Боткинская больница в 1930–1950‑х годах
В издательстве «Книжники» выходит в свет сборник, посвященный выдающемуся врачу и ученому‑талмудисту Мануилу (Менахему) Соловью (1898–1985). Сборник содержит как его собственные статьи, воспоминания, а также комментарии к Талмуду, так и исследовательские материалы других авторов, восстанавливающие биографию Мануила Соловья и контекст его деятельности в советские годы. «Лехаим» публикует несколько материалов из этого издания.
Евреи в Российской империи были значительно ограничены в своих правах. В частности, существовали ограничения при приеме евреев в высшие учебные заведения — так называемая процентная норма. Из‑за введенных квот далеко не все евреи, желающие получить университетское образование по той или иной специальности, могли это сделать в России. Поэтому молодые люди из обеспеченных семей уезжали учиться за границу и поступали в университеты Швейцарии, Германии, Франции. На медицинских факультетах российских университетов квота для евреев была больше, и этим можно объяснить высокий процент евреев среди врачей в первой половине ХХ века. После снятия вероисповедных и национальных ограничений Временным правительством квоты были отменены, и после прихода большевиков к власти абитуриенты — теперь, главным образом, из бедных слоев общества, прежде всего, из рабочих семей — стали поступать в вузы, сдав несложный вступительный экзамен.
Мануил Гершенович Соловей, как следует из его воспоминаний, не имел документов об образовании и тем не менее сумел в 1922 году поступить на медицинский факультет 2‑го МГУ. Благодаря феноменальной памяти учеба студенту‑медику давалась легко. После окончания университета в 1927 году он получил опыт врачебной практики, работая ординатором в госпитальной терапевтической клинике 2‑го МГУ (1927–1930) и врачом‑терапевтом больницы в селе Конобеево Виноградовского района Московской области (1930–1931). Вся же последующая профессиональная деятельность этого замечательного врача была связана с Боткинской больницей.
Переломным моментом в жизни и в профессиональном становлении Мануила Гершеновича стала его аспирантура на 1‑й терапевтической кафедре Центрального института усовершенствования врачей (ЦИУВ) на базе Боткинской больницы, куда он поступил в октябре 1931 года. В это время кафедрой руководил доктор медицинских наук, профессор Роман Альбертович Лурия (1874–1944).
История кафедры связана с переездом Р. А. Лурии из Казани в Москву в 1930 году. По его инициативе был создан ЦИУВ, и Лурия возглавил его терапевтическую кафедру, открытую на базе Московского областного клинического института (в прошлом — Старо‑Екатерининская больница). С 1931 года 1‑е отделение терапевтической кафедры, основанное Лурией, располагалось в деревянном бараке (16‑й корпус). Аудиторией для кафедры служила больничная палата, где было тесно и неуютно. Старшим ассистентом кафедры и заместителем профессора Лурии был Яков Иосифович Дайховский. На кафедре работали ассистенты: Борис Евгеньевич Вотчал, Феодосий Романович Бородулин, Владимир Исаакович Рахман и Илья Михайлович Клинковштейн и аспиранты: Д. А. Воронов и М. Г. Соловей. При кафедре имелась биохимическая лаборатория, которой руководила Мария Платоновна Елеазарова. Кафедра вела интенсивную лечебную, научную и педагогическую работу. Периодически устраивались научные конференции, в которых участвовали и другие крупные специалисты, работавшие в МОКИ: терапевт профессор Д. Д. Плетнев, рентгенолог профессор Я. Г. Диллон и другие. Профессор Лурия читал свои лекции только по заболеваниям пищеварительного тракта, но ассистенты вели занятия по всем разделам внутренних болезней. Отделение просуществовало на территории МОКИ ровно год. В сентябре 1932 года Лурия перевел свою терапевтическую кафедру в первый корпус Боткинской больницы, и после 1935 года кафедра стала называться 3‑й терапевтической. В том же первом корпусе в 1935 году была образована еще одна — 1‑я терапевтическая кафедра, которой руководил М. С. Вовси, а кафедра, оставшаяся при МОКИ, стала именоваться 2‑й терапевтической.
