Страна Америка

Eli Eli lama sabachthani Боже Мой, Боже Мой! Почему Ты Меня оставил? (Евангелие от Матфея 27:46) Я наслаждался.  Просыпался рано, заставлял себя пару раз крутануть шеей и сползал с кровати. Потом смотрел, как пустеет парковка перед домом и разъезжаются школьные автобусы. Взрослые и дети уезжали трудиться. Почти сразу же из-за угла появлялись люди в бейсболках наоборот и с уличными пылесосами. И наступало утро. А потом сразу возвращались дети из школ и их родители с работы. Немного обязательных криков и музыки – и приходила ночь. Еще один день счастливо прожит. Так продолжалось долго, пока мне не показалось, что пенсия, как и работа, должна иметь смысл. До этого момента мои работающие коллеги предлагали мне возить их престарелых родственников по врачам. Или собирать апельсины у них в садах. Или помогать в уборке гаражей. Как насчет перевозки мебели? Тебе же все равно нечего делать. Несколько раз мне доверяли держать лестницу при обрезке ветвей. Когда мой автоответчик начал отвечать на немецком, а я – утверждать, что нашел красоту в высшей математике, меня начали посещать на дому. Я приготовился. На столе на видном месте лежала открытая тетрадь. Страницы были слегка запылены, поскольку уже два месяца не переворачивались. Дифференциальные уравнения в частных производных, небрежно скопированные из старого учебника, производили сильное впечатление. Вскоре количество звонков и предложений делать что-то полезное для общества резко упало. Я понял, что теперь пенсия обрела смысл – не делай, чего не хочешь. Я ничего и не делал. Я наслаждался. А потом, где-то в начале августа ,раздался звонок. Бывший коллега: – Ты дома? – Нет, если надо везти твоего дядю к окулисту. – Его надо, но я за другим. Скоро буду. Судя по всему, он звонил из-за двери, поскольку вошел сразу, даже не постучавшись. – Мне в туалет. Выйдя минут через десять: – Что там у тебя за книги лежат? На каком это языке? – На русском. Он сел в кресло. Сморщился при виде страниц с уравнениями. Демонстративно не снял кроссовки. Взял с полки ближайшую книгу. Сморщился опять, убедившись, что это не Библия.  Я понял, что разговор опять пойдет о моем эгоизме. Не ошибся. – У нас в воскресенье будет русский пастор. Тебе будет полезно… – Спасибо, не надо. – Так, что ты делаешь 8 октября? Я понял, что это уже к чему-то. – Ничего еще. Он немного помолчал, а потом: – Ты не мог бы сделать у нас в церкви доклад о Холокосте? Я не был готов к этому. – Я-то чего? Я не знаю ничего такого, чего нет на интернете. Там все есть, фото, документы… Он нетерпеливо махнул рукой: – Да знаю, но ты из той страны, где все это было, и ты можешь рассказать то, чего… – Ты чего, я родился после войны, ничего этого не видел, живу  в Америке почти 30 лет… Для лекции в церкви подбери слайды, информацию… Это кто угодно может.  Я вообще не хочу на эту тему говорить. И еще в церкви. Откуда я знаю, как они… Он встал, хлопнул меня по плечу: – Вода у тебя дома есть? – Да, на кухне. Чистый стакан – в шкафу. Он выпил воды, зачем-то заглянул в холодильник, достаточно громко, в расчете на соседей: – Инженер, а голодаешь. И, войдя в комнату: Бабий Яр. Расстрелянные – Договорились.  Значит, доклад где-то минут на сорок. Я тебя подвезу и обратно. Если нужна моя помощь, то мой телефон ты знаешь. – Да кто тебе сказал, что я согласен? Да не буду я этого делать. – Слушай, нашей конгрегации это интересно. Люди хотят послушать кого-то, кто что-то знает. Хватит заниматься ерундой, какими-то формулами. Да, и, кстати, после доклада – бесплатная еда. Домашняя. Может,  хоть раз поешь нормально. Через полтора месяца, запомни. И уже со двора крикнул: – И в туалете убери. Вообще одичал. Я позвонил ему через две недели: – Заскочить сможешь? – Что-то срочное?  