КОНЕЦ СЛАВНОЙ КНИЖНОЙ ЭПОХИ

 

Борис Гулько

КОНЕЦ СЛАВНОЙ КНИЖНОЙ ЭПОХИ

9.1.21

Цивилизация идентична письменности. У неандертальцев не было ни того, ни другого. Шумеры – древнейший народ, оставили нам глиняные таблички, заполненные изобретённой ими клинописью. В частности литературной – легендами о Гильгамеше – царе шумеров 27-26 веков до н.э.

Священные тексты и литература, частично совпадавшие, были штучным товаром. Чтобы тираж издания не был равен единице, нанимались писцы, переписывавшие текст. Удивительно, при такой технологии в греко-еврейском центре учёности Александрии в 3-2 веках до н.э. была создана Библиотека, накопившая, по разным оценкам от 40 000 до 400 000 папирусных свитков!

Построившему здание библиотеки Птолемею II Западный мир обязан своей цивилизацией. Птолемей II нанял 72 еврейских мудреца – по 6 от каждого колена Израилева, и отделив их друг от друга, поручил им перевести на древнегреческий Тору. Случилось чудо – переводы совпали буква к букве. Этот перевод – Септуагинта, лёг в основу христианской цивилизации.

История красивая, но последовавшие исследователи нашли в Септуагинте немало неточностей, и позже она подвергалась многократным редактированиям. Хотя и сегодня ей не очень доверяют, и исследователи рекомендуют пользоваться еврейским оригиналом. Естественно, если вы знаете иврит.

Тору положено записывать на свитке из телячьей кожи, соблюдая множество строгих правил. Пинхас Полонский рассказал на лекции, как однажды, после тяжёлых несчастий, которыми богата наша история, оригинальный текст её оказался в опасности. Сохранялось только 3 кошерных свитка Торы. Но не было среди них двух абсолютно идентичных. Тогда к текстам применили правило большинства: если в двух свитках из трёх текст совпадал, его признавали верным. Так определили канонический текст Торы.

Сложнее история того, что принято называть «устная Тора». Её основой являются знания, которые Моше получил от Всевышнего за два своих 40-дневных пребывания на горе Синай. В следующие 40 лет странствия евреев по пустыне Моше обучал их этим знаниям.

Идея устной Торы в том, что при пересказывании учителя ученикам она обогащается новыми смыслами, развивается в процессе обучения. 15 веков память раввинов хранила устную Тору. Поэтому, например, сообщено в «Поучении отцов», что раби Йоханан бен Закай, спасший иудаизм от исчезновения после разрушения римлянами Иерусалима и Храма, более других своих учеников ценил Элиэзера бен Горкенуса, «подобного не теряющему ни капли оштукатуренному колодцу» (2:11).

В древности опасались письменного слова. Климент Александрийский предупреждал: «Писать в книге обо всем означает оставлять меч в руках ребенка». Ничего не записывали из сказанного ими Пифагор и создатель христианства. В романе Булгакова этот создатель, Га-Ноцри, пожаловался Понтию Пилату на конспект его поучений, составленный учеником: «Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил». Такая опасность подстерегает устное учение. 

Всё же устную Тору во 2-м веке н.э. в Вавилоне решили записать. Работа фиксации Талмуда заняла 3 века, а годовщину её начала евреи отмечают постом. Нечто важное в творческом процессе усвоения устной Торы утерялось.

Тысячелетие спустя копии Талмуда во Франции постигло несчастье. Выкрест Николай Донин донёс Римскому Папе Григорию Х об антихристианских фрагментах в Талмуде. В 1240 году рабби Иехиэль бен Йосеф из Парижа защищал Талмуд в диспуте против Донина. Рабби утверждал, что порицаемый в Талмуде Иисус, хотя он и сын Марии, и родился в Назарете, всё же не тот евангельский Иисус. Католики, однако, признали в нём именно того своего Иисуса.  

