Не стало Арины Гинзбург

Опубликовано: 8.08.2021

В возрасте 83 лет умерла Арина (Ирина) Сергеевна Гинзбург, филолог, правозащитница, журналист, жена диссидента Александра Гинзбурга (1936–2002). 

Photo copyright: rusoch.fr

Она родилась 9 августа 1937 года в Москве. В 1959 году окончила филологический факультет МГУ, защитила диплом по творчеству Ф.М. Достоевского. Первый ее муж – лингвист Александр Жолковский. В 1960–1967 годах работала в Московском университете на кафедре русского языка для иностранцев.

Участница петиционной кампании вокруг «процесса четырех» (1968), автор Самиздата. Подготовила два сборника: «История одной голодовки» (1968) и «Калуга, июль 1978». Одна из организаторов помощи политзаключенным, участвовала в деятельности Фонда помощи политзаключенным (с 1974 года), распорядитель этого Фонда (в 1977–1980 годах). Подписала письма в защиту диссидентов Г.Г. Суперфина (1974) и С.А. Ковалева (1976), заявление к Дню прав человека (1975). Подвергалась преследованиям со стороны советских властей: была отстранена от преподавательской работы, у нее проводились обыски по делу мужа, к ней также применялся домашний арест.

1 февраля 1980 года вынужденно покинула Советский Союз вслед за высланным ранее мужем Александром Гинзбургом. Жила в Париже. Работала заместителем главного редактора газеты «Русская мысль» в 1980–1997 годах. В 1982–1990 годах европейский корреспондент радиостанции «Голос Америки».

Арина Гинзбург так вспоминала о своем советском прошлом: «В 1962 году я познакомилась с Аликом Гинзбургом, когда он вернулся после первого заключения за поэтический сборник «Синтаксис». Второй раз его арестовали в 1967 году – за пять дней до нашей свадьбы, и на меня сразу стали давить, чтобы я отказалась от Алика. В квартире провели обыск. Линия КГБ была такая: хорошая, правильная тургеневская девушка связалась с каким-то евреем-недоучкой. Потом был ученый совет фа­культета, а спустя еще пару недель – всего университета. Там присутствовало человек 25 профессоров. Видно было, что они все понимают и даже мне сочувствуют. Но работу я потеряла.

После суда Алика отправили в лагерь, в Мордовию, в колонию возле поселка Явас. На свидания меня долго не пускали, так как официально мы не были женаты. Первый раз мы поехали туда с мамой Алика, Людмилой Ильиничной. Когда я приехала, начальник лагеря мне сказал: «Какая вы жена? Где у вас запись об этом?» Это был 1968 год. Я бесконечно писала заявления, ходила, до­бивалась, чтобы свадьбу разрешили. На свидания меня не пускали. Шел уже второй год его заклю­чения. И тогда Алик объявил голодовку. Власти заволновались, и нас с Людмилой Ильиничной пригласили в Генеральную прокуратуру. Там мне сказали: «Если он снимет голодовку, мы вам разрешим пожениться». «Давить на него я не буду. Я готова ему написать прямо здесь, при вас, но открытку такого содержания: «Алик, я пишу тебе из Генеральной прокуратуры. Мне сказали, что, если ты снимешь голодовку, нам разрешат пожениться». Открытка, естественно, к Алику не дошла. Но в середине июля меня позвали на прием к генералу Кузнецову. Вхожу в кабинет, из-за стола встает благообразный нестарый мужчина с веселым лицом и говорит: «Ну, поздравляю – вы добились своего. Свадьбу разрешили – она состоится в поселке Озерном 21 августа».

На свадьбу меня собирала вся Москва. Я везла какие-то невероятно вкусные котлеты, специальные печенья с орехами и маслом. Боря Шрагин, мой провожатый, человек не слабенький (Борис Шрагин – философ, публицист и правозащитник), такой рюкзак тащил, что страшно было, что он надорвется. В лагере был дом свиданий (прямо вывеска такая была), и никому не казалось странным, что в дореволюционной России так называли публичный дом. В одной из двух комнат – в первой шмонали – состоялось наше бракосочетание. Я была в белом платье. Появился Алик – в робе и брюках из грубого черного полотна, без пуговиц, без застежек. Зато в руках у него был роскошный букет – зэки добились, чтобы им разрешили выращивать в зоне цветы. В этот день они срезали все цветы, так что у меня были букетики от всех обитателей зоны: литовцев, эстонцев, украинцев – всех. За стеной мы слышали гул, зэки дружно орали «Горько! Горько!».

Еще до нашей свадьбы Юлик Даниэль написал стихотворение «Надпись на Арине»: «Она, безусловно, дороже Парижа! Отгадка сравненья ясна и проста: он стоит обедни – а наша Ариша Великого стоит поста…» (Алик голодал 27 дней). Так впервые в нашей судьбе появился знак “Париж”».

Подписывайтесь на мой телеграм-канал: https://t.me/podosokorsky

Николай Подосокорский