Образование ЦИУВ в 1931 году с кафедрами на базе Боткинской больницы имело большое значение как для самой больницы, так и для медицинской науки в целом. Многие ординаторы из Москвы и других городов страны проходили дополнительное обучение на терапевтической, хирургической и инфекционной кафедрах ЦИУВ. Занимаясь практической работой, врачи Боткинской больницы получили возможность вести параллельно и научную работу. М. Г. Соловей не был исключением. Взглянем на ситуацию «изнутри» и посмотрим, что представляла собой Боткинская больница в эти годы.
В 1934 году ординатор Александр Рудольфович Трушнович проходил в больнице полугодичный курс усовершенствования врачей — и не просто как студент в аудитории, а через «рабочие места». Он совмещал работу в 7‑м корпусе для «партактива» и «ответственных работников» с повышением квалификации. Трушнович написал очень интересную книгу «Воспоминания корниловца» , в которой целая глава посвящена Боткинской больнице тридцатых годов. Обратим внимание на важный фрагмент:
Самая большая в Москве больница, Боткинская, считалась привилегированной и как бы филиалом Кремлевской. Из одиннадцати корпусов больницы седьмой так и назывался — Кремлевский. В нем поправлялись на санаторном режиме после операций или болезней крупные советские работники.
Старшим врачом больницы был молодой Ш[имелиович]. Отделениями заведовали врачи со стажем, частью профессора. Одни из них были настоящие, достигшие высокого звания университетского профессора своими способностями и познаниями. Другие — «красные». Первые не роняли своего достоинства, не унижались перед власть имущими и жили плохо. Другие были со всеми шишками на «ты», лебезили перед высокопоставленными больными, отпускали шуточки на их уровне, добивались доступа к «секретным» источникам снабжения, писали, постоянно ссылаясь на Маркса и Ленина, научные работы, цена которым была грош, и жили сытно.
Больница была настоящей выставкой экземпляров правящего слоя. В одной палате таких экземпляров было два: директор Московского революционного театра [скорее всего, речь идет об А. Д. Попове. — В. П.] и 24‑летний профессор Комакадемии, которому в Кремлевской больнице делали операцию геморроя, а затем перевели в Боткинскую отдыхать и поправляться. Профессор этот грубостью и хамством измучил всех нянь и сестер.
Во всех палатах, а в особенности отдельных, лежали директора трестов, заведующие отделами, секретари ячеек, газетные и литературные работники, инспектора, члены коллегий.
Для пояснения вышеизложенного фрагмента и для того, чтобы утверждения Трушновича не показались голословными, необходимо коротко рассказать об истории создания Боткинской больницы.
Больница была построена в 1910 году на деньги известного фабриканта и мецената Козьмы Терентьевича Солдатёнкова. В общей сложности на сооружение и обустройство больницы было выделено около двух миллионов рублей, миллион двести из которых были получены по завещанию фабриканта. Больница так и называлась — Солдатёнковская. С приходом к власти большевиков все изменилось, даже название больницы. Советское учреждение не могло называться именем классового врага. И потому в год, когда отмечалось десятилетие Солдатёнковской больницы, ее переименовали в Боткинскую. Имя С. П. Боткина было предложено, скорее всего, самими врачами как компромисс: заслуги знаменитого врача — несмотря на его купеческое происхождение — коммунисты по каким‑то непонятным причинам не оспаривали.
Разумеется, Боткинская больница не являлась лечебным учреждением только для высшего партийного руководства и хозяйственного актива Москвы. В 12 корпусах больницы принимали пациентов со всего города. В 1926 году достроили два корпуса 2‑й очереди хирургического и терапевтического профиля. В конце тридцатых годов были построены три новых корпуса: два инфекционных для детей (в настоящее время на их месте стоит новый девятиэтажный 22‑й корпус) и 14‑й корпус, в котором разместились отделения неотложной хирургии и амбулатория. Медицинская наука в Боткинской больнице была представлена главным образом кафедрами ЦИУВ (хирургической, терапевтической, инфекционной). По данным медицинской отчетности за 1939 год, в штате больницы работало 2409 человек, из них врачей — 242. За этот же год было пролечено 36 017 пациентов .
