Последний узник советского кино
90 лет назад родился Александр Аскольдов.
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Такими заголовками пестрели все европейские газеты после пресс-конференции, устроенной по случаю окончания 15-го Московского кинофестиваля 1987 г, на который после долгого перерыва в столицу гласности и перестройки съехались Федерико Феллини, Роберт Де Ниро, Эмир Кустурица, Тонино Гуэрра, Габриэль Гарсиа Маркес – яблоку негде было упасть, чтобы не попасть в мировую знаменитость. «Золотой приз» взял фильм Феллини «Интервью», но сенсацией стал не фильм известного итальянца, а двухминутное выступление мало кому известного режиссера Александра Аскольдова.
«Не нравится Горбачеву»
Аскольдов вспоминал: «Обстановка была очень непринужденной, присутствовало огромное количество иностранных журналистов… Один колумбийский критик спросил: „Господин Климов (тогдашний первый секретарь правления Союза кинематографистов СССР. – Ю. К.), а что, уже все полочные картины освобождены?“ Его сразу заверили, что все. И тут нечто иррациональное меня подняло, и я прошел через весь этот переполненный зал, наступая на чьи-то ноги, ничего не видя перед собой, только побелевшие физиономии своих коллег, и сказал: „Двадцать лет я молчал, теперь дайте мне сказать“. Моя речь была очень краткой, я сказал примерно следующее: 20 лет назад я снял картину; я не знаю, хорошая она или плохая, но я сделал ее так, как достало у меня в то время сил и умения; эта картина о боли человечества – о шовинизме; эта картина о роковой судьбе еврейского народа; в ней снимались крупнейшие русские актеры – посмотрите эту картину и скажите, хорошая она или нет.
Пресс-конференция после этого почему-то сникла, на меня двинулась армада телевизионщиков, фотокорреспондентов – я никогда ранее с этим не сталкивался. Когда я вырвался из их объятий, в коридоре меня ждал весь белый Э. Климов, председатель пресс-конференции, он прошептал: „Вы знаете, что ваша картина не нравится Горбачеву?“ Мне тогда было уже все равно. Я, вообще, против ненормативной лексики, поэтому очень не люблю творчество Сорокина, но тогда я по-сорокински отреагировал и на Горбачева, и на всех них. На следующий день Горбачев принимал Маркеса, и тот рассказал ему о моем демарше. Дана была команда сверху. Через день мне позвонил замминистра нашего кино и спросил: „Вы все еще настаиваете, чтоб «Комиссара» показали?“
После просмотра разрешение на выход в прокат было получено.
Ну а потом не просто поехало – понеслось: в 1988 г. картина была показана на Берлинском кинофестивале и получила четыре награды: «Серебряный медведь» – специальный приз жюри; приз FIPRESCI; приз им. Отто Дибелиуса международного евангелического жюри; приз Международной католической организации в области кино. В 1989 г. «Ника» за лучшую мужскую роль была вручена Ролану Быкову, за женскую роль второго плана – Раисе Недашковской, за лучшую операторскую работу – Валерию Гинзбургу, за лучшую музыку – Альфреду Шнитке. Затем были Гран-при на Международном кинофестивале в Иерусалиме, Франции, Португалии и других престижных фестивалях. От признания «Фильмом года» в ФРГ, Швейцарии, Швеции – до признания Нонны Мордюковой одной лучших актрис мира по версии Британской энциклопедии. Успех сопутствовал создателям фильма от Израиля до Австралии.
Из филологов – в режиссеры
Ну кто из интеллигентных молодых людей в Киеве не любил своего знаменитого земляка Михаила Булгакова и не интересовался его творчеством, особенно в конце 1960-х, когда из рук в руки передавали драгоценные, зачитанные до дыр номера журнала «Москва» с исковерканным цензурой (кто знал тогда об этом издевательстве над текстом?) романом «Мастер и Маргарита», впервые после многолетних мытарств опубликованного в Советском Союзе? Так получилось, что бывший киевлянин Александр Аскольдов любил Булгакова и интересовался им начиная с 1950-х, когда читатели о Мастере практически ничего не знали.
