«Рабинович» как диагноз, или Трудно быть евреем
«…Я еврей. Я опять уезжаю в Дахау.
там уже приготовлены рвы и поленья
Там Создатель избравший нас даст объясненья
кем мы были в его ноу-хау…»
Леонард Коэн, вольный перевод А. Елина
Рассказывая эту историю, попытаюсь обойтись без нравоучительного занудства. Если получится. … После недели на Мертвом море — Иерусалим. Мы столько раз «подымались» в этот город, что сложилась уже некая рутина, и дай нам Б-г почаще в нее окунаться.
В первый день, как и во все другие приезды — ланч в Армянском Квартале. Там, в глубоком, украшенном армянской чеканкой подвальчике, чудная таверна. Со мной — путеводитель по Израилю, и в ожидании заказа читаю мужу, как после 1915-го древний квартал из религиозного, стал светским, когда его заселили бежавшие из Османской Империи армяне, из тех, разумеется, что выжили в резне. Читаю про расположенную неподалеку Патриархию, про вязь на ее железных воротах XVII века, про библиотеку при ней на 30 тысяч томов, дарованную ей уже в XX веке армянским меценатом-миллионером, про музей армянской истории, на его же деньги построенный.
После ланча у нас назначена встреча у Котеля с одной парой (муж и жена) — знакомцев давних еще по питерской жизни. Кровь у них в жилах течет разная, он — еврей, она — русская. Но это ничуть не мешает обоим и на одинаковый манер брезгливо презирать «пейсатых», активно не любить Иерусалим, так как их там слишком много, и любить Тель-Авив, так как их там мало. То, что одна из окраин их любимого города, Бней-Брак, буквально кишит «черными», они, живя в Северном Тель-Авиве, не подозревают, поскольку никогда там не бывали. Взгляды у них вполне расхожие для среды «русских» израильтян, и «пятиминутки ненависти» к «черным кипам» нам доводилось слышать в каждом втором доме, куда мы были званы в гости. Во время таких разговоров мы обычно помалкиваем, зная, что главным и справедливым аргументом против нас будет «вы здесь не живете, налогами их не содержите». В Тель-Авиве эти разговоры еще можно вынести, но в Иерусалиме, наиболее неотторжимая часть которого те самые «черные кипы», слышать это невыносимо.
Вы уже догадались, что, несмотря на то, что в этом списке каждая позиция не моя, смотреть на них свысока ни малейшего повода у нас, а у меня — особенно, нет. Хотя бы потому, что они в высшей степени порядочны, дружелюбны (к нам), щедро бескорыстны и главное, когда-то в пору нашей общей молодости не предавшие нас в довольно тяжких обстоятельствах. Муж с некоторых пор вообще ничего и никого в голову не берет. Я же умею говорить не только о «своем» и не только со «своими», так что подстроиться под их простодушно-нетребовательный и веселый нрав мне никаких трудов не составляет.
Вот только в Иерусалиме нам вчетвером делать нечего. До конца мы поняли это еще утром, когда они разбудили нас телефонным звонком. Оказалось, что они свободны как раз и только в дни нашего пребывания в Иерусалиме, и готовы, чтобы не потратить их на шатание по «ненавидимому прокуратором городу», приехать из Тель-Авива, забрать нас и вместе «рвануть куда-нибудь на север». Не в Цфат, разумеется, там ведь тоже «они», проклятые, ну, в Акко, к примеру. Мы на три дня сняли у еврейской женщины-гончара по имени Даниелла прелестную студию на улице Ступеней, и мысль «махнуть на север», живя в Иерусалиме, показалась нам дикой. О чем нам и пришлось мягко им сказать. Короче, сговорились встретиться у Котеля, куда мы и подтянулись после ланча в армянской таверне. К Стене, к которой шли, скакали на костылях, и подъезжали на инвалидных колясках люди со всего мира, мы с мужем пошли без них, каждый — на своей половине. Они почти в унисон гордо заявили — «Мы туда не ходим». Осмыслить идиотизм их слов и поступка у меня не было сил, но их хватило на то, чтобы пожалеть о поднятой утром трубке.
Бесцельно бродя по Еврейскому кварталу, мы вчетвером вышли к знаменитой своей печальной судьбой, но, есть надежда, на этот раз окончательно возрожденной синагоге Хурва. В центре площади, на которую она выходит, стояла огромная золотая менора в прозрачном защитном корпусе. На табличке было написано, что это точная копия Храмовой Меноры, преподнесенная в дар Израилю бизнесменом другой страны, Вадимом Рабиновичем. Это имя мне ни о чем не говорило, так же, впрочем, как и трем моим спутникам.