А то я еще с часик в гольф-клубе. – Да нет. Насчет доклада. О Холокосте. – Уже написал? – Кое-что. Но не думаю, что ты после этого захочешь со мной рзговаривать. Пауза. – Интригуешь? – В общем, я дома. Моя немногословность сработала. Вскоре он уже был у меня. – Ну, что ты нашкрябал и с чего я не буду с тобой разговаривать? – Слушай, давай я тебе кое-что процитирую, а ты мне скажешь, кто автор. Он развалился в кресле и, отхлебнув из бутылки с водой, которую достал из кармана своих шортов, кивнул мне: – Мы вас слушаем. И я процитировал с листа: “Их жилища должны быть опустошены и разграблены. Они могут жить и в стойлах. Пусть магистраты сожгут их синагоги, а тех, кому удастся выскочить, забросать грязью. Их надо заставить работать, и, если это не получится, то нам ничего не останется, как вышвырнуть их, как собак, чтобы нас не коснулось вечное проклятие и Божий гнев на евреев и их ложь”. И, помолчав, добавил: “Наша ошибка в том, что мы не режем их». Мой коллега спокойно выслушал, и, пожав плечами, недоуменно произнес: – Ну, и что здесь нового? И вот из-за этого я не буду с тобой разговаривать, ты чего? – Кто это сказал? Он снова отхлебнул из бутылки с водой: – Да какая разница? Что ты нагнетаешь? Ну, Гитлер, или кто там еще… – Это было написано Мартином Лютером, основателем вашей церкви, в 15-м веке. Я не знаю, какой реакции я ожидал, но это было не оно. Он спокойно вытер губы, поставил бутылку на край стола и, слегка снисходительно: – Это Wikileaks? – Почти. Еще хочешь отгадать автора? Мой коллега улыбнулся и зевнул. – Это нужно? – Нет, просто так. Он встал и пошел к двери. Меня слегка перекосило: – Ты чего так резко? – Да я припарковался на чужом месте.  Показалось, что хозяин посигналил. Ну, чего ты там хотел загадывать? Я прочитал: “Я подвергаюсь нападкам за то, как я решаю еврейский вопрос. Католическая церковь считала евреев чумой  в течение 1500 лет, загоняла их в гетто, и.т.д., потому что поняла, что из себя представляют евреи. ….я воспринимаю представителей этой расы как чуму для государства и для церкви и, возможно, я оказываю христианству большую услугу, удаляя евреев из учебных заведений и лишая их возможности работать в государственных учреждениях.” – Я чего-то не пойму.  Ты зачем мне это читаешь? Если это для доклада – то все по теме. Или ты ждешь, что я сейчас подпрыгну и начну бить кулаками по столу и кричать «Нет, нет, Далай-Лама  не мог этого сказать!»  Ну, Гитлер сказал. Дальше что? – Правильно. Просто я хотел быть уверен, что члены твоей конгрегации не подымут бунт из-за… Он хмыкнул, расстегнул верхнюю пуговицу на шортах, которая передавливала живот: – Бунт из-за Лютера? Ну, может, кому-то и не понравится. Так пусть знают. Я же потому тебя и пригласил, чтоб сказал им чего-нибудь, что не в проповеди. Читают мало, не хотят.  А так – живое слово. Это все у тебя? У меня это было не все. Я нашел на интернете множество фотографий, которые были в тему. Некоторые я ему показал. Потом еще. Он сидел у моего компьютера и щелкал «мышкой», открывая одно фото за другим. – Bсе, что ли, будем показывать? Много слишком. Ты что-то отобрал? – Да вот то, что ты смотришь, я и отобрал. Он откинулся в кресле и как-то странно взглянул на меня: – Вот это ты отобрал? А критерий какой? Тут же их почти сотня. Я вдруг взбесился: -Тебе критерий нужен? Неужели не ясно, на каждых 60,000 убитых одно фото. Раздели шесть миллионов на сто. Мой коллега снова отхлебнул воды, взглянул на часы: – От тебя позвонить можно, а то у моего батарейка села? Я кивнул. Он пару минут поговорил с женой, уточнил, какой творог купить на утро, и заверил ее, что через 20 минут будет дома. И уже у машины, как бы между прочим: – А источники твоих цитат привести сможешь? Ну, тогда давай, трудись. Как закончишь, мы сделаем прогон, чтобы все работало. Ты чего, боишься нас обидеть? Как было, так и говори. Привет жене. Не могу сказать, что готовился тщательно. Не хотелось говорить на тему Холокоста. Ну, что я могу сказать, чего нельзя найти на интернете? Весь этот доклад – не что иное, как убивание времени для прихожан, «птичка» пастору за культпросвет и бесплатная еда для меня. После всего. Ну, будут слушать вежливо, даже если я буду нести ересь. Скажут «Спасибо», может, даже скажут «Приходите еще». Холокост никто еще не смог обьяснить. Так чего же я лезу в это?  И пригласили меня только потому, что я «русский» и, может, чего сенсационное скажу.  