Двести лет вместе

Алекс Тарн

Двести лет вместе

(Достоевский как метафизический антисемит)

 

Двухсотлетний юбилей Ф.М. Достоевского, отмечавшийся 11 ноября этого года – хороший повод еще раз сказать несколько слов по теме «Достоевский-антисемит». Знаю, что многие сразу наморщат нос – что, мол, за еврейская манера мерить всё и вся прежде всего еврейским аршином? Отчего бы не откинуть уже к чертовой бабушке это местечковое обыкновение? Какая, вообще, разница «хорошо это для евреев» или «плохо»? Почему, вместо того чтоб смотреть на вопрос широко, в мировом общечеловеческом масштабе, евреи вечно сбиваются на свой узколобый национализм?

 

Что ж, – отвечу на это я, – кому неинтересно, тот пусть не читает. Скажу больше: не вижу ничего дурного в понятии «местечковый», хотя приверженцы «общечеловеческого масштаба», сплошь и рядом использующие «местечковость» как бранное слово, ждут, что тот, кому адресовано их просвещенное презрение, непременно обидится или начнет оправдываться. Мне обижаться решительно не на что: я и есть «местечковый». Мои предки оттуда, из местечек – я и по сей день чувствую на себе их придирчивый взгляд. Эта точка зрения мне и важна – «местечковая» – в отличие от «общечеловеческой», которая при ближайшем рассмотрении тоже оказывается (как отмечал еще В. Жаботинский) вполне конкретной национальной позицией другого – обычно, имперского народа, который, не моргнув глазом, объявляет именно ее «универсальной» и заведомо подходящей для всех прочих местечковых недотёп.

 

Однако, поскольку отмечается все-таки юбилей, начну со славословий. Для меня Достоевский – несомненный гений, на голову возвышающийся над своими современниками – российскими писателями XIX века. При всем уважении к его соплеменным коллегам, нельзя не отметить бросающуюся в глаза вторичность их произведений, перепевающих на русский манер песни Гете и Шиллера, сонаты Байрона и Руссо, оратории Стендаля и Гюго, симфонии Флобера и Бальзака. Отсебятина, которую они время от времени позволяли, выглядит либо сугубо частным (или, как выразились бы общечеловеки, «местечковым») дополнением, либо наивной самодеятельностью – типа нелепых попыток, «опростившись», переписать Священное Писание.

 

Достоевский же, несомненно, оригинален, хотя и в его персонажах можно отметить влияние тех же французов (в частности, Раскольников неспроста совпадает тремя начальными буквами с бальзаковским Растиньяком). Поднятая им проблематика начавшегося как раз в то время левого наступления на цивилизацию актуальна и по сей день. Он был одним из первых мыслителей (если не самым первым), кто вскрыл и продемонстрировал главную беду левых идеологий – их имманентную аморальность. В этом – главная «общечеловеческая» заслуга Достоевского перед человечеством.

 

Но он еще и велик как стилист  как большой мастер интонационной прозы. Часто приходится слышать о якобы «корявости» его текста. Не стану высказывать свою оценку этого мнения, дабы не обижать его носителей. Скажу лишь, что сильные душевные порывы, а также минуты откровения, смятения или высочайшего напряжения сил вряд ли способны воплотиться в гладкопись, которая обычно поощряется профессорами филологических факультетов. Душа говорит захлебывающейся скороговоркой, не приглаживая выражений и не заботясь о правильном порядке слов, а то и вовсе глота я их. Душа говорит живым языком Достоевского, а не музыкальным языком Тургенева и, уж конечно, не мертвенными, насквозь искусственными конструкциями Льва Толстого.

 

По этим двум параметрам (масштаб оригинальной проблематики и высочайшее мастерство прозы) Достоевский представляется мне несомненным гением русской литературы в частности и мировой литературы вообще. Другой такой величины в русской словесности не было и нет. Теперь можно поставить галочку и перейти к главной теме моей заметки. Надеюсь, после этой юбилейной «общечеловеческой» преамбулы, никто не сможет упрекнуть меня в преступной ограниченности «местечкового» продолжения.