Но я вспомнила, что в Старом Городе есть Институт Храма, где со строжайшим соблюдением библейских требований и инструкций воссоздаются ритуальные предметы, которыми 2000 лет назад пользовались в Храме. Это прямое доказательство, что вера евреев в чудесное восстановление Третьего Храма не просто жива, а настолько велика, что как только это произойдет, все сосуды, трубы и священнические облачения можно будет туда немедленно внести. Ну, а первой внесут, понятное дело, золотую менору. А еще, никогда не прерываясь, у евреев всегда, в каждый текущий момент времени, есть наготове и та «рыжая телица без изъяна», чтобы пеплом ее освятить Храм, и тот специально обученный мужчина из рода коэнов, кто в роли Первосвященника немедля, в аутентичном (выполненном по описанию в ТАНАХе) облачении и по всем надлежащим канонам проведет службу в возрожденном чудесной волей святилище. Меня это всегда трогало до слез. Пусть только Г-сподь сотворит чудо, а за нами дело не станет. Мои мысли о непостижимо чудесном возрождении Храма были прерваны замечанием, ради которого и написано все предыдущее.
— Представляю себе, какие грехи на этом Рабиновиче, чтобы такие бабки вгрохать в подсвечник золотой выше человеческого роста, — заметила она со знанием дела.
— Но ты же только что сказала, что, как и я, не знаешь, кто такой этот Рабинович, как же ты можешь знать о его грехах? — изумилась я.
— Приду домой, прогуглю, конечно. Но, в принципе, итак не сомневаюсь, что там преступление на преступлении и преступлением погоняет, вот и хочет деньгами, наворованными грех с души снять.
Тут мы увидели, что мужики наши уже оживленно о чем-то беседуют за столиком уличного кафе с потрясающим видом на синагогу и золотую менору.
В этот момент я поняла, что судьба предоставила мне случай провести эксперимент, научной чистоте которого позавидует любой университетский ученый.
Заказав нам ice coffee, я как бы невзначай вынула из рюкзака путеводитель и открыла его на странице «Иерусалим, Армянский квартал». Она, бросив взгляд на картинку, спросила из вежливости, довольны ли мы ланчем у армян.
— Да, — говорю, — у них всегда хорошо. — А знаешь, как армяне сюда попали и обустроились?
— Нет, не знаю, — сказала она, не подозревая о моем еврейском коварстве.
— Ну, слушай, говорю я, — и зачитываю ей полстраницы текста, который утром читала мужу, и который заканчивается информацией об английском подданном, нефтяном магнате армянского происхождения миллионере Галусте Гюльбенкяне, в 1929 году одарившем Армянский квартал Иерусалима и роскошной библиотекой, и историческим музеем, и многим еще.
— Ну, что ты скажешь? — глядя на нее невинными глазами, спрашиваю я.
— А чего тут говорить, молодец мужик, бабок не пожалел, о народе своем позаботился…
Гюльбенкян и Рабинович. По отношению к Израилю оба — иностранцы. Об обоих она за минуту до этого ничего не знала. Оба — с немереными деньгами. Оба щедро и бескорыстно не пожалели их для помощи «своим», живущим в соответствующих кварталах Иерусалима. Входные данные разнятся только именами, но не деяниями. Оценка действий каждого на выходе — разнится до противоположной. Не-рабинович — априори благодетель своего народа, Рабинович — априори преступник, замаливающий богатыми подношениями своему народу ужасные грехи.
Все. Я же обещала обойтись без нудного морализаторства.
… Но нет, не могу удержаться.
Эта история поучительна тем, что она не о конкретных индивидуумах, а об архетипе массового сознания, безотчетными носителями которого они являются. За спиной этой миловидной, добросердечной, живущей «хлебом и зрелищами» женщины толпятся несметные легионы обычных людей той части мира, которую мы называем цивилизованной. Когда нацизм черными крылами накрыл Европу, евреи, пришедшие туда раньше ее сегодняшних титулованных наций, стали с невиданной скоростью и целыми общинами исчезать с поверхности этого континента. Монстров и садистов среди этих коренных народов, тогда, 80 лет назад, как и во все другие времена, было меньшинство. Но меня давно не оставляет чувство, что именно те, кто составлял большинство, т. н. «простые люди», видя, как их соседей-евреев колонной ведут под конвоем в гетто, так же бессознательно, но не менее твердо, чем моя знакомая, верили, что это наказание за грехи, может быть, в настоящий момент и невидимые им, но… (но если прогуглить — наверняка что-то есть). За грехи настолько тяжкие, которых у них самих, в отличие от «рабиновичей», нет и быть не может…
Соня ТУЧИНСКАЯ, Сан-Франциско
Комментариев нет:
Отправить комментарий