17 июня 1242 г., по приказу инквизиции, на площади перед ещё недостроенным Нотр-Дам де Пари было сожжено 24 телеги с томами Талмуда. В Кинот (оплакиваниях), которые евреи читают в 9-й день месяца Ав, годовщину многих наших несчастий, включая разрушение обоих Храмов, произносят и оплакивание сожжённых Талмудов, составленное рабби Меиром из Ротенбурга. Рабби Меир предсказал, что огонь, пожравший перед Собором тома Талмуда, вернётся и пожрёт сам Собор…

В следующие издания Талмуда евреи внесли купюры, удалив упоминания Иисуса и заменив некоторые слова, обозначающие неевреев. Всё же время от времени христиане устраивали новые сожжения Талмудов. Это явный недостаток бумажных книг по сравнению с хранимыми в памяти – подвластность огню. Те можно сжечь только вместе с хранителями.

Сожжение Талмудов в веках устраивали многократно. Да и Александрийская Библиотека, принято считать, закончила своё существование в огне, уничтоженная в 641-м или в 642-м году захватившими Египет арабами-мусульманами.

 *    *    *

Современная книжная цивилизация началась в 1440 году, когда Иоганн Гутенберг в Страсбурге впервые отпечатал латинскую версию Библии. Начало этой цивилизации было хилым. Не было ещё светских книг для печатанья.

А кто бы их стал писать, если до Гутенберга они не имели доступа к читателю? Борхес в эссе «О культе книг» сообщает, что Сервантес, наверное, первый великий писатель послегутенберговой эпохи, и сам страстный читатель, из-за книжного голода «читал всё, вплоть до клочков бумаги на улице».

Золотым веком книги был, вероятно, недолгий век СССР. Это была книжная страна. Она возникла из книжных теорий Маркса и Ленина. Изложенное в книгах становилось главным в жизни страны, главнее реальности. А для писателей и поэтов соответствие написанного ими марксистско-ленинскому канону уж точно было вопросом жизни и смерти.

Творец и правитель СССР Сталин, полагают, прочитывал в день по 500 страниц прозы и поэзии. Он вручал множество литературных премий своего имени 1-й, 2-й и 3-й степеней, награждал за правильную строку, казнил за неправильную.

Это продолжалось и после его смерти. Роман «Доктор Живаго» Пастернака, который даже никто не читал, поднял огромную страну на дыбы. Коллективы заводов и НИИ писали резолюции об этом романе. Против «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына «страна огромная» встала на «смертный бой». И проиграла его.

Можно предположить, что «правильная» книжная жизнь должна была стать заменой невыносимой реальной. Илья Эренбург в последнем томе мемуаров «Люди, годы, жизнь», ставших большим событием советской жизни, описал быт в Даугавпилсе, который представлял в Верховном Совете СССР: «Семья Шутова из восьми человек ютилась в развалившейся комнате на пяти квадратных метрах… Жуковы с ребенком имели пять квадратных метров — при кухонном помещении. Скреба, бывшая подпольщица при немецкой оккупации, с мужем и тремя детьми жила на шести квадратных метрах… Работница «Красного мебельщика» молила: «Не могу дольше жить с мужем и четырехмесячным малышом в кладовке, притом проходной — семи метров… Пусть читатель представит себя на полутора-двух квадратных метрах — здесь ему не до чтения мемуаров, а повеситься только, как это сделал один рабочий даугавпилсского завода».

В 1964-м году сняли Хрущёва, «Новый мир» перестал печатать мемуары Эренбурга, и этот том был опубликован с задержкой лет в 30.

О лицемерии советской литературы я прознал в 6 лет. Мне сказали, что лучший советский поэт Маяковский написал стих «Что такое хорошо и что такое плохо». Запомнил, как шёл к знакомым, чтобы одолжить книжку и узнать ответ на столь волновавший меня вопрос. Но когда мне книгу прочли – сам я читать ещё не умел, испытал ужасное разочарование. Вопрос остался без ответа. Меня обманули.

 Советский народ очень любил книги. Но, поскольку хороших современных не печатали, а плохие читать не хотелось, то оттягивались на дореволюционных. На полках в интеллигентских домах стояли собрания сочинений главных классиков и не главных – Писемского, Мельникова-Печёрского, Мамина-Сибиряка. Когда после 1970-го года из СССР в Израиль потянулся сначала тонкий ручеёк эмиграции, который в конце 1980-х превратился в бурный поток, на книжные полки израильских квартир легли тома этих собраний сочинений.

