Вторая школа жизни
17.08.2021
17.08.2021
«Засилье евреев! Гнилой дух! Отсутствие идеалов!» – эти слова в 1971 году положили конец легендарной московской «Второй школе». Но за 15 лет лучшие умы Союза взрастили там сотни знаменитых математиков, писателей и просто богатейших людей мира.
На трибуну поднялась маленькая невзрачная женщина с пышущим ненавистью лицом – школьная учительница химии Клавдия Андреевна Круковская. Дело происходило летом 1971 года на заседании бюро райкома партии на юго-западе Москвы. На повестке дня была ситуация в знаменитой московской «Второй школе», в которой Круковская, собственно, и работала. У партийных бонз уже несколько шкафов были завалены доносами на то, что там творилось – Круковская числилась автором большинства.
Творилось в школе по тем временам как минимум странное. Учитель истории Анатолий Якобсон рассказывал детям об истинной роли Льва Троцкого в Октябрьской революции, а на досуге выпускал первый в СССР правозащитный бюллетень «Хроника текущих событий». Математик Израиль Сивашинский вел кружок по изучению иврита и боролся за право репатриации в Израиль. Физик Наум Сигаловский слушал «Голос Америки». Тайно продолжал сотрудничать со школой профессор Евгений Дынкин, в 1967 году уволенный с мехмата за подписание письма в защиту диссидентов Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова, обвиненных в составлении и публикации за границей сборника «Белая книга» по делу Синявского и Даниэля.
Все эти люди – крупнейшие ученые своего времени – преподавали во «Второй школе» из идейных соображений, пытаясь своими руками создать уникальное явление в советском образовании. Их научные заслуги, впрочем, членов бюро райкома совсем не интересовали.
– При потворстве школьной администрации в школе творится невообразимое, – дрожащим голосом докладывала с трибуны Круковская. – Засилье евреев! Гнилой дух! Отсутствие идеалов!
Круковская была хорошим учителем – других в этой школе не было. А то, что ее идеалы не совпадали с «отсутствующими идеалами» других преподавателей – так это было для школы нормой. «Я никогда не подбирал людей, исходя из идеологических установок: для меня был важен только педагогический талант», – рассказывал впоследствии основатель и директор «Второй школы» Владимир Федорович Овчинников. Он прекрасно знал, кто из учителей пишет доносы, и это никак не отражалось на его отношении к ним. К трагедии, которая развернулась при пособничестве Круковской после того заседания бюро райкома, Овчинников был тоже готов. С поста директора школы его уволили, костяк учителей ушел в течение нескольких следующих месяцев. «Странно, что нам дали проработать целых 15 лет», – говорил Овчинников. Зла он ни на кого не держал.
Однако ученики осиротевшей школы были крайне злы и поклялись с тех пор везде оставлять в укромных местах заветный код: «Крука – сука». «Каждый выпускник непременно расскажет вам, как он прочитал эти огненные слова, эти наши мене-текел-фарес не только в курилке МГУ или физтеха, в аудитории Гарварда или Кембриджа, но и в аэропортах Франкфурта, Тель-Авива, а то какого-нибудь и вовсе Буэнос-Айреса», – рассказывал выпускник 70-го года, писатель и общественный деятель Евгений Бунимович. Воспитанники «Второй школы» действительно уже давно разбросаны по миру: кто-то преподает в именитых университетах, кто-то работает в ведущих глобальных компаниях.
«Второй школы», наверное, не было бы, если бы молодой партийный функционер Владимир Овчинников не влюбился. Выпускник истфака пединститута, он попал по распределению в Калугу, год проработал там учителем истории, а потом начал стремительно расти по партийной линии: обком комсомола, затем переезд в Москву, в отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ. Но в Калуге молодой человек попал в «нежелательное окружение». Там было много тех, кого сослали «за 101-й км», в том числе диссиденты, и молодой партийный функционер подружился с ними. Подружился он и с Ириной Зельдич, дочерью репрессированного и расстрелянного врага народа. До расстрела отца Ирина жила и училась в Москве – ее школьной учительницей была та самая «Крука-сука». Дружба с Ириной переросла в любовь, любовь – в брак. «За то, что я женился на дочери репрессированного, к тому же еврейке, из ЦК ВЛКСМ меня выгнали с треском», – рассказывал он позже.