Утверждение диктатуры Сталина и усиление в СССР борьбы с инакомыслием не могли не сказаться на обстановке в любом советском коллективе. Надо было либо приспосабливаться и верить тому, что утверждает советская пропаганда, либо затаиться, не проявлять своих убеждений и просто работать. Так и поступал наш доктор Соловей, его интересовали врачебная практика и наука.
В октябре 1935 года врач Соловей был переведен с кафедры МОКИ в Боткинскую больницу ординатором в одно из терапевтических отделений, которое находилось под общим руководством Р. А. Лурии. Через два года, в 1937‑м, он защитил кандидатскую диссертацию, но степень кандидата медицинских наук была присвоена ему только в январе 1938 года. Диссертация Соловья заслужила высокую оценку оппонентов, а главный врач Боткинской больницы Борис Абрамович Шимелиович распорядился наградить кандидата медицинских наук премией в 500 рублей. В конце тридцатых годов заработные платы медицинских работников были незначительными. Например, в Боткинской больнице ординатор получал 366 рублей 60 копеек (это зарплата М. Г. Соловья в 1936 и 1937 годах), заведующий отделением — 649 рублей и 10 копеек (это заработная плата доктора Исая Борисовича Шапиро), медицинская сестра получала 120 рублей 60 копеек в 1936 году и 186 рублей 60 копеек в 1937‑м. Чтобы понять, много это или мало, посмотрим на цены в магазинах в это время. Белый хлеб стоил 1 рубль 70 копеек, мясо — 6–7 рублей за 1 кг, растительное масло — 6 рублей за литр, гречка — 4 рубля 30 копеек за 1 кг, пара ботинок — в среднем — 110 рублей, зимнее пальто — около 270 рублей.
Врачи Боткинской больницы составляли гордость всей советской медицины. Следует упомянуть доктора медицины, терапевта Ф. А. Гетье, доктора медицины, профессора П. Д. Соловова (основоположника урологического направления в медицине), доктора медицины А. Д. Гудим‑Левковича (известного гинеколога, благодаря усилиям которого переливание крови стало одним из важнейших видов деятельности больниц), доктора медицины, профессора, врача‑инфекциониста П. Д. Киреева (старшего врача, заведующего инфекционными отделениями больницы). В период, когда Боткинской больницей руководил Б. А. Шимелиович, к старым кадрам присоединились и новые врачи: терапевт, доктор медицинских наук, профессор Мирон Семенович Вовси (двоюродный брат известного театрального деятеля Соломона Михоэлса), возглавлявший 2‑ю терапевтическую кафедру ЦИУВ, доктор медицинских наук, профессор Михаил Осипович Фридланд (травматолог‑ортопед, заведующий травматологическим отделением и профессор кафедры травматологии ЦИУВ), доктор медицинских наук, профессор Михаил Семенович Маргулис (заведующий кафедрой нервных болезней и отделением нервных болезней больницы), хирург, ассистент хирургической кафедры ЦИУВ, кандидат медицинских наук Борис Львович Осповат и другие. Как видно из приведенного списка, у Мануила Гершеновича было весьма солидное окружение, у которого было чему поучиться.
Устроиться работать в Боткинскую больницу было не так‑то просто, почти всегда требовалась протекция. И согласие главного врача играло решающую роль. Хирург Ксения Максимилиановна Винцентини, жена С. П. Королева, стала ординатором больницы в 1936 году, отработав без оплаты предыдущие два года экстерном. Устроиться помог муж, который работал вместе с сыном хирурга В. Н. Розанова — Игорем. Хирург Татьяна Павловна Бельская, возглавившая в 1962 году первое в СССР отделение реанимации, была принята в больницу в 1931 году благодаря мужу, полномочному представителю ОГПУ по Московской области Л. Н. Бельскому. Врача Мануила Соловья приняли по просьбе Р. А. Лурии, который временно возглавлял травматологическое отделение, открытое в 1932 году.
В 1930‑х годах по всей стране в лечебных учреждениях действовали первичные организации Осоавиахима, проводились занятия по гражданской обороне, на которых врачей и медсестер обучали правильно обращаться с противогазом и винтовкой. И очень скоро эти умения оказались востребованными в реальной боевой обстановке, когда медиков стали направлять в пограничные районы СССР, где происходили вооруженные конфликты. В частности, врачи из Боткинской больницы принимали участие в советско‑японском конфликте у озера Хасан в 1938 году и в советско‑финской войне 1939–1940 годов.
