Яков Фрейдин | На нарах с императором
Первый раз в жизни я летел на самолёте, когда мне было девать лет. Впрочем, и для моих родителей это тоже был первый полёт, ибо регулярные пассажирские авиаперевозки в середине пятидесятых годов прошлого века только начинались. В той поездке для нас всё было внове: и серебристый двухмоторный пассажирский самолёт Ил-12, и вид в окошко на землю, которая далеко внизу медленно проплывала под ватными облаками, и несколько посадок на дозаправку за время десятичасового перелёта из Урала в Сочи, и леденцы, которые постоянно разносили милые стюардессы в элегантных костюмах. Однако, главные радости оказались уже после полёта: пропитанный ароматом цветов тёплый южный воздух, треск цикад, кипарисы вдоль дорог, невиданные мной до того фрукты, и самое чарующее — солёная морская вода, песчаный пляж с шуршащим прибоем и треугольные паруса, которые белели «одиноко в тумане моря голубом».
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Поселились мы в пригороде Сочи у дяди Бориса, родного брата моей бабушки, в его маленькой двухкомнатной квартирке на втором этаже старого обветшавшего дома в километре от моря. Дядя Борис был ещё крепкий мужчина лет шестидесяти с военной выправкой и совершенно лысой головой. В квартире мебели было мало: в гостиной — только потёртый кожаный диван, старый комод, стол и четыре шатких стула. На стенах висели в рамочках порыжевшие довоенные фотографии: на них я узнал ещё молодого дядю Борю с шевелюрой, в сапогах, в старомодной военной форме без погон, где на воротнике и рукавах гимнастёрки были видны три квадрата. Он стоял в группе со странными низкорослыми людьми, у которых были раскосые глаза; некоторые из них тоже были в военной форме, а на других были фраки и шляпы-цилиндры. Дядя Боря объяснил мне, что это японские дипломаты. Мне нравилось рассматривать эти диковинные снимки, но куда большей радостью для меня, девятилетнего, был японский полевой бинокль, с которым дядя Боря позволял мне играть, когда я с родителями возвращался на ужин после пляжного дня. Он сказал, что бинокль этот ему подарили в Токио двадцать лет назад и это единственный сувенир, что у него сохранился из его японской жизни. Когда я спросил, почему же «единственный» и как так получилось, что двадцать лет назад он жил не в СССР, как вся наша родня, а в Японии, он лишь улыбнулся, потрепал меня по голове и перевёл разговор на другую тему. Впрочем, тогда ничего кроме бинокля меня не интересовало.
После той поездки в Сочи прошло около десяти лет, когда уже будучи студентом от своей бабушки Зины услышал я удивительную историю её брата. А затем утекло ещё более полувека, прежде чем мне, теперь американскому пенсионеру, пришла в голову мысль собрать воедино, что вспомнилось про необычную судьбу этого человека. Ни моей бабушки, ни её брата дяди Бориса давно уж нет в живых, поэтому то, что я забыл или не знал, дополнил информацией, которую удалось найти в коробках со старыми семейными бумагами и фотографиями, да раскопать в книгах и на разных интернет-сайтах.
Мой двоюродный дедушка Борис родился на исходе 19-го века в городке Велиже, что в Смоленской губернии, рос в многодетной семье, был физически крепким, ловким и смелым мальчишкой, с детства отличался отчаянной храбростью и даже безрассудством. А в добавок был резв умом и без особых усилий мог входить в разговор на прежде незнакомом ему языке. Способности к языкам у него действительно были незаурядные и ещё подростком он говорил по-русски и на идише, а кроме того: на немецком, польском, белорусском, украинском, а может и на каких-то иных языках — сейчас уже не узнать. Когда началась Первая мировая, возраст у него как раз оказался призывным, его мобилизовали и отправили на германский фронт. Воевал он смело, даже с каким-то озорным куражом, ходил в разведку, брал пленных и допрашивал на их родном языке, получил несколько боевых медалей. В 1917 году за отвагу и военную смекалку был произведен в прапорщики — офицерский чин, что для некрещённого еврея было большой редкостью.
