Геннадий Хазанов: «О том, что я еврей, узнал в коммуналке»
1
Выдающийся артист театра и эстрады о своём еврействе, КВНе и деле на Лубянке.
– Геннадий Викторович, в самом начале вашего творческого пути буквально в течение двух лет вы достигли ошеломляющего успеха. Это какой-то фарт или труд с утра до ночи?
– Даже не знаю, что вам ответить на этот вопрос. Везение это или стечение обстоятельств — не могу сказать. Что касается погружения в работу, то, наверное, это легко объяснить. Когда ты понимаешь, что хочешь чего-то добиться, то прикладываешь максимум усилий. Когда ты понял, что чего-то добился, появляется страх это потерять, с одной стороны, с другой — стопроцентное погружение в дело, которым ты занимаешься. Поэтому я никогда специально не объяснял для себя это. Видимо, так было предначертано высшими силами.
– А КВН? Насколько мне известно, вы играли в команде института?
– КВН в моей судьбе — это был проходной этап. КВН, пожалуй, позволил мне немного поверить в себя, раскрепоститься, но не более того. У меня такое впечатление, что лучшие времена этой игры уже позади и будущего у нее нет. Прожить более полувека! Полвека — это очень серьезная цифра. Как я однажды сказал, с годами у нас в стране произошла «кавээнизация». То есть произошло торжество дилетантизма. КВН — это праздник дилетантов.
– Когда вы поняли, что родились в еврейской семье, что вы еврейский мальчик?
– Точно не помню. Думаю, из общения со сверстниками во дворе. И более подробно узнал в своей коммунальной квартире. Я сначала не очень ясно представлял, что это такое. Уровень бытового антисемитизма — не сказал бы, что какой-то агрессивный, просто констатация факта, — что ты не такой, как все. Вот это ощущение из детства я запомнил хорошо.
– А дома кто-нибудь говорил на идише, маца была на Песах?
– Никогда! Вообще никогда ничего такого не было, никаких следов. Дело в том, что моя бабушка по линии матери выросла в Бессарабии, и наверняка ее первым языком был идиш. Я хорошо ее помню. Она умерла, когда мне было 22 года, но я ни разу не слышал ни одного слова на идише от нее. Она была большевичка, и какие там Песахи, евреи… Происходила такая агрессивная ассимиляция. Так я помню. Кстати, здание, в котором мы с вами беседуем, до переименования было зданием синагоги, как и теперь, в годы моего ученичества это был Московский дом художественной самодеятельности. Я сюда приехал в первый раз в своей жизни в 15 лет, и здесь проходила встреча с Аркадием Райкиным. Тогда я с ним и познакомился. Но мы немного отвлеклись от темы еврейских корней. Люди в России со времен Российской империи убегали от своих корней. Евреи всегда переживали глубоко сидящий внутри комплекс неполноценности. По крайней мере, так им давали понять.
– У вас есть недвижимость в Тель-Авиве — по крайней мере, так пишут газеты. Вы когда-нибудь думали о том, чтобы временно или навсегда переехать жить в Израиль?
– Нет, никогда не думал. Я примерял свое пребывание за рубежом с точки зрения возможности выходить или не выходить на сцену. Я очень много гастролировал и застал то время, когда приезд артистов из России в Израиль вызывал большой интерес и ностальгию по своему прошлому. Моя профессия насмерть завязана на языке. Наступил такой момент, когда люди просто перестали понимать, о чем идет речь.
– А вы до 1987 года были где-нибудь за границей?
– Я 10 лет вообще был «невыездным», с формулировкой на моей папке. В моем личном деле на Лубянке было написано «Пособник международного сионизма». Тогда это было страшное обвинение. Я был «клиентом» 5-го управления КГБ.
– Почему на Лубянке было открыто дело на вас?
– На Лубянке в КГБ СССР существовало знаменитое 5-е управление, оно занималось широким спектром вопросов — идеологией. Там были разные отделы, и один из них — специальный, который занимался евреями. Как-то, находясь в Канаде, в Монреале, в 1976 году на Олимпийских играх я встретился с двоюродным братом моей жены, который попросил передать своему отцу из города Чайковский бритвенный прибор и пять пластинок с еврейскими песнями и по моей просьбе купил моей жене плащ, за который я должен был расплатиться с его отцом, что я и сделал, когда вернулся в Москву. А он через две недели решил удостовериться в моей порядочности и позвонил из Монреаля из автомата на мой домашний телефон. И этого было достаточно, чтобы я стал пособником международного сионизма, так как все телефонные звонки фиксировались.
– Вы работали со многими сатириками. Кто запомнился вам больше всего, кто оставил особый след?
– Все, с кем я работал, оставили яркий след. Не могу выделить кого-то. Кто-то был более одарен, кто-то менее. Например, сильнейшее влияние на меня оказал Аркадий Хайт, очень серьезную роль в моей жизни сыграл Михаил Городинский, огромное количество работ я делал с Леоном Измайловым, Семеном Альтовым. Также пересекался уже в меньших объемах с Григорием Гориным, Анатолием Трушкиным. Каждый был мне по-своему интересен. Я имел дело с самыми одаренными людьми своего времени. И прекращение совместной работы к концу 90-х годов стало одной из причин моего расставания с этим жанром. И тут удивляться нечему. К счастью, в моей жизни появилась театральная сцена, драматические спектакли.
– Последний вопрос. Вот если бы на вашу ладонь положили таблетку бессмертия — можете ее съесть, можете кому-то отдать, — что бы вы сделали?
– Я бы отдал ее вам, сразу предложил бы.
Беседовали Андрей и Кирилл ЭЙХФУСЫ
Комментариев нет:
Отправить комментарий