Семья
Яне сразу привык к внезапно обретенной семье, тетям, дядям и кузенам, которых никогда прежде не знал. Но под конец освоился и хочу описать их.
Самой значительной особой был дядя Иосиф, билгорайский раввин, на десять лет старше моей матери и лишь на пятнадцать моложе своего отца. Отец и сын седели одновременно, и признаки старости казались заметнее в более молодом из них. Дядя Иосиф еще в юности стал сутулиться. Худой, хилый и оживленный, он, тем не менее, славился страстной любовью к математике, что несколько принижало его. Хотя его вторая жена, Сара, была из простых, он полюбил ее и послал к ней свата. Теперь, после ее смерти, он опять женился. Казалось, что он весь день погружен в думы, и лоб его говорил о высоком интеллекте, но замечания дяди были обычно дикими, скажем: «Сколько зарабатывает Мойше-банщик?» или «Сколько зерна может съесть гусь за свою жизнь?»
Дедушка когда-то любил его, но потом рассердился на этого своего первенца, который мог бы стать великим талмудистом, но упорно отказывался учиться. С другой стороны, он наслаждался сплетнями, кричал на свою семью и обижал домашних. Однако он был благочестив, и когда кто-нибудь из детей заболевал, ходил часами по кабинету, молясь и рыдая. Но в глубине души был скептиком, разбирался в сложных махинациях дельцов и мастерски распутывал их проблемы в суде. Сравнение с отцом было не в пользу Иосифа, но врагов в городе у него было меньше, — он лучше отца понимал житейские проблемы и охотнее шел на компромиссы.
Для Ентл, его третьей жены, он тоже был третьим мужем. Первых жен дяди я не знал. Ентл, простая старомодная женщина, хорошо чувствовала бы себя в прошлом веке. Собственное бесплодие казалось ей величайшим несчастьем. В молодости она ходила от одного ребе-чудотворца к другому, веря их обещаниям. Несмотря на насмешки дяди Иосифа, она оказывала ему величайшее уважение, зная, что в остроумии не может с ним тягаться, защищалась лишь иногда. Она говорила о нем:
— Пусть живет долго, но он меня мучает…
Дядина старшая дочь от первой жены, Фрида, осталась в России, в семье своей матери, и стала с тех пор легендой. Писала она редко, и никто, в сущности, не знал ее, но говорили, что она очень умна и образованна.
Остальные дети родились от Сары, и все, кроме одного, были рыжими. Ко времени нашего приезда в Билгорай один из сыновей, Шолом, женился и жил в Томашове. Дома оставались Авромеле, Броха, Тойбе, Шимшон и Эстер.
В семье говорили, что, женись дядя Иосиф на женщине своего круга, дети были бы блестящими, как он сам, но Сара была простой женщиной, и дети пошли в нее.
Авромеле было двадцать два года, рыжеволосый, с пейсами, он всецело подчинялся отцу. Дядя Иосиф сам редко занимался и не принуждал сыновей учиться. Авромеле бродил от своего дома до молельни или до дома учения и обратно. Он колол дрова, таскал воду из колодца и выполнял другую поденщину.
У Брохи, следующей по возрасту, уже обрученной, была кожа как алебастр и желтые волосы. На своей швейной машине она шила платья жительницам Билгорая и отдавала заработанное отцу. Но он был с нею не менее груб, чем с другими детьми и с чужими.
За Брохой следовала шестнадцатилетняя Тойбе. Высокая, плотная, огненно-рыжая и болезненная, она морщилась и щурилась. Будучи добросердечной, она, когда чувствовала себя хорошо, всем усердно помогала, но внезапно начинала плакать, как одержимая, и жаловаться. Каждый месяц ей назначали новое лекарство. Старый доктор Грушинский определял, что у нее «нервы», и прописывал бромиды.
Шимшон — он единственный переживет нацистскую Катастрофу, — был моим ровесником. Тихий мальчик, не очень интересовавшийся книгами, смертельно боялся отца. Подобно Авромеле, он тоже колол дрова, носил воду, бегал на посылках, выполнял безумные поручения своего раздражительного родителя, но, когда отец становился невыносим, Шимшон начинал ворчать под нос.