А я надергал общеизвестных фактов из интернета и поэтому я докладчик? Недели за три до срока я позвонил своему коллеге. – Ну, готов? – Слушай, надо встретиться. – Конечно, надо прогнать вчерновую. У тебя или у меня? – У меня. – Завтра в 11 устроит? – Давай. Он принес свою Toshiba и флешку скопировать слайды. Моя оживленность его настoрожила: – Только не надо меня удивлять. Не говори, что ты передумал. Мне стало легче. Ключевые слова были произнесены.  Не мной. – Слушай, ну ни к чему это. Никому это уже давно не нужно. Давай я лучше расскажу, что такое жить в коммуналке с восемью соседями и одним унитазом. – Я не против.  Но потом.  Если захочешь. И eсли кто-то останется после твоего главного доклада. И не надо решать за меня и нашу конгрегацию. Ты их не знаешь.  И я же не говорю, что они не спят и ждут. В общем, я считаю, что будет интересно. Я перебил: – Интересно смотреть, как рожает мышь. Мы говорим о Холокосте. Что там интересного? И тут он меня удивил: – Холокост – это же интересно.  Да, интересно. Это тебе не какое-то там отрезание головы на камеру. Или сжигание живьем десяти человек.  И тоже на камеру.  Для устрашения. Неужели не сечешь? Tо делают фанатики, обкуренные бандюки. А Холокост, ну так, как я, сын лавочника из Огайо, понимаю – это целая область человеческого знания. Теория, подготовка, практика. И делалось не какими-то мясниками, а философами, врачами, писателями. Я тебе так скажу: квантовая теория – это для пары сотен мозгляков. А вот заделать Холокост, да еще так здорово – это таки наука. Словом, я считал тебя умнее.  Ну, не хочешь – твое дело. – Ладно, слайды будешь смотреть? Или на слово веришь? – Тебе? На слово? Доклад был намечен на восемь вечера, сразу после вечерней проповеди. Боб заехал за мной и по дороге еще раз напомнил, что возраст прихожан от 18 и «до конца.» И что будет человек 40. А может, и больше. Он будет сидеть за своей Тоshiba и ждать от меня знака, когда показывать очередной слайд. Слайды будут проэцироваться на большой экран слева от меня. Моя задача – говорить.  Все остальное Боб брал на себя. В моем распоряжении – кафедра проповедника, большая белая доска с фломастерами, бутылка воды «Perrie» и коробка с салфетками, если вдруг начну плакать. Поскольку доклад рассчитан на 40 минут, многие прихожане будут часто ходить в туалет. Я не должен воспринимать это как неуважение к себе. Если они возвращаются. Я волнуюсь? Я не волновался. Приехали мы минут за 15 до начала. Я вздохнул с облегчением, когда узнал, что все будет происходить не в главном зале, с галеркой, как в театре, и с большой сценой, в глубине которой возвышался огромный крест. Боб привел меня в средних размеров помещение со всей атрибутикой, о которой он упоминал. Он начал готовить свой компьютер, а я вышел во внутренний дворик. Это было восьмое октября после восьми вечера, и было почти темно. Во дворике росли какие-то большие кусты, стояло несколько столиков с садовыми креслами, было тихо и хорошо.  И мне вдруг так не захотелось нарушать эту гармонию. – Ну, ты где? Уже собрались. Как Боб и предсказывал, в зале находилось человек 40-50. Я стал за кафедру пастора, увидел легкие улыбки и понял, что лучше стоять рядом с ней. Пастор был явно высокого роста. Я представился, написал свое имя на доске и начал с того, что у меня две просьбы к аудитории. Во-первых, как можно чaще перебивать, задавать вопросы по ходу. Любые.  Во-вторых, представляться, чтобы я, отвечая, мог обратится по имени, а не вообще. И, прежде чем перейти к теме, я подчеркнул, что это не результат моих исследований, а просто компиляция фактов. Никаких сенсационных выводов я делать не собирался. Сам доклад я начал оригинально: – Какие вопросы? Мужчина лет 45, в тренировочных штанах «Nike» и в футболке с надписью «No, I don’t”, поднял руку, как в школе. -Меня зовут Рэндел. Вы лично видели что-либо, относящееся к Холокосту? Мне не пришлось ворошить память, поскольку я вспоминал этот эпизод, когда готовился к докладу: -Я видел памятники. Немного. И был еще один эпизод, о котором