Овчинников пошел работать в школу рабочей молодёжи. Это была школа № 48 на юго-западе Москвы. Вскоре его назначили директором обычной муниципальной школы-новостройки поблизости – осенью 1956 года туда должны были прийти первые ученики. В старших классах тогда практиковали так называемое производственное обучение, и Овчинников – вместо того чтобы готовить токарей и швей-мотористок – договорился о такой практике с расположенным неподалеку Институтом точной механики и вычислительной техники. Готовить предполагалось «радиомонтажников»: старшеклассники должны были паять платы для вычислительных машин, а заодно и работать на таких машинах, чтобы получить профессию «программист-оператор». На эту перспективную специальность захотели учить детей окрестные профессора и академики – контингент, таким образом, начал подбираться качественный.
Овчинников взялся набирать учителей по своему вкусу. Пришли яркий учитель литературы Исаак Збарский, учитель математики Илья Царик, через какое-то время они начали проводить открытые уроки, на которые съезжалось полгорода. Несколько лет спустя, в 1963-м, произошло еще одно важное событие: один из лучших в стране математиков, ученик Колмогорова Евгений Борисович Дынкин организовал при МГУ Вечернюю математическую школу (ВМШ). Дочь Дынкина училась во «Второй школе», так что в 1964 году Овчинникову не составило труда пригласить математика читать лекции школьникам, а старшеклассникам, наоборот, давать возможность посещать ВМШ. Дынкин был человеком энциклопедических знаний, цитировал на языке оригинала «Илиаду» и «Одиссею», знал китайские иероглифы. Все это было явлено в полном объеме ученикам «Второй школы». Также он привёл в школу большую когорту своих учеников – аспирантов и старшекурсников.
Таким же образом, обучая классы своих детей, в школе поработали профессора МГУ Борис Шабат и Олег Локуциевский, физики Моисей Хайкин и Андрей Боровик-Романов, а также академик Израиль Гельфанд. Школа очень быстро стала знаменитой, в нее было трудно поступить. Младшей школы там не было, а для поступления в любой класс, начиная с 6-го, нужно было пройти конкурс – восемь и более человек на место. Отличников, тем не менее, в школе было мало: щедрых на пятерки учителей не наблюдалось. Например, учитель русского языка Музылев снижал оценку на балл за одну орфографическую или две синтаксические ошибки, в результате ученик вполне мог получить «минус 14». За каждую ошибку полагалось делать упражнение из Розенталя.
В школе было одновременно два курса математики – школьной и высшей. Высшую математику читал Виктор Левин – до войны он работал в Геттингенском университете в Германии, а вообще был учеником легендарного Годфри Харолда Харди. В общем, Левин мог читать лекции на английском, немецком и французском. Курсов физики тоже было одновременно два, причем тот, который считался школьным, читался по учебникам Григория Ландсберга. Не менее серьезно подходили в школе ко всем гуманитарным наукам, и даже на уроках физкультуры нагрузки были очень большими. Так, учитель литературы и завуч Герман Наумович Фейн, проводя собеседование для поступающих, говорил: «Вы, видимо, полагаете, что собираетесь поступать в физматшколу. Это очень опасная ошибка, поэтому подумайте еще хорошенько. В действительности вы пытаетесь поступить в историко-литературную школу с физкультурным уклоном для математиков и физиков».