После окончания Академии началась его долгая служба в Красной армии: сначала несколько лет в Хабаровске на границе с Китаем и в Приморском крае, как переводчик провёл он года два в советском консульстве в Шанхае. В 33-м году Бориса направили служить в посольство в Токио сначала техническим работником, потом военным советником, затем присвоили ему воинское звание полковник и назначили на ответственную должность военного атташе — третье лицо в посольстве после посла и первого секретаря, который в любом советском посольстве неофициально был резидентом иностранного отдела НКВД.
— Вы с японцами будьте настороже, — наставлял его посол Юренев, — это вам не европейцы и даже не китайцы. Мне говорили, что вы хороший физиономист, но тут совсем другой коленкор — у японцев лица непроницаемые; в лице японца вы ничего не прочитаете и его не поймёте, а он в вашем — почти всё. Старайтесь работать деликатно, к вашим источникам относитесь уважительно и ни в коем случае не нарушайте их обычаи и традиции. В разговоре будьте с ними на равных, но очень почтительно, особенно со старшими по возрасту и званию; ведите себя как японец, они это оценят. Впрочем, поработаете у нас и сами поймёте. То, что вы говорите по-японски — большой плюс, они очень уважают тех, кто говорит на их языке и знает их историю, на этом и стройте доверительные отношения. Если вас позовут в ресторан или в гости домой, непременно принимайте приглашение, только не идите туда с супругой. С жёнами у них не принято. И обязательно несите подарки. Поговорите с нашим хозяйственником, у него на посольском складе всякого добра полно. Матрёшки-шкатулки-уральские самоцветы будет неплохо, но главное — всегда дарите икру, причём только чёрную, красной у японцев и без нас навалом. И водку нашу они весьма уважают. Да, вот ещё что: очень советую завести контакты с коллегами-атташе других посольств, особенно Италии, Германии и главное — Англии. Это на сегодняшний день наш главный противник.
Основной работой Бориса Абрамовича в Японии был сбор военной информации легальными и не очень способами. Кроме того, ему не раз приходилось выполнять деликатные задания московского начальства, вроде закладки в окрестностях Токио тайников для секретной передачи военным разведчикам-нелегалам радиоаппаратуры, шифров и денег. Служба была напряжённой и требовала крайней осторожности — японская контрразведка работала весьма эффективно и каждый «большеглазый», которых в Японии в те годы было ничтожно мало, всегда был на виду и под постоянным наблюдением. Впрочем, с японцами проблем было несравненно меньше, чем со своими, советскими. В недоброй памяти 1937 году в посольстве произвели грандиозную чистку, сменили без малого две трети персонала. Посла Юренева и первого секретаря отозвали в Москву и вскоре расстреляли.
Бориса тоже вызвали в Москву; там никого из прежнего начальства не застал — ежовская метла вычищала основательно и намертво. Две недели он тосковал в гостинице, ожидая ареста, но потом без каких-либо встреч или бесед новое руководство приказало ему возвращаться в Токио и продолжать службу в должности военного атташе. Работу свою он делал добросовестно, друзей-приятелей в посольстве не заводил, отношения с новыми сотрудниками были формальные — так спокойнее.
Чтобы яснее была политическая атмосфера того времени — вот короткий исторический экскурс. Великая Депрессия 1929 года жестоко ударила по японской экономике, что дало толчок старым милитаристским настроениям. Тяга к расширению границ империи и захвате источников сырья в 1931 году подтолкнула японцев к нападению на север Китая и созданию в Маньчжурии марионеточного государства Маньчжу-Го со столицей в Чангчуне во главе с императором Пу-И. (Возможно читатель помнит фильм «Последний император», снятый в 1987 году режиссёром Бернардо Берталуччи — там история незадачливого китайского императора была показана довольно правдиво). Не удивительно, что захват японцами Маньчжурии сильно не понравился Сталину. Он сам облизывался на этот лакомый кусок территории северного Китая, где жили многие выходцы из дореволюционной России, но в те годы противостоять Японии у него пока силёнок не хватало. Кремлёвский горец умел ждать подходящего момента.
С другой стороны, Германию тоже интересовал Китай и его северные провинции. Ещё в 1903 году немцы построили в городе Циндао пивоваренный завод, который работает до сего дня и делает отменное пиво. Широкомасштабное сотрудничество между Германией и Китаем началось в 1926 году, когда немцы стали помогать китайцам создавать тяжёлую индустрию. С приходом к власти Гитлера кооперация между этими странами резко возросла, в Китай были направлены немецкие инженеры и военные советники. Однако, всё пришло к полному краху, когда 7 июля 1937 года Квантунская армия Японии вторглась в Китай и началась Вторая Японо-Китайская война. Это стало началом 2-й Мировой Войны на Востоке.