 

Говоря об антисемитизме, следует разделять два его типа. Первый: низовой, народный, с которым приходится сталкиваться сплошь и рядом и который объясняется элементарной ксенофобией, неприятием чужого. Отчего понадобилось в случае евреев выделять особым термином это банальное чувство, свойственное примерно всем в отношении примерно всех? Видимо, оттого что евреи живут повсюду (то есть юдофобия заведомо более распространена, чем, скажем, зулусофобия). Но не только. Есть и другая причина: среди других чужих именно евреи выделяются своей особенной чужестью. Они попросту чужее всех чужих – в силу известных причин, которые требуют отдельного разговора.  Но мы-то затеяли говорить о Ф.М. Достоевском, а потому лучше перейдем ко второму типу антисемитизма, который никак не связан с вышеупомянутой банальной низовой ксенофобией: к антисемитизму метафизическому, идейному.

 

Его яркими представителями были, к примеру, христианские гностики времен формирования христианского образца. Они противопоставляли Христа Нового Завета иудейскому Богу Старого Завета. Истинным Богом был для них лишь первый, в то время как второй представлялся злобным демиургом, сатаной, который сотворил мир в виде юдоли страдания. Характерное для христианства вообще противопоставление Духовного Земному доходило у гностиков до крайности. И евреи вполне закономерно воспринимались ими как адепты злобного земного сатанинского демиурга, как гонитили Христа, всем строем своей веры принадлежащие к старому, земному, грязному миру.

 

Можно не сомневаться, что, если бы в христианстве победил о именно это направление, евреям было бы намного труднее выжить как народу. Однако получилось иначе; Никейский собор, осудив гностиков и другие ереси, утвердил канон единосущности Отца и Сына, реабилитировав тем самым еврейского Бога. Что вовсе не означало полного уничтожения гностического взгляда на вещи, причем необязательно в рамках христианства. Доктрины высокой Духовности, в корне противоречащей грязному земному началу, которое по старой гностической традиции отождествлялось с евреями, придерживались ведущие философы Нового времени – достаточно упомянуть в этой связи Канта и Гегеля.

 

Но истинным певцом и главным теоретиком метафизического антисемитизма стал Рихард Вагнер. Что может быть метафизичней музыки? Музыка не торгует с лотка и не дает деньги в рост; ее невозможно возненавидеть за непривычный внешний вид или обвинить в ритуальном использовании крови младенцев. Зато вполне возможно все то же гностическое противопоставление высокого духа арийской музыки приземленным «еврейским мотивчикам». Именно на таком различении настаивал Вагнер, когда говорил о ненавистном ему «еврействе» в музыке. Еврей, по Вагнеру, губителен не потому, что ведет себя каким-то неподобающим образом (т.е. эксплуатирует слабых, спаивает народ, душит долгами бедняков, отнимает рабочие места, убивает младенцев и проч.), а потому что он изначально, по сути своей, мерзок и враждебен человечеству: «Я считаю еврейскую расу прирожденным врагом человечества и всего благородного на земле… – писал Вагнер. – Нет сомнения, что немцы погибнут именно из-за нее».

 

Гениальный писатель Федор Достоевский был русским вариантом гениального композитора Рихарда Вагнера. Его взгляд на евреев столь же метафизичен. В своей знаменитой статье из «Дневника писателя» Достоевский говорит об изначально присущей евреям (всем, повсюду, и во все времена) руководящей идее, имманентному статусу, который писатель именует латинским «status in statu» (государство в государстве) и «…дух которого дышит именно этой безжалостностью к о всему, что не есть еврей, к этому неуважению ко всякому народу и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей». Эта изначальная врожденная безжалостность и побуждает евреев, по Достоевскому, «набрасываться» на любое слабое и беззащитное существо и затаптывать его вплоть до полного исчезновения.

 

В предыдущих абзацах я неспроста вспомнил о христианских гностиках: взгляд Достоевского на христианство куда ближе к ним, чем к Никейскому символу веры. Для писателя Бог (вернее, Богочеловек) – это именно Иисус Христос – и только он, в то время как «ветхозаветный» Бог либо не упоминается вовсе, либо прочно ассоциируется с «безжалостными» евреямB8 («еврей без Бога как-то немыслим; еврея без Бога и представить нельзя», – пишет Достоевский в той же статье). Здесь ясно различима точно та же гностическая дихотомия, о которой говорилось выше: «безжалостный» сатанинский демиург, передающий эту безжалостность своему народу, то есть евреям; и, как полная его противоположность – исполненный любви, страдающий Богочеловек Иисус Христос, олицетворение Света, Добра и Нравственности.