С середины 60-х вести факультативы во «Второй школе» рвались десятки лучших преподавателей Москвы. Это был абсолютно подвижнический интерес, желание делиться знаниями. О кружках иврита и диссидентской деятельности своих учителей Овчинников, конечно, знал, но запрещать что-либо кому-либо было не в его правилах. Так же как не в его правилах было отказывать в поступлении в школу ученикам по каким-либо идеологическим соображениям. После ареста в 1966 году Юлия Даниэля учился в школе, например, его сын Александр – он переехал к матери Ларисе Богораз, и ни одна другая московская школа его принимать не хотела.
После разгрома школы в 1971-м судьбы тех, кто был с ней связан, сложились по-разному. Владимир Овчинников чудом остался в профессии, а в 2002 году в возрасте 73 лет даже вернулся в кресло директора той же школы – к этому времени она уже называлась Лицей «Вторая школа». Он провел в этой должности последние 19 лет жизни. Выпускник 72-го года Петр Авен стал одним из богатейших людей России, совладельцем «Альфа-групп». Евгений Бунимович – депутатом и общественным деятелем, Леонид Радзиховский, Николай Климонтович, Владимир Шаров – писателями.
Однако считается, что большинство выпускников и учителей того удивительного времени расцвета все же из страны уехали. Учитель литературы Герман Фейн в эмиграции работал начальником русской редакции «Немецкой волны», другой учитель литературы Анатолий Якобсон стал знаменитым еврейским писателем и литературоведом. А учитель физики Яков Мозганов создал в Израиле сеть физико-математических школ «Мофет», использовав тот опыт, который он приобрел в легендарной «Второй школе».
На трибуну поднялась маленькая невзрачная женщина с пышущим ненавистью лицом – школьная учительница химии Клавдия Андреевна Круковская. Дело происходило летом 1971 года на заседании бюро райкома партии на юго-западе Москвы. На повестке дня была ситуация в знаменитой московской «Второй школе», в которой Круковская, собственно, и работала. У партийных бонз уже несколько шкафов были завалены доносами на то, что там творилось – Круковская числилась автором большинства.
Творилось в школе по тем временам как минимум странное. Учитель истории Анатолий Якобсон рассказывал детям об истинной роли Льва Троцкого в Октябрьской революции, а на досуге выпускал первый в СССР правозащитный бюллетень «Хроника текущих событий». Математик Израиль Сивашинский вел кружок по изучению иврита и боролся за право репатриации в Израиль. Физик Наум Сигаловский слушал «Голос Америки». Тайно продолжал сотрудничать со школой профессор Евгений Дынкин, в 1967 году уволенный с мехмата за подписание письма в защиту диссидентов Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова, обвиненных в составлении и публикации за границей сборника «Белая книга» по делу Синявского и Даниэля.
Все эти люди – крупнейшие ученые своего времени – преподавали во «Второй школе» из идейных соображений, пытаясь своими руками создать уникальное явление в советском образовании. Их научные заслуги, впрочем, членов бюро райкома совсем не интересовали.
– При потворстве школьной администрации в школе творится невообразимое, – дрожащим голосом докладывала с трибуны Круковская. – Засилье евреев! Гнилой дух! Отсутствие идеалов!
Круковская была хорошим учителем – других в этой школе не было. А то, что ее идеалы не совпадали с «отсутствующими идеалами» других преподавателей – так это было для школы нормой. «Я никогда не подбирал людей, исходя из идеологических установок: для меня был важен только педагогический талант», – рассказывал впоследствии основатель и директор «Второй школы» Владимир Федорович Овчинников. Он прекрасно знал, кто из учителей пишет доносы, и это никак не отражалось на его отношении к ним. К трагедии, которая развернулась при пособничестве Круковской после того заседания бюро райкома, Овчинников был тоже готов. С поста директора школы его уволили, костяк учителей ушел в течение нескольких следующих месяцев. «Странно, что нам дали проработать целых 15 лет», – говорил Овчинников. Зла он ни на кого не держал.
