"Страх – это грех". Поэт Татьяна Вольтская стала иноагентом
В тот же день, когда Нобелевскую премию мира получил главный редактор "Новой газеты" Дмитрий Муратов (и филлипинская журналистка Мария Ресса), российский Минюст обнародовал очередное дополнение в список физлиц-СМИ-иностранных агентов. В нем стало больше на девять фамилий – это восемь журналистов и медиаюрист Галина Арапова, руководитель НКО-иноагента "Центр защиты прав СМИ" – и три юрлица.
Дмитрия Муратова в списке не оказалось – хотя его шутка про "данное сообщение распространено физическим лицом, исполняющим функции СМИ-иностранного агента, лауреатом Нобелевской премии" разошлась широко. Зато туда снова попали сотрудники Радио.Свобода и Север.Реалии – это Елена Соловьева, Катерина Клепиковская и Татьяна Вольтская.
Вольтская – не только журналист, но и известный поэт. Она станет первым человеком в литературе, чьи стихи будет предварять известная плашка капслоком: "ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ СОЗДАНО И\ИЛИ РАСПРОСТРАНЕНО…" Мы поговорили с Татьяной о том, зачем государство производит для себя столько "врагов" и как это должно закончиться.
– Какая была ваша первая реакция на новость о включении в список?
Так я и вышла из булочной, с хлебом и новым званием
– Я узнала, стоя в булочной Вольчека. Вот я стою, жду очереди своей, и тут мне звонят, говорят, что я иноагент. Мне сразу подумалось, что не хлебом единым. Так я и вышла из булочной, с хлебом и новым званием. В принципе, это было ожидаемо. Суд уже был за якобы фейк в статье о коронавирусе, понятно, что на меня уже глаз положили за мои публикации. Теперь все это доведено до логического, я не скажу, конца, потому что, видимо, это только еще начало пути, но до очередной логической ступени.
– Вас это расстроило?
– Даже когда ждешь, что тебя хлопнет дубиной по голове – ты вроде готов, но когда хлопает – это все равно неприятно. Неприятно даже не только само звание (отвратительное словосочетание, практически эвфемизм врага народа), просто все эти действия, которые теперь придется производить, отчеты… Я вообще очень плохо с цифрами справляюсь. Максимум, что я героически могу заполнить, это счета за квартиру. А как мне справляться с этими "простынями", которые мне теперь, видимо, придется заполнять?.. Вот это меня немного расстраивает. Ну что же, когда-то приходится и к зубному врачу ходить, делать какие-то неприятные вещи.
– Поэзия – занятие, вроде бы, далекое от политики. Стихи тоже придется маркировать той самой пометкой об иноагенте?
– Да, это ситуация абсурда, ситуация безумия. Я бы не сказала, что мои стихи совсем не имеют отношения к политике. Как раз я один из немногих поэтов, которые пишут гражданскую лирику. Это не политика, но я думаю, что в этих стихах все равно отражается отношение к режиму, к власти. Если разместить что-то в соцсети, иногда такие комментарии начинаются! В Facebook еще ничего, а вот во "Вконтакте" сразу набегают всякие патриотические тролли, и ты получаешь "либераста" в морду и прочие прекрасные прозвища. Так что на стихи тоже реагируют. Я думаю, доносы за них давно уже лежат, где положено. Даже просто интересно с кем-нибудь поспорить на коньяк, когда меня прищучат за стихи. Просто журналистика все время впереди идет, она выставлена передо мной, как щит, поэтому она и привлекает внимание в первую очередь.
Я думаю, когда-нибудь такой дурак и до стихов добежит
– Если перебирать ваши заслуги в глазах Минюста, то тут целый букет – и Радио Свобода, и гражданская поэзия, и развалившееся дело о фейках. Что из этого наиболее весомое?
– Конечно, красная тряпка – это Радио Свобода. Кто же у нас враг – понятное дело, Америка. Как у нас все устроено: мы в кольце врагов, а на роль главного врага, наверное, Госдеп назначен. Но кроме общего тренда, есть же еще масса дураков, которые бегут впереди паровоза и делают всякие абсурдные телодвижения. Я думаю, когда-нибудь такой дурак и до стихов добежит.
– У вас есть личные "доброжелатели" среди силовых структур?