могу упомянуть. И я рассказал, что, когда мне было 11 лет, моя бабушка в Киеве, так, мимоходом, проходя со мной по одной из улиц, сказала, что здесь собирали всех евреев перед вывозом в Бабий Яр. В 11 лет эти слова – «Бабий Яр» – как-то не произвели на меня впечатления. Поскольку Рэндел никак не отреагировал на «Бабий Яр» который по-английски звучит дословно как « Old Woman’ Ravine «, я перевел взгляд на аудиторию и понял, что есть с чего начать доклад. Я взглянул на Боба, он щелкнул «мышкой» и на экране появилось фото уходящего в горизонт рва, заваленного трупами. Фото было резким, и можно было даже рассмотреть выражения некоторых лиц. А вот к следующему вопросу я был не готов: – Так там вон и дети вроде.  И женщин много. Это что, военнопленные? А, извините, я – Вернон. – Нет, Вернон. Они не военнопленные. Они евреи. Лицо Вернона сначала выразило недоумение. Это почти мгновенно перешло в понимание: – А-а… Львовский погром. 1941 год – И сколько там трупов? Я назвал цифру и опять удивился довольно спокойной реакции аудитории. – Мерилин меня зовут. Ну, я, конечно, понимаю, что это ужасно. Но это все вроде могильника, туда свозили трупы.  Война – это так ужасно. Тут я начал понимать, что есть вещи, которые мозг отказывается понимать.  Защищается. – Нет, Мэрилин, туда не свозили.  Их ставили по десять человек на край рва и расстреливали. Ночью отдыхали. А с утра снова за работу. Ну, евреев-то много было в Киеве. Вначале. По аудитории прошелестели какие-то комментариии, которых я не понял. Затем мужчина лет семидесяти, с легким раздражением: Еврейские беженцы на корабле «Сент-Луис» – Мое имя Джеймс. Я что-то не совсем понимаю, о чем вы говорите. Эти ваши евреи, они что, не понимали, что их убьют? И как овцы шли на заклание? Они же вроде умные люди.  Как же можно было не понимать, что ведут на смерть? И не пытаться вырваться, перебить охрану? Вы же утверждаете, что там несколькo десятков тысяч лежит.. Это что, нужна дивизия, что бы их охранять и расстреливать? По-моему, вы не все нам говорите.  Может, это нельзя говорить. Могу понять.  Но… извините… в голове это не укладывается. Он ждал ответа. Не мог же я ему сказать, что ни в чьей голове это не укладывается. И не хотел, чтобы он считал людей бессловесными овцами. Много у меня за эти несколько секунд мелькнуло в голове. К счастью, я этого не сказал. Я бросил взгляд на Боба за компьютером. Он понял. Сложно это обьяснить, но все слайды как бы соответствовали задаваемым вопросам. Пока. Следующие несколько слайдов показывали, что возмущенные граждане Львова делали с евреями своего города в течении нескольких дней. Слайды были очень графические. Никакой ретуши. Низколобые, перекошенные в абсолютной злобе морды, слюнявые ухмыляющиеся рты, валяющиеся на брусчатой мостовой молодые женщины в разорванном белье, без него, в окружении гогочущих подростков, хихикающих баб, каких-то вурдалаков. Мне не хотелось смотреть на аудиторию.  Краем глаза я увидел, что Джеймс медленно садился с полуоткрытым ртом, а несколько женщин, сидевших рядом с ним, прикрыли рты.  И сразу двумя руками. Тут я увидел, что Боб делает какой-то знак рукой.  Я посмотрел в ту сторону и увидел, что старик, сидящий у двери, закрыл глаза рукой и склонил голову на плечо. – Боб, свет! Свет залил помещение. Стало тихо. Слайд на экране потерял резкость – Извините, сэр, вы в порядке? Сэр? Старика кто-то осторожно тронул за плечо.  Он вздрогнул, забрал руку от глаз, увидел всеобщее внимание: – Извините. Вспомнилось. Все в порядке. Своего имени он не назвал. Потом я еще несколько раз бросал на него взгляд, но его реакция больше ни разу не отличалась от реакции основной аудитории. – Кэвин. Скажите, эти страшные кадры когда сняты и где? Я сказал. – Так я не пойму, это что, наци в гражданском?  Как наши скинхеды? – Кэвин, это соседи сводят счеты с соседями. Те, которых увечат – это евреи, а ост… – Я понял, что бьют евреев.  Не понял, кто их бьет. – Их бьют их соседи, граждане той же страны, жители того же города. – Подождите, но это же война, вы же сказали, что немцы оккупировали город.  