Однако ученики осиротевшей школы были крайне злы и поклялись с тех пор везде оставлять в укромных местах заветный код: «Крука – сука». «Каждый выпускник непременно расскажет вам, как он прочитал эти огненные слова, эти наши мене-текел-фарес не только в курилке МГУ или физтеха, в аудитории Гарварда или Кембриджа, но и в аэропортах Франкфурта, Тель-Авива, а то какого-нибудь и вовсе Буэнос-Айреса», – рассказывал выпускник 70-го года, писатель и общественный деятель Евгений Бунимович. Воспитанники «Второй школы» действительно уже давно разбросаны по миру: кто-то преподает в именитых университетах, кто-то работает в ведущих глобальных компаниях.
«Второй школы», наверное, не было бы, если бы молодой партийный функционер Владимир Овчинников не влюбился. Выпускник истфака пединститута, он попал по распределению в Калугу, год проработал там учителем истории, а потом начал стремительно расти по партийной линии: обком комсомола, затем переезд в Москву, в отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ. Но в Калуге молодой человек попал в «нежелательное окружение». Там было много тех, кого сослали «за 101-й км», в том числе диссиденты, и молодой партийный функционер подружился с ними. Подружился он и с Ириной Зельдич, дочерью репрессированного и расстрелянного врага народа. До расстрела отца Ирина жила и училась в Москве – ее школьной учительницей была та самая «Крука-сука». Дружба с Ириной переросла в любовь, любовь – в брак. «За то, что я женился на дочери репрессированного, к тому же еврейке, из ЦК ВЛКСМ меня выгнали с треском», – рассказывал он позже.
Овчинников пошел работать в школу рабочей молодёжи. Это была школа № 48 на юго-западе Москвы. Вскоре его назначили директором обычной муниципальной школы-новостройки поблизости – осенью 1956 года туда должны были прийти первые ученики. В старших классах тогда практиковали так называемое производственное обучение, и Овчинников – вместо того чтобы готовить токарей и швей-мотористок – договорился о такой практике с расположенным неподалеку Институтом точной механики и вычислительной техники. Готовить предполагалось «радиомонтажников»: старшеклассники должны были паять платы для вычислительных машин, а заодно и работать на таких машинах, чтобы получить профессию «программист-оператор». На эту перспективную специальность захотели учить детей окрестные профессора и академики – контингент, таким образом, начал подбираться качественный.
Овчинников взялся набирать учителей по своему вкусу. Пришли яркий учитель литературы Исаак Збарский, учитель математики Илья Царик, через какое-то время они начали проводить открытые уроки, на которые съезжалось полгорода. Несколько лет спустя, в 1963-м, произошло еще одно важное событие: один из лучших в стране математиков, ученик Колмогорова Евгений Борисович Дынкин организовал при МГУ Вечернюю математическую школу (ВМШ). Дочь Дынкина училась во «Второй школе», так что в 1964 году Овчинникову не составило труда пригласить математика читать лекции школьникам, а старшеклассникам, наоборот, давать возможность посещать ВМШ. Дынкин был человеком энциклопедических знаний, цитировал на языке оригинала «Илиаду» и «Одиссею», знал китайские иероглифы. Все это было явлено в полном объеме ученикам «Второй школы». Также он привёл в школу большую когорту своих учеников – аспирантов и старшекурсников.
Таким же образом, обучая классы своих детей, в школе поработали профессора МГУ Борис Шабат и Олег Локуциевский, физики Моисей Хайкин и Андрей Боровик-Романов, а также академик Израиль Гельфанд. Школа очень быстро стала знаменитой, в нее было трудно поступить. Младшей школы там не было, а для поступления в любой класс, начиная с 6-го, нужно было пройти конкурс – восемь и более человек на место. Отличников, тем не менее, в школе было мало: щедрых на пятерки учителей не наблюдалось. Например, учитель русского языка Музылев снижал оценку на балл за одну орфографическую или две синтаксические ошибки, в результате ученик вполне мог получить «минус 14». За каждую ошибку полагалось делать упражнение из Розенталя.