Сейчас поколение советских читателей книг начинает покидать этот мир. А их потомки по-русски не читают. У израильтян есть свои первоклассные писатели. А если они захотят прочесть что-нибудь из русских, то возьмут перевод. От Георгия Владимова, автора замечательной «Верный Руслан. История караульной собаки» я когда-то слышал, что было раскуплено 12 тысяч копий его книги на английском, а в крошечном Израиле – 8 тысяч на иврите.

Гутенбергова эпоха начинает усыхать сама по себе. Мой товарищ – большой книгочей, сообщил мне, что когда он хочет прочесть книгу, то скачивает её из интернета на планшет и читает в привычном для себя электронном виде.

 

У крыльца израильских домов сейчас нередко можно увидеть сложенные в стопку книги. Они напоминают мне траурные ленты, которыми отмечают иногда в Западных странах дома недавно усопших. Здесь умер некто, читавший бумажные книги. Иногда по этим стопкам можно сказать немало о жизни ушедшего.

Недавно я остановился у такой стопки. Часть книг – на английском – были посвящены компьютерам. Другая – на иврите – не знаю чему. И одиноко лежала книжка стихов слепого поэта-фронтовика Эдуарда Асадова.

Мне представилась советская школьница 60-х годов. Тогда школьницы читали жалостливые стихи Асадова про животных. А ещё про любовь. Я запомнил его строчку из какой-то критической статьи – что-то про супружескую измену:

А ему хоть раз бы возвратиться

Раньше срока из командировки!

Выучила иврит. Освоила программирование. И сохранила сентиментальность школьницы.

 

Недавно мы посетили шиву почившей Элеоноры Шифрин – удивительной женщины: страстного политика, глубокого публициста с сильным интеллектом, неутомимой благотворительницы, опекавшей многих жертв арабского террора. Когда мы уходили, сын Элеоноры Габи предложил мне взять на память что-нибудь из богатой библиотеки Элеоноры. Я взял книгу Аркадия Белинкова «Юрий Тынянов», которую когда-то собирался прочесть, и ещё одну.

Вечером, гуляя по улицам-аллеям, опоясывающим холм, на котором мы живём, я думал, что перед тем, как читать книгу о Тынянове – я был знаком лишь с небольшой его повестью «Поручик Киже», неплохо бы сперва прочесть его главный роман «Кюхля», который я когда-то тоже планировал к прочтению. Аллея цветущих деревьев – они расцветают здесь по какому-то своему графику, например сейчас в начале осени, вывела меня к уличной библиотеке. Под навесом там стоят ярко освещённые полки, на которые все желающие грузят какие хотят книги. И на каких угодно языках.

Когда-то я привёл в эту библиотеку внучку Нессу. Мы хотели найти для неё что-нибудь на английском – единственном, который она пока знает. «Почитай про Шерлока Холмса» – посоветовал я ей, доставая с полки книгу. Полистав, Несса вернула её. Книга была на испанском.

Найдя угол с русскими книгами, поначалу я наткнулся на «Самосознание личности» Владимира Столина. Более полувека назад, в 1966 году, отучившись год на мехмате МГУ, я перевёлся на второй курс факультета психологии и оказался соучеником Володи Столина. Он меня поразил тогда прекрасным владением сленга психологов. Слушая его, не понимаешь ничего. Потом, поднаторев, осознаёшь, что за спичем психолога может скрываться глубокое содержание, а может не скрываться ничего.

Вернувшись домой, я узнал из Википедии, что Владимир Столин вскоре после окончания университета защитил докторскую диссертацию, работал профессором на нашем психфаке, а в прошлом году умер. Как книга моего соученика, изданная в 1983 году, могла попасть на эту полку, укрытую тропическими деревьями?

Следующей книгой, стоявшей на полке, был роман Тынянова «Кюхля» 1973 года издания с подробными примечаниями. Это Иерусалим, и такая материализация книги, о которой я 5 минут назад думал – не самое большое чудо из случавшихся здесь.

 

 Двухтомник «Поиски смыслов». 136 избранных эссе, написанных с 2015 по 2019 годы.

$30 в США, 100 шекелей в Израиле. Е-мейл для заказа: gmgulko@gmail.com

По этому же е-мейлу можно заказать и другие книги Бориса Гулько