Но самым тяжелым испытанием для советских врачей стала Великая Отечественная война. В конце июня 1941 года из Боткинской больницы во фронтовые госпитали и лазареты было мобилизовано более 500 медицинских работников. Среди них отоларинголог В. Л. Каневский, хирург В. А. Романова, хирург Б. Л. Осповат, терапевт М. Г. Соловей и многие‑многие другие. Упомянутые врачи больницы написали мемуары о своих боевых буднях, и их рассказы очень схожи между собой и разнятся только в деталях. Но самыми подробными и интересными из всех воспоминаний врачей‑фронтовиков Боткинской больницы оказались воспоминания М. Г. Соловья, и это придает им особую ценность.
Среди врачей больницы, внесших значительный вклад в победу, надо прежде всего отметить профессора, генерал‑майора медицинской службы М. С. Вовси, который был назначен главным терапевтом РККА. Мирон Семенович Вовси и Мануил Гершенович Соловей были не только коллегами по работе, но и большими друзьями в жизни.
В декабре 1934 года главный врач Шимелиович пригласил М. С. Вовси в Боткинскую больницу на должность заведующего вторым терапевтическим клиническим отделением, а в 1935 году Вовси стал директором 2‑й терапевтической клиники ЦИУВ. В 1936 году он защитил докторскую диссертацию об остром нефрите. Однако, несмотря на то что диссертация была блестяще защищена, в звании профессора М. С. Вовси был утвержден лишь в июле 1937 года. Через четыре месяца он вместе с М. И. Певзнером выступит оппонентом на защите кандидатской диссертации врача‑ординатора М. Г. Соловья.
Когда в 1943 году майор медицинской службы Соловей получил отпуск и навестил своего учителя Р. А. Лурию в Боткинской больнице, он заметил отсутствие окон и дверей в жилых помещениях (со времени постройки Солдатёнковской больницы практически весь персонал проживал на территории больницы, и такая ситуация сохранялась до 1960 года) и больничных корпусах. Это неудивительно. Еще в июле 1941 года на Боткинскую больницу дважды ночью были сброшены фугасные и зажигательные бомбы. В 12‑м и 13‑м корпусах были выбиты окна, двери, разрушены перегородки. Взрыв авиабомбы, угодившей в 5‑й корпус, разрушил почти все здание, и его смогли восстановить только после 1946 года.
В январе 1946 года Мануил Гершенович Соловей был демобилизован и вернулся в Боткинскую больницу на должность заведующего терапевтическим отделением. У врача Соловья появилась возможность продолжить и свою научную работу. В 1946–1947 годах на базе терапевтических отделений 1‑го корпуса больницы работал организованный и возглавляемый академиком Академии медицинских наук СССР В. Ф. Зелениным Институт терапии АМН. Когда в октябре 1947 года институт получил свое здание в Замоскворечье, на базу 1‑го и 2‑го терапевтических отделений вновь вернулась терапевтическая кафедра ЦИУВ под руководством профессора М. Б. Когана. Для работы на кафедре были привлечены сотрудники Боткинской больницы: в качестве профессора кафедры — доктор медицинских наук В. Е. Незлин, в качестве ассистентов — М. Г. Соловей, Н. А. Долгоплоск, А. С. Вольфсон, В. А. Каневский и другие.
В годы войны майор медицинской службы Мануил Соловей был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За победу над Германией». Многие его друзья и коллеги по Боткинской больнице также достойно выполняли свой воинский и врачебный долг на фронтах Великой Отечественной войны. Но недолго радовались победе бывшие военврачи, потерявшие в аду Холокоста своих родных и близких. Маховик сталинских репрессий стал раскручиваться для нанесения евреям нового удара.