Юноша из еврейской семьи (отец был крупным хозяйственником, мама – врачом) любил литературу, и прямая дорога ему была на филфак. Но филологом он не стал – стал режиссером. Хотя в науке о литературе оставил заметный след. Но всё это будет позже, после переезда из Киева в Москву, где он поступит в МГУ и не только станет одним из первых читателей неопубликованного романа, но и в течение нескольких лет будет помогать вдове Мастера разбирать архив ее великого мужа.
«Жизнь – без начала и конца, – писал поэт. – Нас всех подстерегает случай». Случай подстерег Аскольдова, когда он еще был студентом филфака. Целыми днями он просиживал над булгаковскими документами, сохранившимися в Музее МХАТа. В один прекрасный день нашел в справочнике телефон, набрался смелости и позвонил – той самой, которая была прообразом Маргариты. И Маргарита не просто откликнулась – пригласила в гости. И на долгие годы он будет ее верным помощником и даже хранителем рукописей великого романа: Елена Сергеевна боялась не только краж, но и непрошеных гостей.
Он пытался пробить что-то из написанного Мастером, обивал пороги редакций, но всё было тщетно: время Михаила Булгакова, говорили ему самые разные начальники, отвечающие за то, что можно читать советскому читателю, a что нельзя, – еще не пришло. И тогда он занялся литературной и театральной критикой, затем кинематографической редактурой. Принимал участие в истории с хуциевской картиной «Застава Ильича», на которую с гневом обрушился сам «дорогой Никита Сергеевич», – был одним из тех, кто выступил в ее защиту и даже (опять Его Bеличество Cлучай!) возил ее на дачу к Хрущеву для просмотра.
Однажды понял, что пришло время менять судьбу и самому снимать кино. Когда «оттепель» сменилась первыми «заморозками», сдал экзамены на Высшие курсы режиссеров и сценаристов, на которых киномастерству учили Михаил Ромм, Леонид Трауберг, Лео Арнштам и другие выдающиеся режиссеры и сценаристы.
Самая страшная картина в моей жизни (прямая речь)
Как-то в газете «Либерасьон» я прочитал: «В пять лет Аскольдов уже всё знал о сталинизме». Конечно, всё про сталинизм я знать не мог, но со сталинизмом я действительно столкнулся в пятилетнем возрасте, сталинизм заставил меня очень рано повзрослеть. В ту пору мы жили в Киеве, мой отец был директором большого завода, моя мама была врачом – очень красивой, благородной и умной женщиной. Мы были очень счастливой семьей. После того как арестовали отца, на следующий день приехали за моей мамой. Я не спал, подглядывал из-под одеяла. В квартире проходил обыск. Моя мама одевалась под насмешливыми взглядами людей из НКВД. Она попросила их отвернуться, на что те, нагло ухмыляясь, сказали: «Ничего, привыкай одеваться при мужиках». Это была самая страшная картина в моей жизни: нa моих глазах оскорбляли самого любимого человека. И ее увели. Выходя, один из энкавэдэшников приказал другому: «За мальчишкой вернешься, когда отвезешь ее в тюрьму». И я понял, что мне нужно уходить из этого дома. Но передо мной стояли две неразрешимые проблемы: я не умел завязывать шнурки на ботинках – меня учили, но у меня это не получалось; и я не знал, как открыть английский замок. И тут я первый раз в жизни завязал шнурки, потом поставил стул – и замок открылся. Я захлопнул дверь и ушел в темноту ночного Киева. Помню, я шел по Крещатику, центральной улице Киева.