Эстер, младшая, сыграла позднее немалую роль в моей жизни. В то время ей было восемь, она немного унаследовала отцовский ум, но была гораздо ласковее. Ее рыжие волосы были заплетены в косы, она посещала австрийскую школу в городе. Хасиды считали греховным посылать в светскую школу сыновей, но дочерей можно было. Младшая дочь была светлым пятном в жизни дяди Иосифа. Он любил ее, часто играл с нею, отвечал на всевозможные забавные вопросы. Зная о его любви, она и вела себя соответственно.
Теперь о семье дяди Иче.
Дядя Иче (моложе дяди Иосифа на четырнадцать лет) был все еще темноволосым, с белокурой бородой и пронзительными глазами под густыми бровями. Благочестивый, как брат, он был так же остер и как-то скептичен. Он знал русский и, будучи казенным раввином, подписывался на санкт-петербургскую газету. Братья много лет враждовали: Иосиф был старшим, но любимцем родителей, особенно матери, был Иче. У Иче и его жены Рохеле, дочери известного раввина Ишайи Раховера, было два сына. Младший и более способный умер в эпидемию, ввергнув родителей в бурную тоску. Дядя начал осуждать Бога и мир вообще. Красивая тетя Рохеле после смерти сына стала еще мрачнее и жаловалась еще больше, чем прежде. Как и у всей семьи, душа у нее была в средневековье, она верила в черную магию, амулеты, видения, мертвые были для нее реальными, как живые.
Всегда остерегаясь злых намерений, она жаловалась на своих усопших родственников, утверждая, что дедушка, поверив злым сплетням ее завистников, наложил на нее проклятие.
Уцелевший сын, Мойшеле, был красив, аристократичен, наивен, робок и болезнен. Даже в жару ему не разрешали выходить без шарфа.
— Не простудись, упаси Боже! — говорила всегда мать. — Не упади, не перегрейся.
Она всегда пичкала его печеньем и молоком. Другие кузены смеялись, видя, как тетя Рохеле балует сына.
Помимо семей Иосифа и Иче, были женатые дети тети Сары, которая со своим вторым мужем жила поблизости, в Тарногроде. Были в Билгорае и другие родственники. В Варшаве я был просто мальчиком, идущим по улице, но здесь все знали меня и моих предков.
Хотя все пытались сделать наше пребывание в Билгорае счастливым, за этим скрывалось много горечи. Закон Моисея говорит, что наследниками могут быть только сыновья, и мои дяди взяли все, в том числе драгоценности бабушки. Тети Сара и Тойбе, живущие в родных городах своих мужей, промолчали, но моей маме досталось только несколько старых платьев бабушки, и ее это возмутило!
Кроме того, дяди боялись, что приезд моего отца грозит их положению. Место дедушки занял дядя Иосиф, помощником был дядя Иче, но они опасались, что явится отец с приверженцами и начнет оспаривать пост раввина. Поэтому они жаловались матери на трудность их положения. Они действительно не очень процветали, поскольку ружинские (бывшие цанзинские и гурские) хасиды избрали собственного раввина, разделив и уменьшив, таким образом, количество сторонников дедушки.
Я видел, что здесь, как и в Варшаве, чересчур много раввинов и ученых, а евреи, в общем, не слишком благоденствуют. До войны город вывозил в Россию и даже в Китай сита, теперь русский рынок закрылся, и многим евреям пришлось работать на железной дороге, строящейся австрийцами. Но строительство не могло длиться вечно.
Тем временем было теплое приятное лето. Иноверцы дешево продавали чернику и грибы. В Билгорае были австрийские, венгерские, польские, боснийские и чешские солдаты, и это стало для евреев источником бизнеса. Еврейки переправляли контрабандой табак из Галиции…
Тем не менее, евреи Билгорая не чувствовали себя в безопасности, и горечь Рассеяния тяготела над ними.
(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 37)
Комментариев нет:
Отправить комментарий