Гитлер прекрасно понимал, что Сталин хочет захватить страны Дальнего Востока, и его немало беспокоила активность Коминтерна в Китае. Поэтому чтобы противостоять Советам и усилить там свою позицию, он начал заигрывать с японцами. Результатом стало подписание в Берлине 25 ноября 1936 года антикоминтерновского пакта. Сталина такое положение дел весьма озаботило и он решил показать зубы и японцам, и немцам. Ждать подходящего момента пришлось до лета 1939 года, когда Япония вторглась в Монголию — страну, которую Сталин считал своей вотчиной и плацдармом для завоевания Азии.
В августe 1939 года для подписания договора о «дружбе» в СССР должен был прилететь Риббентроп. Чтобы сделать немцев более податливыми и сговорчивыми Сталин решил в те самые дни, когда Риббентроп будет в Москве, показать свою силу и крепко ударить по их союзнику. Войну Японии он не объявлял, дипломатические отношения не рвал, а намерился провести локальную «спецоперацию» против группировки японских войск у реки Халхин-Гол вблизи монгольской границы. Тем не менее, в историю эта сталинская «спецоперация» вошла как 2-я Русско-японская война.
Борис получил шифровку из Москвы: срочно составить сводку о живой силе и вооружении японской армии у реки Халхин-Гол и лично доложить свои соображения по боеспособности императорской армии Японии. В конце июня он подготовил документы, передал текущие дела в посольстве своему заместителю Л.А. Мишину и вылетел в Монголию для доклада командующему группировкой советских войск комдиву Жукову. Борис встретился с командующим и сообщил, что, по его сведениям, японский контингент в районе реки Халхин-Гол включает 28 тысяч человек, 87 танков и столько-то орудий тяжёлой артиллерии, самолётов, и другой техники. Выслушав доклад, Жуков нахмурился, помолчал, а потом вдруг злобно сказал:
— Ты с какой целью занижаешь цифры? Хочешь нас под удар подставить? Моя разведка доносит о ста тысячах, а ты несёшь какую-то чушь! На чью мельницу льёшь воду? Ты кому служишь, полковник?
Борис обиженно возразил: — Я, как и вы, товарищ комдив, служу нашей стране и больше никому. Мои данные достоверные, получены из разных источников. Вот у меня здесь документы, можете посмотреть. Во всей Маньчжурии японцы держат около 100 тысяч штыков, так что в одном этом районе никак не может быть такого большого числа. Я уверен, 28 тысяч, не более этого. Головой ручаюсь…
Доклад атташе путал его планы: обычный приём Жукова был сильно завышать силы противника чтобы получить от Сталина больше солдат и техники. Этот полководец умел побеждать лишь при многократном превосходстве своих сил. Его беспокоило, что сводка военного атташе может попасть в Москву напрямую, минуя его канал.
На следующее утро после доклада командующему Борис отправился на лётное поле, где его ждал самолёт для возвращения в Токио. Когда машина подъезжала к трапу, путь пересекла чёрная эмка, из неё вышли три сотрудника НКВД с пистолетами в руках, спросили имя и звание, а затем сказали, что он арестован, обыскали, руки связали, посадили в самолёт и приказали пилоту лететь в Читу.
В читинской тюрьме у Бориса срезали с гимнастёрки знаки отличия, голову побрили наголо и отправили в одиночку, где продержали без допросов более двух месяцев. Когда перевели в общую камеру, он узнал от заключённых о победе над японцами у Халхин-Гола и об успешной совместной «спецоперации» советских и германских войск по разгрому и разделу Польши, которая стала началом 2-й Мировой Войны в Европе. Лишь в первых числах октября его поместили в следственный изолятор НКВД и на следующий день повели на допрос.