Начинался ранний рассвет, была весна, цвели каштаны, воздух был напоен сладким запахом цветов – с тех пор запах цветения я переношу с трудом. Почти инстинктивно я пришел к дому, где жили друзья моих родителей, многодетная еврейская семья. Я позвонил, меня увидели на пороге, всё сразу поняли, расплакались, спрятали, сохранили. Позже они переправили меня к моей бабушке. После войны, уже став взрослым человеком, я искал след этих людей – он оборвался в Бабьем Яре, их расстреляли с тысячами других киевских евреев.
«Комиссар». Предыстория
В 1964-м, в том же году, когда его приняли на курсы, он прочитал рассказ Василия Гроссмана «В городе Бердичеве». Рассказ зацепил за живое, он загорелся снять по нему фильм.
Аскольдов решил заручиться поддержкой Сергея Герасимова, с которым у него сложились доброжелательные отношения. Герасимов сценарий прочитал и одобрил, сказав: начинайте работать, но только молчите, кто бы что ни говорил. Оба понимали, что сценарий – говоря сегодняшним языком – по умолчанию непроходной. Начинающему режиссеру даже после одобрения такого авторитета, как Герасимов, пришлось обойти не одну инстанцию, от которой зависело, быть или не быть фильму, и везде ему говорили одно и то же: ты хороший мужик, но зачем тебе сдались эти евреи?
Аскольдову сдались, он не отступал, и в конце концов фильм был запущен в производство. От замысла до воплощения прошло два года. Руководство с еврейской линией примирилось, главным стало то, что фильм по рассказу Василия Гроссмана был о Гражданской войне, в которой красные побеждали белых, несмотря на все трудности и перипетии борьбы за советскую власть. Тем более что приближался 1967-й – год 50-летия этой самой власти и от кинематографистов требовали кино на патриотическую тему.
Для съемок фильма выбрали киностудию им. Горького, снимать должен был Валерий Гинзбург, сочинить музыку – Альфред Шнитке. На главные роли –комиссара Вавиловой, Ефима Магазаника и его жены Марии – были утверждены Нонна Мордюкова, Ролан Быков и Раиса Недашковская.
Я люблю у него всё (прямая речь)
На мой взгляд, Гроссман – один из самых удивительных писателей. Я люблю у него буквально всё: люблю его социалистические рассказики 1930-х годов, в которых чувствуется невысказанная трагедия эпохи, люблю его роман «За правое дело», который многие отринули как произведение догматического, социалистического реализма, и, естественно, я очень высоко оцениваю его последний великий роман. Вспомнив ранний рассказ Гроссмана «В городе Бердичеве», я мысленно поменял все знаки препинания. Многие отождествляют этот рассказ с тем, что они видят на экране – да, это Гроссман, но это и не Гроссман. Фильм – это абсолютно самостоятельное произведение, по большому счету я только оттолкнулся от Гроссмана, вдохновился им. В картину вошел личный опыт, это всё совершенно другое. В рассказе есть Ленин, там человек – Вавилова и недочеловек – Магазаник.
Таким образом, набросав план картины, я позвонил вдове Гроссмана – это произошло через три недели после его кончины. Я пришел к ней в дом (в доме было пусто, холодно, сумеречно) и сказал, что мне хотелось бы вольно экранизировать рассказ. Она дала согласие. Но я прекрасно понимал, что сценарий этот не пройдет ни в каком виде: в 1965 г. одно слово «еврей» было практически эвфемизмом. Доходило до полного абсурда, когда, сняв картину, я не мог написать в титрах «Альфред Шнитке». Мне говорили: не надо «Альфред», пишите «А. Шнитке». Я понимал, что сценарий обреченный, но при этом я и понимал, что не могу не делать эту картину.
«Комиссар». История
Однако в 1967 г. взгляды и на судьбу России, и на Гражданскую войну у режиссера и комиссии были не просто разными, а диаметрально противоположными. А тут еще красной нитью – еврейская тема: однажды «доброхоты» настоятельно посоветовали Аскольдову заменить евреев на татар.