– Но мы ведь не знаем врагов наших. Лично я, вроде, никому на ногу не наступала. По поводу той публикации о положении в больницах, которую они попытались назвать фейковой, на меня донес, как я узнала потом, депутат Хинштейн. Это единственное имя, которое попадалось, потому что это ему был ответ прокуратуры о проверках в отношении меня. Я не знакома с ним лично, но, может быть, теперь он следит за мой судьбой, я не знаю. А так, я, как все журналисты, когда приходила на акции, видела нашего дорогого Сентемова (Руслан Сентемов, сотрудник петербургской полиции – СР), и именно его появление было сигналом к тому, что сейчас начнут винтить. Но не более того.
– В Петербурге уже сложился кружок физлиц-СМИ-иноагентов, общаетесь между собой?
– Мне кажется, нет. Сейчас ведь и жизнь изменилась. Это лет 10-15 назад мы все вермя от времени виделись, ходили на пресс-конференции, а сейчас каждый сидит за своим компом и пишет. Поэтому мы общаемся не так уж много, только в социальных сетях. Так что я не могу сказать, что у меня есть круг знакомых иноагентов в Питере. В нашей редакции – да, а в Питере нет.
– Эта история с назначением иноагентами – скорее объединяет или разъединяет журналистов?
– Хотелось бы думать, что она будет объединять. Но наверняка у кого-то будет работать и другое - страх, который будет отталкивать от нас, как от прокаженных. Это естественно, осуждать за это я не могу, да и вообще ни за что никого не могу осуждать. Хотя есть такое мнение что страх – это грех. И я думаю, что оно не лишено оснований. Пока мне все пишут слова поддержки, я написала пост в Facebook и пока я получаю массу слов "мы с вами, мы с вами", и это правда очень поддерживает. Но как это будет на практике – посмотрим. Когда мне, например, понадобится площадка для вечера стихов. Не окажется ли вдруг, что мне негде выступать теперь. Издательства, опять же, типографии, как с этим будет. Хорошо хоть, у меня книжка успела выйти без этой плашки, мелочь, но приятно.
– По-вашему, это совпадение, что пополнение списка иноагентов случилось в один день с Нобелевской премией мира, врученной Дмитрию Муратову "за усилия по защите свободы мнений"? Или одно в пику другому?
– Мне трудно сказать. Может быть, и в пику, действительно. Но в любом случае, мне кажется, даже не столь важно, как они там рассчитывали, а важно – как получилось. А получилось красиво.
– Зачем нашему режиму столько врагов? У меня уже вся френд-лента в Фейсбуке состоит из этих иноагентских плашек…
Со времен Перестройки правозащитники и вообще все, кто хоть что-то в этом понимал, твердили и твердили: нужно покаяние. Нужно покаяние, если его не будет, все повторится
– Нашему государству столько врагов, конечно, не нужно, и никакому государству не нужно. Но механизм ровно такой же, каким он был во времена Большого террора. Не потому, что кому-то нужно. Мы же помним, что спускали план – репрессировать тех, других, а потом исполнители на местах рвались вперед и говорили: расширьте, расширьте нам планы, прибавьте нам еще тысячу, 10 тысяч на расстрел! Даже не потому, что они садисты, может быть, кто-то отдельный и был садист кровавый, но ведь не все. Это та самая банальность зла, о которой так давно и так много говорится. Просто вот сидит человек, он семьянин, у него дети, ему хочется повышения по службе. А как заработать повышение? Да вот еще одного агента раскрыть-расколоть, террористическую организацию сляпать из ничего, просто мешок на голову, кулаком под дых, поставить на растяжку, и все дела. И у тебя есть дело, и есть повышение, и есть побольше денег. Мне кажется, именно так работает самовоспроизводящаяся структура. Это модель инквизиции. Собственно говоря, инквизиции тоже не нужно было столько еретиков и колдунов. Зачем? А потому что тут сходятся две ветки. Во-первых, на местах исполнители хотят заслужить какого-то поощрения от начальства, а во-вторых, им навстречу идет волна доносчиков. Всегда такие люди есть, так называемые "бдительные граждане". Во время инквизиции они доносили на колдунов, еретиков, а теперь они будут доносить все больше на неблагонадежных, врагов народа, на то, что будет требоваться в каждый конкретный момент, в зависимости от того, какая будет кампания. Мы все это видели, все это проходили. Я думаю только об одном: со времен Перестройки правозащитники и вообще все, кто хоть что-то в этом понимал, твердили и твердили: нужно покаяние. Нужно покаяние, если его не будет, все повторится. Ну и что? Мы это и видим: покаяния не произошло, все повторяется. Это даже скучно! Это все равно как мама говорит ребенку: вот здесь яма, не посмотришь под ноги и упадешь. Вот мы и падаем.