 

Метафизический антисемитизм Вагнера противопоставляет земной низменности еврейства высокий Дух арийской мифологии. Метафизический антисемитизм Достоевского противопоставляет «безжалостности» еврейского Бога страдающего Богочеловека Христа. Схемы разные, но суть одна: евреи (все, всегда и повсюду) несут в себе сатанинское Зло, гибель и разрушение.

 

Но мне хотелось бы остановиться не на самих цитатах (хотя цитировать обросшие окаменевшим дерьмом антисемитизма строчки «Дневника» можно довольно долго), а на реальной практике, из этих цитат вытекающей. Дело в том, что низовой ксенофобский антисемитизм первого типа может привести лишь к избиениям, убийствам, погромам и изгнаниям сугубо местного значения. Но в соединении с антисемитизмом метафизическим он быстро приобретает =B3л обальный характер. Защитники Вагнера обычно с пеной у рта отрицают связь его статей и речей с идеологией и практикой гитлеризма и нацизма. Что ж, великий композитор действительно не был ментором Альфреда Розенберга и не сидел у колыбели Геббельса. Он умер за 42 года до публикации «Майн Кампф» – поди теперь докажи, что одно следует из другого.

 

Однако в случае Ф.М. Достоевского ситуация принципиально иная. В 1873 году Федор Михайлович принял предложение возглавить редакцию газеты «Гражданин», которую издавал крайний консерватор и яростный антисемит князь Мещерский. Собственно, публикация «Дневника писателя» началась именно тогда. Сотрудничество длилось недолго, но одарило не слишком популярного к тому моменту автора «Бесов» чрезвычайно полезными знакомствами. В частности, Достоевский тесно сошелся с Константином Победоносцевым, будущим обер-прокурором Святейшего Синода и главным идеологом почвенной славянофильской России. Тем самым, о котором А. Блок впоследствии написал: «Победоносцев над Россией простер совиные крыла».

 

Не будет преувеличением сказать, что многие свои идеи Победоносцев почерпнул как раз у старшего товарища и единомышленника. Но главное даже не в этом. Считается, что характер того или иного правления во многом определяется наставниками, которые формировали личность будущего правителя. В случае с Александром Вторым речь шла о просвещенном либерале, авторе Свода законов Российской империи Михаиле Сперанском – известном юдофиле, про которого недоброжелатели даже говорили, что он-де «продался жидам».

 

Результат вышел соответствующим: правление Александра Второго характеризовалось невиданными послаблениями, которые были пожалованы забитому и нищему еврейскому населению. Достаточно упомянуть отмену института кантонистов, признание особой роли раввинов в жизни еврейской общины, поощрительные стипендии для поступающих в гимназии и университеты (без какой-либо процентной нормы), постепенную отмену «черты оседлости» (пока лишь для «особо достойных», но в дальнейшем планировалось и полное упразднение), разрешение на покупку земли, отмена ограничений по приему на государеву службу евреев с научными степенями и т.д. и т.п. Неудивительно, что российские евреи на Царя-Освободителя только что не молились; во многих еврейских домах висели его портреты.

 

Зато наставником будущего Александра Третьего был почвенник и антисемит Константин Победоносцев – он-то и ввел во дворец своего близкого друга Ф.М. Достоевского – ввел и представил наследнику. Известно, что писатель – по просьбе и с благословления Победоносцева – вел задушевные беседы не только с самим Александром Александровичем, но и с другими великими князьями, которым впоследствии было суждено занять ключевые посты в руководстве империей: братьями наследника Сергеем и Владимиром, а также их кузеном Николаем Николаевичем-младшим. В общем, в отличие от недоказуемой связи «Вагнер – Гитлер – Холокост», связь «Достоевский – Александр Третий – погромы-и-преследования-евреев» прослеживается ясно и отчетливо.

 

Писатель умер 9 февраля 1881 года, не дожив трех недель до злодейского убийства Александра Второго и воцарения его сына, хорош вооруженного антисемитской теорией и рвущегося к антисемитской практике. То, что произошло немедленно вслед за этим, хорошо известно. Звериные еврейские погромы на юге империи, побуждаемые властями и совершаемые при полном попустительстве полиции. Драконовские ограничения евреев в правах. Процентная норма на прием в гимназии и университеты. Запреты на владение землей. Издевательская игра со статусом «город-местечко», вследствие которой тысячи евреев попросту изгонялись с насиженных мест. Дикая антисемитская кампания в газетах: евреев прямо обвиняли в убийстве царя.