После эпизода с Ефимом Магазаником (в таком убедительном исполнении Ролана Быкова), местечковым философом, размышляющим о времени и месте, в котором ему выпало жить, и вопрошающим (какая великолепная метафора!) под стук молотков (в ожидании то ли белых, то ли красных и очередного погрома евреи заколачивают свои дома и синагогу): «Когда приходит новая власть, первое, она говорит, что будет хорошо. Второе – всё становится гораздо хуже. Третье – надо искать виноватых. А кто виноват в этой жизни? Кто виноват?», комиссия пришла в ужас: в год 50-летия советской власти снять такой фильм?!.. Да это же явная, ничем не прикрытая антисоветчина!
29 декабря состоялось обсуждение картины на коллегии Госкино. Без участия режиссера: Аскольдова, как это было принято в родных пенатах, на коллегию не пригласили. Вердикт был подобен приговору: фильм обвинили в идеологической диверсии, в отступлении от идей гуманизма и интернационализма и в искажении истории революции (пишу и думаю: неужто Россия вечно обречена двигаться по замкнутому кругу и наступать на одни и те же грабли? то же самое спустя 70 лет можно услышать в наши дни от пропагандистов, кричащих из ТВ уже об искажении истории не революции, а царствования Грозного, Сталина и т. д.). Коллегия пришла к выводу, что запуск в производство сценария «Комиссара» был серьезной ошибкой руководства Высших режиссерских курсов, и предписала студии им. М. Горького переработать картину, а режиссера ущербного фильма от работы отстранить.
Но студия выполнять предписание не торопилась, и дело дошло до самого чиновничьего верха. 16 июля 1968 г. в связи с тем, что центральная студия и руководство режиссерских курсов не выполнили обязательств «по коренной переработке дипломной работы А. Я. Аскольдова фильма „Комиссар“», председатель Госкомитета Алексей Романов подписал приказ, согласно которому следовало фильм «Комиссар», содержащий серьезные идейные и художественные ошибки, на экраны не выпускать, разрешение на его переработку отменить, а все материалы (негатив, позитив, фонограммы, срезки негатива и позитива и др.) передать на хранение в Госфильмофонд.
И «Комиссар» отправился в хранилище Госфильмофонда, на так называемую «полку», куда отправлялись все не принятые Госкино картины, на которой пролежал 20 лет.
Но этого партийным чиновникам, исповедующим старый российский принцип «держать и не пущать», показалось мало. Картину решили уничтожить самым фигуральным образом – просто сжечь. И только вмешательство самого Суслова, до которого дошла жалоба опального режиссера, остановило это варварство, и картина уцелела.
Но и на этом мытарства режиссера Аскольдова не закончились: комиссия решила, что у него нет профессиональных режиссерских навыков и… признала его профнепригодным. Что означало фактически отлучение от профессии. За этим последовало увольнение со студии, исключение из рядов КПСС и «ссылка» в заброшенную литовскую деревеньку.
Через некоторое время его «простили» – вернули в штат киностудии им. Горького. Но в кино – художественное – он не вернулся (в творческом объединении «Экран» снял в 1972 г. документальный телефильм «Товарищ КамАЗ», двумя годами позже – «Судьба моя КамАЗ»), остался творцом единственного фильма, признанного шедевром не только советского, но и мирового кино.
В 1975 г. Сергей Герасимов и Ростислав Плятт предпримут попытку вернуть фильм зрителю – обратятся в ЦК КПСС с просьбой пересмотреть судьбу опального фильма. С подачи председателя Госкино Ф. Ермаша запрет остался в силе. До триумфального возвращения на экран оставалось 12 лет.
«Возвращение в Иерусалим»
Последние годы он жил на три дома: в России, Германии и Швеции. В России работы не было, денег на проекты никто не давал, в Германии и Швеции читал лекции в Академии кино. Писал о Соломоне Михоэлсе – получилось на стыке жанров: и сценарий, и одновременно роман. Назвал его «Возвращение в Иерусалим». Опубликовал в Германии в 1998 г. на немецком. Хотел снять по нему фильм, но не сложилось: «Мы сняли даже несколько кусков, – вспоминал Аскольдов. – Но умирает Ролан Быков, который должен был играть главную роль. Я был в такой прострации после этого, что уже не мог продолжить работу. Я взял паузу и уже не смог вернуться».