Конвойный ввёл Бориса в небольшой комнату и усадил на окованную медными уголками табуретку, что стояла перед письменным столом. Следователь курил «Беломор» и что-то писал, изредка окуная перо в чернильницу; на заключённого глаз не поднял. Борис молча его разглядывал. Это был младший лейтенант НКВД в застиранной гимнастёрке, молодой, ещё 30-и нет, стрижка бобриком, скуластый, среди редких жёлтых зубов поблёскивала стальная фикса. Через некоторое время он отложил ручку в сторону, потянулся, потом исподлобья взглянул на Бориса и не вынимая изо рта папиросу сиплым голосом процедил:
— Ну что молчишь, падла? Будешь сам признаваться или мне с тобой поговорить по-нашему?
— В чём признаваться? — хмуро спросил Борис, — И потом, вы мне не «тыкайте», я вам не кум и не жена! Не знаете, как к старшему по званию обращаться?
— Что-о-о ты сказал, контра?! — вдруг взъярился следователь, от злобы у него даже руки затряслись, выскочил из-за стола, папироса выпала изо рта на пол, истерично закричал:
— Ты сволочь японская, предатель, а не старший по званию! Продажная тварь! Да таких как ты, я каждый день пачками в расход пускаю! И тебя, гада, сейчас пристрелю, как собаку, вот и весь разговор! — он подбежал к Борису, выхватил из кобуры револьвер и приставил к его лбу.
Однако не учёл сопляк, что имеет дело не с обычным заключённым, а со старым солдатом, прошедшим огонь, воду и медные трубы. Борис ловко перехватил его руку с револьвером, быстро отвел в сторону от своей головы и тут же другой рукой выдернул из-под себя табуретку. Чёрной смертью массивная табуретка взвилась над головой следователя, прочертила в воздухе дугу и острый медный уголок, словно гарпун, врезался ему в висок. Следователь обмяк, повалился на пол, из проломленного черепа пульсирующе зафонтанировала кровь. Борис брезгливо оттолкнул тело ногой, подошёл к двери, открыл и крикнул:
— Конвойный, ко мне! Уберите покойника.
Среди зэков, а особенно уголовников, отношение к нему с первого дня стало уважительным, даже почтительным: убить на допросе следователя — это было круто, редко кто мог похвалиться таким подвигом! В Пиване без малого три года провёл он на общих работах: сначала в карьере махал кувалдой, потом гнул спину на камнедробилке у реки. После того, как «братская» Германия напала на СССР, в конце мая 42-го года на утренней поверке начальник лагеря обратился к заключённым, осуждённым по уголовным статьям:
— У вас появился редкий шанс искупить свою вину перед народом. Желающие поедут на фронт защищать родину от немецко-фашистских захватчиков. Если будете воевать как положено и проявите себя с положительной стороны, срок будет сокращён или даже вовсе отменён, так что сможете выйти на волю раньше. Это дело добровольное, никого принуждать не станем. Решайте сами. Кто согласен, шаг вперёд.
Борис вышел из строя первым, а за ним ещё несколько зэков. Так, в возрасте 46 лет началась его вторая фронтовая служба — снова рядовым, как и много лет назад на Первой Мировой войне, однако в этот раз воевать ему пришлось в штраф-роте.
На фронт Борис попал в июле 1942 года; в роте был самым старым, остальные солдаты моложе лет на двадцать, а то и больше. Как правило, штрафную роту бросали в бой первой, а за спинами солдат шли заград-взводы НКВД, которые для «подбодрения» штрафников стреляли поверх их голов или в грудь тем, кто поворачивал вспять и пытался отступать. Бывшие зэки обычно на рожон не лезли и в бой не рвались, а пытались залечь в окопах, надеясь переждать атаку. Но всё же, если заград-отряды «подбадривали» или когда немцы наступали уж слишком активно, отлежаться не получалось, приходилось воевать всерьёз. «Страх сзади» побеждал «страх спереди», ибо от выстрелов «спереди» всё же был какой-то шанс остаться живым. Никто не шёл в бой с криками: «За родину, за Сталина!», как писали в армейских газетах, зато по адресу родины и Сталина в воздухе висел такой густой мат, хоть ножом его режь.