Летом 1946 года Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) организовал проверку деятельности Еврейского антифашистского комитета. 12 января 1948 года в Минске был зверски убит агентами МГБ Соломон Михоэлс, а уже в ноябре этого же года начались первые аресты деятелей ЕАК. 13 января 1949 года был арестован главный врач Боткинской больницы Борис Абрамович Шимелиович, являвшийся членом президиума Еврейского антифашистского комитета. Почти одновременно все пятнадцать активных участников комитета были брошены в тюрьму и после более чем двухлетнего следствия в 1952 году расстреляны — за исключением биохимика и физиолога академика Лины Соломоновны Штерн. Расстрелян был и Шимелиович. К чести главного врача надо сказать, что Борис Абрамович никого не оговорил и свою вину всегда отрицал.
Несмотря на то, что материалы по ЕАК имеются в открытом доступе, на стойкости и мужестве главного врача Боткинской больницы стоит остановиться особо. Понимая, что выдержать пытки, применяемые сотрудниками МГБ во время следствия, почти невозможно, Шимелиович предварительно сделал письменное заявление, в котором говорилось: «Показания других обвиняемых я объявляю ложными. Показания свидетелей также считаю ложью и клеветой. Даже если мне подсунут бумаги, в которых будут изложены мои выступления антисоветского характера и содержания, то я заранее заявляю, что правильность этих документов я буду оспаривать <…> Преступной деятельностью я никогда не занимался и не считаю ни в чем себя виновным» . На суде главный врач Боткинской больницы не думал о своей участи и в своем последнем слове заявил: «Я прошу суд войти в соответствующие инстанции с просьбой запретить в тюрьме телесные наказания… Я прошу устранить зависимость тюремной администрации от следственной части… Я прошу привлечь к строгой ответственности некоторых сотрудников МГБ. Я никогда не признавал себя виновным на предварительном следствии… Моя совесть чиста, и этим людям из МГБ не удалось меня сломить… Я хочу еще раз подчеркнуть, что в процессе суда от обвинительного заключения ничего не осталось. Все, что “добыто” на предварительном следствии, было продиктовано самими следователями, в том числе и Рюминым». В конце выступления Шимелиович добавил: «Я очень люблю свою больницу, и вряд ли кто другой будет ее так любить» . Мужеством этого благородного и высоконравственного человека остается только восторгаться.
Б. А. Шимелиович был не единственным работником Боткинской больницы, кому довелось столкнуться со сталинской репрессивной системой. В рамках дела ЕАК своей должности лишился заместитель главного врача по медицинской работе И. М. Тагаевский. В Боткинскую больницу он снова вернулся в сентябре 1953 года после реабилитации «врачей‑отравителей», но только в качестве пациента. Для главного врача А. Н. Шабанова он оставил записку с «сердечным и искренним» пожеланием «дальнейшего совершенствования в высоком деле оздоровления советских людей» . Участь Шимелиовича ожидала еще одного известного врача Боткинской больницы, главного терапевта М. С. Вовси. Над ним давно сгущались тучи. Первый, кому довелось изучать следственные материалы по делу ЕАК, — автор книги «Обвиняется кровь» А. Борщаговский приводит фрагменты допроса Б. А. Шимелиовича от 10 марта 1952 года, взятые из следственного дела, которые касались М. С. Вовси: «Показания Бернштейна [подсаженный в камеру Шимелиовича провокатор, рабочий ТЭЦ из Твери (Калинина)] я категорически отрицаю <…> На даче Вовси [главный врач] был лишь один раз за всю свою жизнь, в 30‑х годах. Я не говорил Бернштейну, что Михоэлс убит сотрудниками МГБ, говорил только об автокатастрофе и о слухах, что Михоэлса убили бандеровцы. Категорически отрицаю, что Вовси сожалел о том, что вылечил Хрущева, все это бесчестные показания Бернштейна».
«Дело врачей», ставшее продолжением преследования Сталиным евреев, сделало Боткинскую больницу — наравне с Кремлевской — основным «поставщиком» врачей, «отравивших» руководящих деятелей партии и правительства. В январе 1953 года газета «Правда» обрушилась на врачей с чудовищными клеветническими обвинениями, в статье были перечислены имена главных «виновников». Страну захлестнула антисемитская истерия.