В школе было одновременно два курса математики – школьной и высшей. Высшую математику читал Виктор Левин – до войны он работал в Геттингенском университете в Германии, а вообще был учеником легендарного Годфри Харолда Харди. В общем, Левин мог читать лекции на английском, немецком и французском. Курсов физики тоже было одновременно два, причем тот, который считался школьным, читался по учебникам Григория Ландсберга. Не менее серьезно подходили в школе ко всем гуманитарным наукам, и даже на уроках физкультуры нагрузки были очень большими. Так, учитель литературы и завуч Герман Наумович Фейн, проводя собеседование для поступающих, говорил: «Вы, видимо, полагаете, что собираетесь поступать в физматшколу. Это очень опасная ошибка, поэтому подумайте еще хорошенько. В действительности вы пытаетесь поступить в историко-литературную школу с физкультурным уклоном для математиков и физиков».
С середины 60-х вести факультативы во «Второй школе» рвались десятки лучших преподавателей Москвы. Это был абсолютно подвижнический интерес, желание делиться знаниями. О кружках иврита и диссидентской деятельности своих учителей Овчинников, конечно, знал, но запрещать что-либо кому-либо было не в его правилах. Так же как не в его правилах было отказывать в поступлении в школу ученикам по каким-либо идеологическим соображениям. После ареста в 1966 году Юлия Даниэля учился в школе, например, его сын Александр – он переехал к матери Ларисе Богораз, и ни одна другая московская школа его принимать не хотела.
После разгрома школы в 1971-м судьбы тех, кто был с ней связан, сложились по-разному. Владимир Овчинников чудом остался в профессии, а в 2002 году в возрасте 73 лет даже вернулся в кресло директора той же школы – к этому времени она уже называлась Лицей «Вторая школа». Он провел в этой должности последние 19 лет жизни. Выпускник 72-го года Петр Авен стал одним из богатейших людей России, совладельцем «Альфа-групп». Евгений Бунимович – депутатом и общественным деятелем, Леонид Радзиховский, Николай Климонтович, Владимир Шаров – писателями.
Однако считается, что большинство выпускников и учителей того удивительного времени расцвета все же из страны уехали. Учитель литературы Герман Фейн в эмиграции работал начальником русской редакции «Немецкой волны», другой учитель литературы Анатолий Якобсон стал знаменитым еврейским писателем и литературоведом. А учитель физики Яков Мозганов создал в Израиле сеть физико-математических школ «Мофет», использовав тот опыт, который он приобрел в легендарной «Второй школе».
17.08.2021
«Засилье евреев! Гнилой дух! Отсутствие идеалов!» – эти слова в 1971 году положили конец легендарной московской «Второй школе». Но за 15 лет лучшие умы Союза взрастили там сотни знаменитых математиков, писателей и просто богатейших людей мира.
На трибуну поднялась маленькая невзрачная женщина с пышущим ненавистью лицом – школьная учительница химии Клавдия Андреевна Круковская. Дело происходило летом 1971 года на заседании бюро райкома партии на юго-западе Москвы. На повестке дня была ситуация в знаменитой московской «Второй школе», в которой Круковская, собственно, и работала. У партийных бонз уже несколько шкафов были завалены доносами на то, что там творилось – Круковская числилась автором большинства.
Творилось в школе по тем временам как минимум странное. Учитель истории Анатолий Якобсон рассказывал детям об истинной роли Льва Троцкого в Октябрьской революции, а на досуге выпускал первый в СССР правозащитный бюллетень «Хроника текущих событий». Математик Израиль Сивашинский вел кружок по изучению иврита и боролся за право репатриации в Израиль. Физик Наум Сигаловский слушал «Голос Америки». Тайно продолжал сотрудничать со школой профессор Евгений Дынкин, в 1967 году уволенный с мехмата за подписание письма в защиту диссидентов Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова, обвиненных в составлении и публикации за границей сборника «Белая книга» по делу Синявского и Даниэля.