К Борису бойцы относились уважительно, называли его «батей» не только из-за возраста, а главное потому, что был он много опытнее их всех, учил премудростям боя: как врага убить, а самому не погибнуть. В штраф-ротах выжить редко кому везло, смертность доходила до 90, а то и до 100 процентов, однако в роте, где служил Борис, из боя живыми возвращалась почти половина бойцов. За храбрость наградили его высшей солдатской медалью «За отвагу» и присвоили звание сержанта. После ранения и месяца в госпитале в конце 42-года он опять попросился на фронт. В этот раз вместо штраф-роты Бориса направили в штраф-батальон уже в офицерском звании младший лейтенант, а ещё через полгода, когда получил он боевой орден «Красной звезды», сняли судимость, присвоили очередное звание и воевать он стал в регулярной армии.
Летом 1944 года уже в звании майора Борис командовал разведгруппой, что входила в состав 1-го Украинского фронта. В ходе одной дерзкой операции, которую он лично спланировал и провёл, ему удалось захватить в плен немецкого генерал-лейтенанта Рудольфа Бамлера и с ним целый комплект важных документов. После того, как он допросил генерала и послал рапорт в штаб фронта, ему поступило предписание доставить пленного во Львов. Начальник штаба поехал с докладом к командующему маршалу Жукову и взял с собой Бориса. Маршал выслушал доклад, остался доволен и сказал, что за ценного языка Бориса представят к награде:
— Грамотно воюешь, майор, так держать! Можешь идти. Впрочем постой, подойди-ка сюда поближе. Что-то лицо твоё мне знакомо, мы раньше нигде не встречались?
— Так точно, товарищ маршал, встречались. Я у вас был с докладом пять лет назад на Халкин-Голе. Бывший военный атташе в Японии.
—Теперь вспомнил. Да, было такое дело, задали мы там япошкам жару… Ты с какого года?
— С девяносто шестого.
— Ну, кто старое помянет… Раз на фронте от рядового до майора дошёл, значит заслужил. Вернём тебе прежнее звание. Можешь идти, полковник.
Войну Борис закончил в Праге и сразу после победы хотел демобилизоваться — уже пятьдесят годков на горизонте маячило, навоевался вдоволь, пора и мирной жизнью пожить. Но отставку у него не приняли и опять послали служить на Дальний Восток, так как его японский опыт и знание языков снова оказались востребованы. Дело в том, что ещё 13 апреля 1941 года между СССР и Японией был подписан пакт о ненападении, и все годы японская сторона это соглашение строго выполняла. Однако 8 августа 1945 года через два дня после атомной бомбардировки Хиросимы Сталин пакт разорвал и объявил Японии войну. Война эта длилась совсем недолго, чуть меньше одного месяца. Маньчжурия была завоёвана, и 17 августа 1945 года в Мукдене советские войска взяли в плен Пу-И — последнего императора Китая.
— Собирайтесь, полковник, — сказал генерал-майор Притула, — нам с вами приказано явиться на совещание к командующему.
— О чём совещание, Александр Дорофеич, может какие документы при себе иметь? — поинтересовался Борис.
— Мои десантники на прошлой неделе взяли в плен бывшего китайского императора, о нём и будет разговор. Детали узнаете на месте, ничего с собой брать не надо.
Командующий Забайкальским фронтом маршал Малиновский принял их в своём кабинете, предложил чаю с бутербродами, потом сказал:
— Мы получили приказ Верховного прощупать настроение пленного Пу-И. Дело в том, что сейчас в Китае коммунисты враждуют с партией Гоминдан, или как их там — чёрт разберёт эти китайские названия! Вы, полковник, лучше меня понимаете. Короче говоря, стоит вопрос: которые из них сгодятся чтобы после войны взять власть и руководить Китаем? На кого можно положиться: на коммунистов с их председателем Мао Цзе-Дуном или на эту партию Гоминдан с Чан Кай-Ши? Кто из них лучше? Кто хуже? Как говорит Верховный, проблема в том, что оба хуже — своенравные, хитрые. Верить им опасно. Возникла идея — а может не тот и не другой? Что если вернуть на трон бывшего китайского императора, если, конечно, он окажется подходящей фигурой для наших целей? Лучше послушный император, чем строптивый коммунист, тут вопросов нет. Загвоздка однако — этот человек для нас тёмная лошадка. Мы тут с товарищами посовещались и решили сделать вот что: поместим вас, полковник, к нему в камеру как заключённого. Вы имеете большой дипломатический опыт, говорите по-китайски, вам и карты в руки. Ваша задача: войти в доверие к Пу-И, прощупать его настроение и составить о нём мнение: что это за птица, надёжный ли он человек, можно ли на него положиться в таком важном деле?
