. — Да что с вами такое?»
Путин отреагировал на потери — и на недовольство критиков, — начав мобилизацию, по которой в армию будет призвано огромное количество солдат. (По уверениям Москвы, будет мобилизовано 300 000 человек, но на самом деле число может быть больше.) Но в долгосрочной перспективе призыв не решит его проблем. Российские военные страдают от низкого боевого духа и некачественной техники — эти проблемы не решить мобилизацией. При масштабной поддержке Запада украинские военные могут нанести более серьезные поражения российским войскам, заставив их отступить и с других территорий. Вполне возможно, что Украина в конечном итоге сможет взять верх над российской армией в тех частях Донбасса, где обе стороны ведут боевые действия с 2014 года.
Если такое случится, Путин окажется загнан в угол. На поражение он может ответить ядерной атакой. Но российскому президенту нравится его роскошная жизнь, и он должен понимать, что применение ядерного оружия может начать войну, в которой погибнет и он сам. (А если он этого не понимает, то его подчиненные, хочется надеяться, не станут выполнять самоубийственный приказ.) Путин может распорядиться о всеобщей мобилизации и призвать на военную службу почти всех российских молодых людей — но добьется этим максимум временной передышки, а чем больше российских солдат погибнет на войне, тем сильнее будет недовольство граждан. Путин может в конце концов отступить, и российские пропагандисты станут обвинять в позорном поражении его окружение — как это уже было после провала в Харьковской области. Но это может подтолкнуть Путина к чистке среди его соратников — в таком случае поддерживать его покажется опасным даже ближайшим союзникам. Результатом может стать первый дворцовый переворот в Москве после свержения Никиты Хрущева в 1964 году.
Если Путина свергнут, будущее России останется весьма неопределенным. Вполне возможно, что его преемник попытается продолжить войну, тем более что главные советники Путина — выходцы из спецслужб. Но никто в России не пользуется путинским авторитетом, поэтому страна, скорее всего, войдет в период политической нестабильности. Она может даже погрузиться в хаос.
Аналитики со стороны, возможно, будут наблюдать за российским кризисом с удовольствием. Но им не стоит безоглядно поддерживать крах страны — и не только потому, что огромный ядерный арсенал России окажется неизвестно в чьих руках. Большинство россиян находятся в тяжёлом психологическом состоянии: причины этого — бедность и огромные дозы пропаганды, которая сеет ненависть, страх, чувство одновременно превосходства и беспомощности. Если страна распадется или испытает экономический и политический катаклизм, это подтолкнет их к краю пропасти. Русские могут объединиться вокруг еще более воинственного лидера, чем Путин — и это спровоцирует гражданскую войну, новую внешнюю агрессию или и то и другое.
Если же Украина победит, а Путин падет, то лучшее, что может сделать Запад, — не унижать Россию, а напротив, оказать ей поддержку. Это может показаться нелогичным или неприятным, и любая помощь должна оказываться только при условии политических реформ. Но после поражения России потребуется финансовая помощь, и, предложив существенное финансирование, Соединенные Штаты и Европа могут получить рычаги влияния в послепутинской борьбе за власть. Они могли бы, например, помочь одному из уважаемых российских экономических технократов стать временным лидером, а демократическим силам в стране — укрепить свою власть. Предоставление помощи также позволило бы Западу избежать повторения ошибок 1990-х, когда русские чувствовали, что Соединенные Штаты их обманули.
Население смогло бы легче смириться с потерей своей империи. После этого Россия могла бы создать новую внешнюю политику, которой занялись бы действительно профессиональные дипломаты. Они могли бы, наконец, добиться того, что не удалось нынешнему поколению дипломатов, — сделать Россию ответственным и честным глобальным партнером.
Комментариев нет:
Отправить комментарий