Все эти люди – крупнейшие ученые своего времени – преподавали во «Второй школе» из идейных соображений, пытаясь своими руками создать уникальное явление в советском образовании. Их научные заслуги, впрочем, членов бюро райкома совсем не интересовали.
– При потворстве школьной администрации в школе творится невообразимое, – дрожащим голосом докладывала с трибуны Круковская. – Засилье евреев! Гнилой дух! Отсутствие идеалов!
Круковская была хорошим учителем – других в этой школе не было. А то, что ее идеалы не совпадали с «отсутствующими идеалами» других преподавателей – так это было для школы нормой. «Я никогда не подбирал людей, исходя из идеологических установок: для меня был важен только педагогический талант», – рассказывал впоследствии основатель и директор «Второй школы» Владимир Федорович Овчинников. Он прекрасно знал, кто из учителей пишет доносы, и это никак не отражалось на его отношении к ним. К трагедии, которая развернулась при пособничестве Круковской после того заседания бюро райкома, Овчинников был тоже готов. С поста директора школы его уволили, костяк учителей ушел в течение нескольких следующих месяцев. «Странно, что нам дали проработать целых 15 лет», – говорил Овчинников. Зла он ни на кого не держал.
Однако ученики осиротевшей школы были крайне злы и поклялись с тех пор везде оставлять в укромных местах заветный код: «Крука – сука». «Каждый выпускник непременно расскажет вам, как он прочитал эти огненные слова, эти наши мене-текел-фарес не только в курилке МГУ или физтеха, в аудитории Гарварда или Кембриджа, но и в аэропортах Франкфурта, Тель-Авива, а то какого-нибудь и вовсе Буэнос-Айреса», – рассказывал выпускник 70-го года, писатель и общественный деятель Евгений Бунимович. Воспитанники «Второй школы» действительно уже давно разбросаны по миру: кто-то преподает в именитых университетах, кто-то работает в ведущих глобальных компаниях.
«Второй школы», наверное, не было бы, если бы молодой партийный функционер Владимир Овчинников не влюбился. Выпускник истфака пединститута, он попал по распределению в Калугу, год проработал там учителем истории, а потом начал стремительно расти по партийной линии: обком комсомола, затем переезд в Москву, в отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ. Но в Калуге молодой человек попал в «нежелательное окружение». Там было много тех, кого сослали «за 101-й км», в том числе диссиденты, и молодой партийный функционер подружился с ними. Подружился он и с Ириной Зельдич, дочерью репрессированного и расстрелянного врага народа. До расстрела отца Ирина жила и училась в Москве – ее школьной учительницей была та самая «Крука-сука». Дружба с Ириной переросла в любовь, любовь – в брак. «За то, что я женился на дочери репрессированного, к тому же еврейке, из ЦК ВЛКСМ меня выгнали с треском», – рассказывал он позже.
Овчинников пошел работать в школу рабочей молодёжи. Это была школа № 48 на юго-западе Москвы. Вскоре его назначили директором обычной муниципальной школы-новостройки поблизости – осенью 1956 года туда должны были прийти первые ученики. В старших классах тогда практиковали так называемое производственное обучение, и Овчинников – вместо того чтобы готовить токарей и швей-мотористок – договорился о такой практике с расположенным неподалеку Институтом точной механики и вычислительной техники. Готовить предполагалось «радиомонтажников»: старшеклассники должны были паять платы для вычислительных машин, а заодно и работать на таких машинах, чтобы получить профессию «программист-оператор». На эту перспективную специальность захотели учить детей окрестные профессора и академики – контингент, таким образом, начал подбираться качественный.