С какими мыслями, с каким настроением жил и работал в эти годы доктор Соловей, учителями которого были проходившие по «делу врачей» профессора М. С. Вовси и М. И. Певзнер, а близкими друзьями — профессор‑патологоанатом Я. Л. Рапопорт, профессор‑кардиолог Я. Г. Этингер, профессор‑эндокринолог Н. А. Шерешевский и многие другие фигуранты «дела врачей»? Разве мог он допустить, что профессора М. Б. Коган и В. Е. Незлин, с которыми он вместе работал, — это убийцы в белых халатах? Что думал выдающийся знаток Талмуда и любимый доктор всей религиозной еврейской общины Москвы о будущем своего многострадального народа? Об убитом Михоэлсе, с которым был дружен? О судьбе своих друзей из ЕАК — писателе Д. Р. Бергельсоне, поэтах С. З. Галкине и Д. Н. Гофштейне, брошенных в сталинские застенки? Теперь, имея на руках новые архивные документы, мы понимаем, насколько велика была опасность ареста «врача‑националиста» Соловья.
Но надо было собраться и жить дальше, лечить пациентов и, сжав зубы, мучительно слушать бред антисемитских собраний, на которых клеймили врачей‑убийц и безродных космополитов.
Такие собрания проходили и в Боткинской больнице. «С гневным осуждением» сотрудники больницы выступили против своих арестованных коллег — профессора Мирона Семеновича Вовси и заведующего отделом медстатистики Наума Борисовича Рабиновича, который готовил отчеты и для всего Наркомздрава.
На собраниях должны были присутствовать все, весь коллектив. Разумеется, за подобными собраниями часто следовали увольнения врачей‑евреев. Были уволены заведующий хирургическим отделением Борис Львович Осповат (10 марта 1953 года, официально — по сокращению штатов; 11 апреля он будет зачислен обратно, но только на должность простого врача‑хирурга) и заведующий гинекологическим отделением, выпускник Мюнхенского университета профессор Гарри Абрамович Эдельберг (17 февраля 1953 года).
Из довоенных фотоальбомов, посвященных XVIII съезду партии, вырывались фотографии Б. А. Шимелиовича и М. С. Вовси — поступали так, как будто орудовала банда мелких хулиганов. Вредными были признаны научные книги, написанные «шпионами и террористами», и их изымали из библиотек. Фамилия Шимелиовича была вычеркнута из списка редакционной коллегии «Научных трудов Клинической больницы имени доктора С. П. Боткина» (М., 1947). В том же издании аккуратно вырезаны и вырваны страницы со статьями заслуженного деятеля науки, профессора М. С. Вовси «Терапия в Великой Отечественной войне» и заслуженного врача РСФСР, кандидата медицинских наук Б. А. Шимелиовича «Вопросы организации лечения язвенных больных». Разумеется, все подобные мероприятия не проводились без участия местной партийной организации и руководства. После увольнения Б. А. Шимелиовича главным врачом был назначен Семен Алексеевич Чесноков (1949–1953). При этом с января по сентябрь 1949 года должность главного врача была вакантной. Мосгорздравотдел оказался в затруднительном положении. Возглавлять больницу репрессированного Б. А. Шимелиовича никто не решался. И только в начале осени была найдена подходящая кандидатура. С. А. Чеснокову, прибывшему в Москву из Алма‑Аты бывшему наркому здравоохранения Казахской СССР, была назначена персональная заработная плата в размере 3 тысяч рублей, в то время как согласно штатному расписанию по данной должности полагалось 1610 рублей . Судя по всему, работа, которую предстояло делать, обещала быть неблагодарной.
С 1 марта 1953 года добровольно уволился осторожный профессор Самсон Израилевич Ратнер, состоявший доцентом при кафедре инфекционных болезней ЦИУВ и одновременно возглавлявший инфекционное отделение. 17 января 1953 года за «проявленную недопустимую небрежность» лишилась должности ординатор детского инфекционного отделения (13‑й корпус) Н. Б. Розенберг. Розенберг безуспешно пыталась оспаривать свое увольнение в суде, явно не понимая политической сути происходящего.