За год до своего ухода в одном из последних интервью, когда речь зашла о легендарном «Комиссаре», сказал: «Моей картине 50 лет. Это много. Я, как заведенная машина, уже не могу выскочить из колеи. Меня не существует ни в той стране, ни в том кино. Я не убил, не украл, не предал. Но меня нет. Во многом я разочарован. Я так и не сумел докричаться, как я хотел. Картину не поняли и не приняли. Это моя личная трагедия».
Письмо Майи Туровской
В январе 2008 г. в Москве было опубликовано письмо киноведа Майи Туровской (с ее разрешения) Александру Аскольдову. Выдержками из этого письма я и хочу закончить свои заметки о режиссере Аскольдове и его фильме «Комиссар».
«Дорогой Саша, не могу, к сожалению, быть на дне рождения „Комиссара“ („Комиссарши“, как пишут здесь, в Германии), но не могу не послать привет тебе и имениннице. 40 лет как-никак. Ты помнишь наше первое знакомство – почти в средние века – общую „командировку“ в Вильнюс для обсуждения спектаклей? Ты – такой молодой и красивый – был важным чиновником из Минкульта, а мне ВТО давало возможность заработать freiberuflich, как немцы говорят, поскольку меня, как инвалида „пятого пункта“, еще в сталинские времена на 20 лет лишили работы. Странным образом это сословное различие… не помешало нам подружиться… И вдруг ты сообщаешь, что бросил министерство, завидную карьерную перспективу с соответствующими благами и снова сел за парту на режиссерских курсах! Мало кто мог бы на это решиться. Наверное, это и есть то, что можно назвать „призванием“, – когда очевидность и наличная выгодность сполна и без расчета отдается за недостоверное будущее. Если бы кто-нибудь тогда мог его вообразить! Немало темных пятен было на мундире Госкино, но, кажется, ты – один из всех – удостоился того, что на Западе называется „запретом на профессию“.
Помню, как мы… в коридоре студии им. Горького ждем, как понезаметнее ты сможешь провести нас в зал на просмотр – еще, но и уже – неразрешенного „Комиссара“. Немало и запретов в анналах Госкино, но такого – злого и глухого – больше не бывало…
Какие пласты подсознания, какие такие табу и предрассудки сумел фильм задеть и нарушить, не считая, разумеется, очевидного и тогда невероятного обращения к еврейской теме (ведь даже слово „еврей“ в эту сравнительно вегетарианскую пору, как помнишь, заместилось эвфемизмом „пятый пункт“)…
То, что у Гроссмана в рассказе было скорее документальным „случаем“, в фильме окрасилось знанием о будущем. Я думаю, ты был совершенно прав, введя в картину видение будущего Холокоста (наверняка неугодное).
‹…› я не упомню, есть ли на нашем шарике от Австралии до Сингапура и Канады фестиваль, куда не пригласили бы „Комиссара“ и где его обошло бы не только признание коллег, но и зрительская любовь… Помнишь, как в позапрошлом году ты показывал его у нас в Мюнхене, в Народном университете и как смотрела публика и сколько вопросов задавала?.. В прошлом году там же я показала „Обыкновенный фашизм“ – в 40-летний юбилей – и тоже запрещения – нашей общей с Михаилом Ильичом Роммом книги того же названия…
Дорогой Саша, поздравляя тебя с грустным и веселым юбилеем, повторю свое всегдашнее заклинание: доведи до ума книгу – даже не мемуары в собственном смысле, а собрание документов о „Комиссаре“. Потому что такого абсурда ни Салтыкову-Щедрину, ни Беккету не сочинить».
Юрий КРАМЕР, «Еврейская панорама»
Комментариев нет:
Отправить комментарий