— Вы предлагаете мне стать «наседкой»… стар я для таких дел, — хмуро проговорил Борис.
Маршал усмехнулся и уже мягче сказал:
— Борис Абрамович, вы неправильно понимаете суть операции. Тольке не нервничайте, а спокойно подумайте: это не следовательское, я бы сказал — аналитическое задание. Никакой информации от этого заключённого нам не нужно. Всё, что нам о нём интересно знать, знаем без вас, так что ваши моральные принципы не пострадают. Мы лишь хотим понять — годится ли он на роль руководителя Китая или нет? Это не приказ, я лично вас прошу: побудьте с ним какое-то время, потолкуйте по душам, узнайте его поближе, постарайтесь понять его характер, а когда разберётесь — доложите ваши соображения.
На второе утро, когда Борис проснулся, увидел, что его титулованный сокамерник сидит на нарах у стола и читает американскую газету. Борис по-китайски пожелал ему доброго утра и спросил, какие новости в мире? Сокамерник удивлённо на него посмотрел, видно не ожидал, что этот «большеглазый» говорит на его родном языке, вежливо ответил и мало-помалу между ними завязался разговор. Позже, когда они сошлись поближе, Пу-И сказал, что поскольку японский у Бориса лучше, чем китайский, он предпочитает, чтобы они говорили на этом языке.
Борис представился своим настоящим именем и назвал свою довоенную должность — советский военный атташе в Токио. Объяснил, что его арестовали по подозрению в шпионаже в пользу Японии, так что почти ничего не пришлось выдумывать или менять, всё было честно. С бывшим императором Борис сошёлся довольно быстро. Пу-И был с ним откровенен, не скрывал своего происхождения, много рассказывал о прошлой жизни; говорил, что все годы во главе государства Маньчжу-Го он не имел никакой реальной власти. Каждый его шаг контролировали японцы, да и не было у него ни малейшего интереса к государственным делам и политике. «Не моя это чашка чая», добавил он по-английски. Его истинной страстью были гоночные автомобили и женщины.
— Впрочем, — признался он, усмехаясь, — даже мои жёны и наложницы были японскими агентами. Они это и не скрывали, но меня такие вещи мало волновали. Что я мог изменить? Вся моя жизнь с самого детства, что в Пекине, что в Чангчуне, проходила будто в тюрьме, вот как сейчас. Разница только в уровне комфорта, а в остальном — то же самое…
В камере с бывшим императором Борис провёл две недели. Пу-И ему нравился: это был хорошо образованный, умный, хотя бесхитростный, даже наивный человек. Кроме китайского и японского, он свободно говорил по-английски. Почти вся его прошлая жизнь в Пекине и Маньчжурии до ареста прошла в «золотой клетке» и он мало понимал причины и реалии тех бурных событий, что происходили за пределами его ограниченного мира.
Когда миссия Бориса была окончена, он написал на имя Малиновского подробный рапорт, где изложил своё мнение:
«Заключённый Пу-И по своим способностям, интересам и слабому характеру совершенно не годится для управления такой страной, как Китай. Кроме того, полагаю, что после жестокостей, которые в Китае творили японцы во время войны, многолетние связи Пу-И с Японией могут вызвать в китайском населении резкое неприятие».
В завершение этой истории добавлю, что бывшего императора Пу-И продержали в советской тюрьме до основания Китайской Народной Республики в 1949 году. После чего по приказу Сталина его передали Мао Цзе-Дуну. В Китае за сотрудничество с японцами его приговорили к 10 годам заключения.
Борис продолжал служить на Дальнем Востоке. Когда в 1948 году в СССР всколыхнулась антисемитская кампания и начали из армии изгонять офицеров-евреев, его отправили в отставку, чему он был даже рад; так что нет худа без добра. Поскольку он всегда мечтал жить у моря, уехал в Сочи. Там, как ветерану войны, через военкомат ему выделили двухкомнатную квартирку, где он и прожил до своей смерти в 1967 году.
Его бывший сокамерник и бывший император Пу-И умер в тот же год в пекинской больнице.
Комментариев нет:
Отправить комментарий