Вернувшийся из отпуска 2 января 1953 года заслуженный деятель науки профессор М. О. Фридланд был уволен сразу после оглашения сообщения ТАСС. Подробности увольнения профессора К. М. Винцентини рассказывала молодому ординатору, впоследствии известному врачу‑травматологу и писателю Владимиру Голяховскому:
Знаешь, только это между нами, Фридланд, конечно, на пять голов выше Языкова. Но с ним поступили ужасно несправедливо. В 1953 году, когда громили так называемых «врачей‑отравителей», Фридланду было уже за шестьдесят. Как еврей, он мог тоже ожидать ареста. Его уговорили вступить в партию, он думал, что это ему поможет. На партийном собрании ему велели выступить с осуждением «отравителей». Большинство из них были его друзья. Как он мог выступать против них? А отказаться выступать тоже не мог как член партии. Тогда все повторяли друг за другом, что надо быть бдительными. И он тоже сказал: если бы мы были бдительны, то эти несчастные, понимаешь — несчастные! — не сидели бы сейчас в тюрьме. От волнения он просто оговорился словом. Но собрание сразу прекратили, его вызвали в партийный комитет и предложили написать добровольное заявление об уходе и пригрозили, что если он этого не сделает, то его просто уволят.
Он приехал в клинику поздно вечером и позвонил мне. Мы были с ним друзья <…> Я сразу приехала, он меня спрашивал: что мне делать? Я твердо сказала ему — не пишите. Он говорит: мне сказали, что при добровольном уходе мне сохранят пенсию, а при увольнении меня лишат ее. Это было такое время, когда евреи всего боялись. На другой день в клинику прислали комиссию партийного комитета. Комиссия проверяла, какие он делал идеологические ошибки. Какие ошибки? — он был ученый и хирург. Но они присылали еще комиссию за комиссией, самых махровых антисемитов. Они буквально травили его, обвиняли, что он не читает газету «Правда», потому что она не лежала в кабинете. Обвиняли, что у него нет записанного текста лекций. Как будто его учебник — это не отражение его обширных знаний. Они даже вменяли ему в вину, что он оперирует заграничными инструментами. А он получал их в подарок от иностранных коллег, и инструменты были лучше советских. В конце концов они затравили его до того, что он подал заявление о добровольном уходе. Знаешь, каково было это видеть, как он в кабинете собирал свои книги и инструменты? У него было такое ужасно растерянное выражение лица — мы все навзрыд плакали в коридоре перед кабинетом… На его место тут же назначили Языкова, потому что он русский. Он не выступал против Фридланда, но когда через несколько месяцев всех «отравителей» оправдали и Фридланд захотел вернуться, то Языков не взял его обратно .
Кроме уже указанных врачей по‑тихому ушел с работы и Лев Моисеевич Шнапер, которого еще в 1926 году взял к себе в отделение В. Н. Розанов. Примечательно, что у молодого Льва Шнапера не было ни кола ни двора и В. Н. Розанов позволил ему жить на конюшне больницы. Розанов держал свой выезд, так как занимался еще и частной практикой .
Тем евреям, кого не коснулась угроза увольнения или ареста — кому‑то ведь нужно было лечить больных, — часто предлагали доносить на своих коллег. Так, от отоларинголога В. Л. Каневского, который ожидал ареста и держал дома заготовленный на этот случай вещевой мешок, молодой сотрудник НКВД требовал написать донос на кого‑либо из коллег. Владимир Львович был человеком вспыльчивым и на слова чекиста резко отреагировал: «Стреляй, ни на кого не буду писать, ничего не подпишу!» Неопытный сотрудник НКВД стушевался и только произнес: «Ну ладно, ладно, тихо, не нужно ничего писать. Вы можете идти». Но история имела продолжение. Совсем скоро этому следователю понадобилась операция. Он был направлен в Боткинскую больницу. А когда узнал, что его будет оперировать сам Каневский, тут же из больницы сбежал, очевидно решив, что на операционном столе его зарежут. Эта история была рассказана дочерью В. Л. Каневского Лидией.
«Дело врачей» прекратилось вскоре после смерти И. Сталина, его главного зачинщика и вдохновителя. Тогда же произошли существенные изменения в органах госбезопасности СССР. Многих, кто имел отношение к репрессиям против врачей, уволили из МГБ или расстреляли. Среди расстрелянных были главные исполнители В. С. Абакумов и М. Д. Рюмин. Лаврентий Берия, ставший главой объединенного МВД и МГБ, поспешил объявить о прекращении фиктивного дела .