 

Последнее было, конечно, откровенной клеветой. Историк Лев Бердников пишет: «Террорист Игнатий Гриневицкий, бросивший в государя ту роковую бомбу, в официальном докладе описывался как типичный русский с "круглым полным лицом и широким носом", однако на следующий же день “Новое время" говорило о нём как о "человеке восточного типа с крючковатым носом"». Среди 28 основателей «Народной Воли» было лишь два выходца из евреев, да и то на третьестепенных ролях; в редакции журнала организации – вообще ни одного. Напротив, народовольцы выпускали антисемитские прокламации. Бердников цитирует одну из таких характерных листовок: «Прежде всего следует-де бить жидов. Жид присоединяется ко всему. Паны и жид, урядники и жид, правительство и жид. Вы бьете жидов, делая доброе дело».

 

Тем не менее, погромы 1881-82 годов были ужасающими, сопровождаясь грабежом, поджогами, избиениями, изнасилованиями и убийствами – все это абсолютно безнаказанно. Следствием стало повальное бегство из России всех евреев, которые только могли убежать. «Одна треть вымрет, – хладнокровно реагировал Победоносцев, – одна выселится, одна треть бесследно растворится в окружающем населении». Лев Бердников приводит слова писателя Григория Богрова (август 1881): «Просвета нет и решительно не предвидится, кругом нас и впереди один мрак кругом... Как тут крепиться, как тут не осунуться, живя в средневековое время между цивилизованными гиенами на двух ногах. Еврейство вспоминает до сих пор Хмельницкого и Гонту, теперь что ни харя, то Гонта и есть, правда во фраке, а не в зипуне».

 

Что ни харя, то Гонта и есть… Впитавший идеи христолюбивого писателя Земли Русской великий князь Сергей Александрович, став генерал-губернатором Москвы, отметил свое правление безжалостным… – хотя нет, слово «безжалостный» уже закреплено Федором Михайловичем за евреями – отметил свое правление христолюбивым изгнанием из го рода тысяч евреев. А впитавший те же идеи великий князь Николай Николаевич, утративший звание «младший» в связи с кончиной «старшего», но получивший взамен должность Главнокомандующего Российской армией во время Первой мировой войны, прославился варварской, граничащей с геноцидом, депортацией сотен тысяч евреев из прифронтовой полосы в 1914-15 гг. (Сравните с депортацией армян в Турции в те же годы. Д.) По скромным подсчетам, это привело к гибели от казачьих погромов, голода и болезней около 300 тысяч евреев. На чьих руках кровь жертв этого малого Холокоста? Кто их убил?

 

Отвечая на этот вопрос, впору привести выдержку из гениального романа «Преступление и наказание»:

«Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный.

  – Так... кто же... убил?.. – спросил он, не выдержав, задыхающимся голосом. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он был изумлен вопросом.

   – Как кто убил?.. – переговорил он, точно не веря ушам своим, – да вы убили, Родион Романыч! Вы убили-с... – прибавил он почти шепотом, совершенно убежденным голосом».

 

Вы и убили-с, Федор Михалыч. Вы подготовили этот геноцид – своими словами, статьями, речами, воспитательными беседами. Вы были идейным наставником этих цивилизованных двуногих гиен, вы их вооружили, вдохновили, направили. Наследие «Вагнер-Гитлер» и в самом деле трудно доказать, но уж с вами-то, уж с «Достоевский-Александр Третий», и с «Достоевский-вел.кн.Сергей Александрович» и с «Достоевский-вел.кн.Николай Николаевич» сомнений нету. Если ваш младший друг и единомышленник Константин Победоносцев заслужил прозвище «русский Торквемада», то кем тогда были вы? Ах да, совсем забыл: великим писателем Земли Русской. И заодно: метафизическим антисемитом, достойным преемником древнего гностика Маркиона…

 

Впрочем, это, как уже замечено выше, сугубо еврейская местечковая точка зрения – безжалостная, как оно и положено представителю сатанинского племени. В общем, с днем рождения, Федор Михайлович!