Овчинников взялся набирать учителей по своему вкусу. Пришли яркий учитель литературы Исаак Збарский, учитель математики Илья Царик, через какое-то время они начали проводить открытые уроки, на которые съезжалось полгорода. Несколько лет спустя, в 1963-м, произошло еще одно важное событие: один из лучших в стране математиков, ученик Колмогорова Евгений Борисович Дынкин организовал при МГУ Вечернюю математическую школу (ВМШ). Дочь Дынкина училась во «Второй школе», так что в 1964 году Овчинникову не составило труда пригласить математика читать лекции школьникам, а старшеклассникам, наоборот, давать возможность посещать ВМШ. Дынкин был человеком энциклопедических знаний, цитировал на языке оригинала «Илиаду» и «Одиссею», знал китайские иероглифы. Все это было явлено в полном объеме ученикам «Второй школы». Также он привёл в школу большую когорту своих учеников – аспирантов и старшекурсников.
Таким же образом, обучая классы своих детей, в школе поработали профессора МГУ Борис Шабат и Олег Локуциевский, физики Моисей Хайкин и Андрей Боровик-Романов, а также академик Израиль Гельфанд. Школа очень быстро стала знаменитой, в нее было трудно поступить. Младшей школы там не было, а для поступления в любой класс, начиная с 6-го, нужно было пройти конкурс – восемь и более человек на место. Отличников, тем не менее, в школе было мало: щедрых на пятерки учителей не наблюдалось. Например, учитель русского языка Музылев снижал оценку на балл за одну орфографическую или две синтаксические ошибки, в результате ученик вполне мог получить «минус 14». За каждую ошибку полагалось делать упражнение из Розенталя.
В школе было одновременно два курса математики – школьной и высшей. Высшую математику читал Виктор Левин – до войны он работал в Геттингенском университете в Германии, а вообще был учеником легендарного Годфри Харолда Харди. В общем, Левин мог читать лекции на английском, немецком и французском. Курсов физики тоже было одновременно два, причем тот, который считался школьным, читался по учебникам Григория Ландсберга. Не менее серьезно подходили в школе ко всем гуманитарным наукам, и даже на уроках физкультуры нагрузки были очень большими. Так, учитель литературы и завуч Герман Наумович Фейн, проводя собеседование для поступающих, говорил: «Вы, видимо, полагаете, что собираетесь поступать в физматшколу. Это очень опасная ошибка, поэтому подумайте еще хорошенько. В действительности вы пытаетесь поступить в историко-литературную школу с физкультурным уклоном для математиков и физиков».
С середины 60-х вести факультативы во «Второй школе» рвались десятки лучших преподавателей Москвы. Это был абсолютно подвижнический интерес, желание делиться знаниями. О кружках иврита и диссидентской деятельности своих учителей Овчинников, конечно, знал, но запрещать что-либо кому-либо было не в его правилах. Так же как не в его правилах было отказывать в поступлении в школу ученикам по каким-либо идеологическим соображениям. После ареста в 1966 году Юлия Даниэля учился в школе, например, его сын Александр – он переехал к матери Ларисе Богораз, и ни одна другая московская школа его принимать не хотела.
После разгрома школы в 1971-м судьбы тех, кто был с ней связан, сложились по-разному. Владимир Овчинников чудом остался в профессии, а в 2002 году в возрасте 73 лет даже вернулся в кресло директора той же школы – к этому времени она уже называлась Лицей «Вторая школа». Он провел в этой должности последние 19 лет жизни. Выпускник 72-го года Петр Авен стал одним из богатейших людей России, совладельцем «Альфа-групп». Евгений Бунимович – депутатом и общественным деятелем, Леонид Радзиховский, Николай Климонтович, Владимир Шаров – писателями.
Однако считается, что большинство выпускников и учителей того удивительного времени расцвета все же из страны уехали. Учитель литературы Герман Фейн в эмиграции работал начальником русской редакции «Немецкой волны», другой учитель литературы Анатолий Якобсон стал знаменитым еврейским писателем и литературоведом. А учитель физики Яков Мозганов создал в Израиле сеть физико-математических школ «Мофет», использовав тот опыт, который он приобрел в легендарной «Второй школе».
Комментариев нет:
Отправить комментарий