Почему же это не немцы делают? – Зачем?  А соседи для чего?  Немцы понятия не имели, кто еврей, а кто нет. – То есть, вы хотите сказать, что… O, извините, зовут меня Дорис… – Да, Дорис, это и хочу сказать. Местные составляли списки с адресами и фамилиями. А потом местные, соседи, ходили по этим адресам и… – Извините, Мэрилин… – Да, я помню вас, Мэрилин, что вы хотели сказать? – Так это же просто настоящий, как это называется, э…э..  «прод… гор…». – Это называется погром.  Вы правы. – Ну не все же в этом, как вы сказали, во Львове, были такими.  То, что вы нам показываете, это люмпены, это есть везде. White trash. – Вы правы, Джеймс, не все были такими.  Не все были люмпенами. Среди погромщиков было много студентов. Наступило молчание. Я молчал.  Боб отстраненно смотрел в потолок. Я сделал ему знак – и новый слайд появился на экране. Цитата Мартина Лютера из книги «О евреях и их лжи.» Я прочитал ее вслух. По глазам сидевших в первом ряду я видел, что они читают, шевеля губами, еще раз. Сначала один, второй, а потом почти каждый из тех, кого я мог увидеть, устремились в свои айфоны. Я понимал, что они ищут, и я не торопил. Слайд все еще стоял на экране. Тут я увидел в дверях группу людей, которые, видимо, стояли там какое-то время. Они смотрели на экран. Не ожидая моего знака, Боб сменил слайд.  И появился другой, с цитатой Гитлера.  Люди от двери начали выстраиваться вдоль стены потому, что подходили еще. Честно говоря, я не знал, что еще говорить. Меня спас вопрос. – Меня зовут Дуэйн. А как Рузвельт реагировал на это все? Интересно, как мы, Америка, реагировали? Аудитория несколько оживилась, поскольку Америка не могла не среагировать. Я взял один из маркеров и на доске написал: «St. Louis.» – Кто знает, что это? Улыбки, расслабление, шарканье ногами.  Несколько голосов сразу: – Ну, всегда была столица Миссури. – И что, так в кавычках всегда и пишется? Рэндел, неуверенно: – Ну, вы так написали… – А вы слыхали про старую развалюху-пароход, на котором почти 1000 беженцев-евреев из Европы пытались спастись на американском континенте? Тут ключевое слово «пытались.» И я рассказал, вкратце, потому что доклад уже шел больше полутора часов, о пароходе «St. Louis.» О том, как капитан корабля, немец, чье имя Густав Шрёдер, предупредил свой экипаж, полностью немецкий, чтобы к еврейским пассажирам относились как к пассажирам 1-го класса. О том, как ему не позволяли войти на внутренний рейд Гаваны в течение недели.  Как потом он плыл на север. Как по одобренному Рузвельтом приказу Береговая охрана США не пустила этот пароход ни в один североамериканский порт.  Как капитан хотел посадить пароход на мель возле берегов Америки, чтобы дать возможность пассажирам добраться до берега.  Береговая охрана США не позволила. И пароход вернулся в Европу. С теми, с кем оттуда и выехал. А через полтора месяца началась Вторая мировая война. – FDR сделал это? Почему? – Потому, Кэвин, что не хотел прогневить Гитлера. Но я не родился в этой стране.  Может, есть другое обьяснение? Я видел, как несколько человек что-то печатали на своих айфонах. На экране появился новый слайд. Карта расположения всех концлагерей. А потом еще один, суммирующий, который в виде таблицы показал еврейское население в каждой европейской стране до и после войны. А пoтом, при полной тишине в аудитории, я подошел к белой доске и написал на ней: “Lama.” И спросил, кто знает, что это означает. И сам ответил: “Lama” по-древнееврейски означает “За что?” Это было последнее, что сказал Иисус Христос перед смертью. Аудитория молчала. А потом люди начали аплодировать. Они поднимались и продолжали аплодировать стоя. Я не мог уйти, все стояли вокруг меня. Мне пожимали руки, что-то говорили, потом снова пожимали руки. Я, уже в дверях, машинально посмотрел на большой экран. Длинный ров уходил в горизонт.  Он был заполнен трупами. Фото было резким, и можно было даже рассмотреть выражения некоторых лиц. А внизу кто-то прилепил скотчем лист, на котором черным фломастером наискосок и небрежно было написано «Lama?» Источник