В «деле врачей» героев не было. Как бы мы повели себя на их месте, будучи бессильны что‑либо противопоставить абсурдным обвинениям? Страх потерять работу, семью, свободу заставляет нас не реагировать на произвол властей, молчать, когда надо кричать о вопиющей несправедливости, под давлением следователя с пистолетом оговорить соседа, друга, чтобы самому не стать жертвой террора. Как историк смею заявить: история ничему не учит! А как человек верующий — словами Экклезиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».
Сталин умер. «Дело врачей» рассыпалось. Никто не был осужден, никого не расстреляли. Всех, кто не умер в тюрьме от пыток, реабилитировали и выпустили на свободу. М. С. Вовси и другие арестованные врачи смогли вернуться на прежние места работы. Какими глазами надо было смотреть на тех, кто клеветал и порочил их честное имя? Об этой истории постарались забыть. В изданной в 1957 году книге об истории Боткинской больницы, одним из авторов которой был и упомянутый выше Н. Б. Рабинович, не сказано ни единого слова о «деле врачей». Как будто его и не было.
Со второй половины 50‑х годов прошлого века для Боткинской больницы, а значит, и для нашего героя наступили лучшие времена. В больнице приступил к работе новый главный врач. С 1953 по 1961 год эту должность занимал Александр Николаевич Шабанов, сменивший С. А. Чеснокова. Повсеместная цензура была ослаблена. Научная работа в больнице получила новое развитие. Уже не нужно было во всех научных трудах приводить цитаты из сталинского «Краткого курса ВКП(б)». Ставились смелые эксперименты, которые способствовали развитию новых направлений в медицине. Например, в Боткинской больнице с 1955 года работала лаборатория экспериментальной физиологии по оживлению организма под руководством Владимира Александровича Неговского, на базе которой было открыто первое в СССР отделение реанимации. Продолжал научную работу и М. Г. Соловей. Тогда он уже вплотную занимался проблемой экскреторной функции желудка, которой стал интересоваться с начала 1930‑х годов. В июле 1954 года Мануил Гершенович выступил на конференции урологов с сообщением о значении исследования остаточного азота в желудке при урологических заболеваниях. Итогом его исследований стала защита в 1959 году докторской диссертации, посвященной роли желудка в обмене веществ в организме. Этой же теме были посвящены его статьи «Роль желудка в организме по старой и новой литературе», «О месте выделенного процесса в желудке», «Кальций в желудочном соке и его клиническое значение» и «Функции желудка при остром и хроническом остеомиелите», опубликованные в 1959 году в «Научных трудах больницы имени С. П. Боткина», выходивших тиражом 5000 экземпляров .
И еще один интересный эпизод из работы доктора Соловья в Боткинской больнице. Широко известно о вспышке черной оспы в Москве зимой 1959 года. Художник А. А. Кокорекин заразился черной оспой во время командировки в Индию и попал с неустановленным диагнозом в Боткинскую больницу. Среди других светил больного осматривал и М. Г. Соловей. Кокорекин вскоре скончался, умерло еще несколько сотрудников больницы. Когда была диагностирована черная оспа, Боткинскую больницу закрыли на карантин, а врачей, контактировавших с больными, изолировали в инфекционной больнице на Соколиной горе. А в Боткинской больнице немедленно была выпущена стенгазета с рисунком горы и парящими над ней соколами. На горе стояла клетка, а в ней сидела птичка с профилем доктора Соловья. Подпись гласила: «Соловей на Соколиной горе» .
В своей жизни доктор медицинских наук Мануил Гершенович Соловей добился очень многого. Он прошел всю войну, пользовался заслуженным уважением коллег, был востребован как врач, лечил многих известных людей. Но кто бы мог подумать, что не только врачебная работа в Боткинской больнице составляла смысл его жизни. Была еще и «вторая жизнь». Таясь, укрываясь от посторонних глаз, он долгие годы (и даже на фронте!) на затертых страницах обычных школьных тетрадей писал труд, который мог стоить ему жизни, — комментарии к Талмуду. Теперь, когда эти комментарии нашлись, мы знаем о них и о многогранной личности М. Г. Соловья гораздо больше. Но тогда об этом в Боткинской больнице не знал никто!
Комментариев нет:
Отправить комментарий