– Что может заставить российское общество прийти к покаянию?
– Я боюсь, что если я скажу то, что я на самом деле думаю, то меня запишут уже не в агенты, а куда-нибудь похуже. Поэтому я не скажу, что я думаю, но напомню, что немцев сподвигло на покаяние только то, что они были побеждены. Если бы они остались победителями, черта лысого бы они покаялись. Вот и все.
– Какие-то ваши жизненные планы теперь изменились, сломались?
Я не вижу в себе такой мощи, я буду очень страдать, если, не дай бог, придется уехать
– Нет, у меня появляется некая злость, некая отчетливая ярость. Мне, наоборот, хочется больше работать. Сказать, что я ничего не боюсь – это неправда, боятся все. Просто кто-то справляется, кто-то не справляется со своим страхом. Я боюсь одного – что начнут выдавливать из страны. Страну я не хочу терять. Я ведь не только как журналист с ней связана, я литератор, я человек слова. Очень немногие люди, как Бродский, могут мощным своим духом, интеллектом преодолеть языковой разрыв. Я не вижу в себе такой мощи, я буду очень страдать, если, не дай бог, придется уехать. Не дай бог. Я всегда говорила, что уеду из страны только под дулом пистолета. Вот очень не хочется, чтобы это дуло ко мне все-таки приставили. Я буду делать все, чтобы здесь остаться, чтобы продолжать работать. Если совсем нельзя будет работать, надо будет совсем замолчать, в конце концов, я постараюсь уехать в деревню, сидеть там и писать в стол. Опыт подполья у всех у нас есть. Я начинала с подполья, со второй культуры ("подпольная культура", андерграунд – как противовес официозной советской культуре – СР). И я прекрасно помню, как это – отказаться от официального статуса, от того, чтобы тебя печатали, и как влиться в тот круг – а нам придется его заново создавать – который скажет: ну хорошо, вы предпочитаете врать, вы продаете свою душу ради книжек и публикаций, а мы ее сохраним. Мы будем писать для немногих и читать это в маленьком кругу, но мы сохраним свою душу и не продадим свой талант.
– Благо, теперь есть интернет, публикуй – не хочу.
– Да, по крайней мере, сейчас мы не оказываемся запертыми только внутри котельных или дворницких, как когда-то. Но, с другой стороны, за нами теперь еще проще следить, через те же соцсети.
Ах, скажите, скажите скорее,
Где, поляки, ваши евреи?
Ах, скажите, скажите, скорее...
Где, поляки, ваши евреи?
Лечат, учат, флиртуют, стареют,
Проезжают в автомобиле?
Почему вы их всех убили?
Ах, скажите, скажите скорее,
Где, литовцы, ваши евреи?
Где такие ж, как вы, крестьяне —
Те, кого вы толкали к яме,
А кто прятался на сеновале —
Тех лопатами добивали.
Между сосен, янтарных кочек
Не положите им цветочек?
Ах, скажите, скажите скорее,
Где, французы, ваши евреи? —
Адвокаты, врачи, кокетки,
Дети с вашей лестничной клетки,
Те, которых вы увозили
Ранним утром — не в магазины —
К черным трубам, стоявшим дыбом,
Чтоб соседи взлетели — дымом.
Ах, скажите, скажите скорее,
Где, голландцы, ваши евреи? —
Часовщик, поправляющий время,
И кондитер, испачканный в креме,
Где рембрандтовские менялы?
На кого вы их променяли?
Почему вы их выдавали?
Почему вы их убивали?
Ах, скажите, скажите скорее,
Где, британцы, ваши евреи,
Те, кому вы не отперли двери?
Пепел их — на земле, в траве ли,
В вашем сердце, что всех правее.
Ах, беспечные европейцы,
Эти желтые звезды, пейсы,
Полосатых призраков стаи
В вашем зеркале не растаяли.
По ночам в еврейском квартале
Ветерок шелестит картавый.
Как вам дышится? Как вам спится?
Не тошнит ли вашу волчицу
С бронзовеющими сосцами?
Подсказать? Или лучше сами?
Комментариев нет:
Отправить комментарий