Мирон Я. Амусья,
профессор физики
Физкульт-ура!
(Многолетняя нервотрёпка, и чем она в итоге закончилась)
Не
страшны дурные вести —
Мы в
ответ бежим на месте,
В
выигрыше даже начинающий.
Красота!
Среди бегущих
Первых
нет и отстающих —
Бег на
месте общепримиряющий!
В Высоцкий
Пока я пробегала кружок с расплетающейся
косой и красной мордой, одноклассники успевали сбегать к метро за мороженым,
прыгая в высоту (если так можно
было назвать это телодвижение) я сбивала установленную на минимуме
планку, прыжок в длину завершался в зоне толчка, конь и козел валились на бок
от моего натиска.
Т. Хохрина
Данная
заметка написана под влиянием рассказа Т. Хохриной «Мы верим твёрдо в героев
спорта», где рассказывается о неспортивной маленькой девочке, затем девушке,
которая связанные с этим невзгоды успешно преодолевала, ещё и потому, что была
хороша собой, а воздыхатели на неспортивность внимания не обращали. Этот
рассказ напомнил мне о моих многолетних злоключениях по той же причине, но без
столь простого и быстрого их завершения. Оно и понятно – мальчик считался
обязательно будущим воином, он должен был быть защитником, сильным, ловким и
смелым. Ни одного из подобных качеств у меня никогда не было, и, таким образом,
в бойцы советской армии и флота я определённо не годился.
Из-за ВОВ
школа, в которую я поступил в Казахстане, уроков физкультуры не имела. Было
военное дело, к которому наша близость к границе с Китаем заставляла власти
относиться серьёзно. Нас учили тому, как пользоваться винтовкой, автоматом, заряжать
и разряжать пулемёт «Максим». Мои одноклассники, в абсолютном
большинстве третье- и второгодники, управляться даже с такой простой техникой
не могли. Поэтому, когда школу объявили батальоном, а наш класс – взводом, я, который
легко всё, включая «Максим», разбирал и собирал, был назначен его
командиром. Странно вспоминать, но подчинения командиру было просто идеальное,
и я, десятилетний, в 1944 достиг вершины своей служебной карьеры, поскольку никогда
после в моём подчинении не находилось столько людей!
В СССР был
буквально культ физкультуры и спорта. Я отнёс бы это к специфике диктаторских
режимов вообще, если бы много позднее не убедился, что этот культ вполне уютно
существует и при самых что ни на есть демократиях. Оказалось, что именно там хороший
футболист, прыгун или кто-либо в этом роде зарабатывают гораздо больше
именитого научного работника, а по узнаваемости так просто даёт ему сто очков
вперёд. Неспортивность существенно портила мне жизнь в течение многих лет, я
вёл с ней длительное время проигрышную войну, которая только усиливала
расстройство. и, как мне казалось, была причиной хоть небольшого, но изгойства.
Одноклассники
играли в футбол, где я мог быть лишь вратарём, поскольку это позволяло мне не
бегать, а мячи, просто часто отскакивая от меня, создавали иллюзию участия в
игре. Уроки физкультуры были пыткой, поскольку ни в чём, кроме совместного бега
по кругу, да и то с заметным отставанием от других, я не мог участвовать. Но и вне
уроков жизнь моя в этом направлении была непроста. Если добавить, что ростом я
был мал, может, самый маленький в классе, а упитанностью, отъевшись по
возвращении в Ленинград в 1946, вполне большой, понятно, что это делало моё
положение в классе незавидным. Я, вчерашний командир взвода, даже не мог, как
считал, позволить себе, например, учиться кататься на велосипеде – мне
казалось, что все смеются надо мной при таких попытках. Та же ситуация была с
коньками, плаванием и т.п.
Не
помогало, а даже ухудшало, я бы сказал, моё положение и то, что учителем
физкультуры был еврей, Наум Шайкевич. Он не верил ни на грош в то, что я не
могу, рассматривая моё поведение как издевательство над ним лично. Родители
оказывали мне посильную помощь, выражавшуюся в том, что мама часто писала
справку, будто я не здоров. Сами абсолютно неспортивные, тем не менее
перевалившие в итоге вполне дееспособными восьмидесятишестилетний рубеж, они
мне ничем помочь в отношении дел физкультурных не могли. Сидение на скамейке в
спортзале было единственным местом и временем, когда мы с Шайкевичем не
ненавидели друг друга. Замечу в виде исторической справки, что спорт в семьях
моих родителей считался занятием малодостойным, проявлением эдакого
лайдачества. Единственный, увлекавшийся танцами на льду дядя, порицался из-за
этого за легкомыслие.
Мальчики
нередко дрались между собой. И сейчас читаю воспоминания, где престарелые мужчины,
рассказывая о своей молодости, упоминают драки, в том числе и из-за того, что
их обзывали «жидами». Такая ситуация у меня возникла в школе один раз,
но я не ударил обидчика, а резко бросившись на него, так, что он упал, обеими
руками схватил за горло. И начал всерьёз душить. Меня еле отодрали, т.е. хватка
оказалась крепкой… Так и до сего дня мне не привелось обмениваться с кем-либо мордобоем.
Но отстранённость от драк, пусть и по своей воле, тогда, в школе, задевала
самолюбие. Впрочем, чувство униженности, вызванное неудачами с физкультурой,
лично для меня компенсировалось успешными выступлениями на физической и, позднее
– математической олимпиадах. Да и успешная работа пионервожатым среди детей, на
три класса моложе меня, повышала самооценку.
В то же
время, я, как мог, старался побороть свою стыдную неспортивность: пытался
делать зарядку по утрам, стараясь не смотреть в зеркало на своё изображение,
подтягиваться, но не достигал уверенно даже пары раз, тренировал дома прыжки в
высоту, но «планка» замерла на высоте 60 см, а 1.5 м. было моим рекордом
в длину. О плавать, ходить на лыжах я не смел и мечтать. Неумение плавать было особо
стыдным, и приходилось отдавать предпочтение рижскому мелководному взморью
перед Сочи, например. Там я оказался впервые только в 1954, и на пляже
санатория им. Ворошилова старшие офицеры, друзья того, с кем я приехал, как-то
уговорили меня плыть от сходен волнолома к берегу. Хорошие пловцы, они
гарантировали мне безопасность, стоя на волноломе буквально плечом к плечу. Там
было метров 20, но как я доплыл, и не поседел в итоге – не понимаю до сих пор.
В девятом
классе нагрянуло бедствие – сообщили, что в порядке эксперимента у нас будет
экзамен по физкультуре, с комиссией из районо. Экзамен для школы выхлопотала
директриса, поскольку считала, без малейших на то оснований, что наша школа
образцово-показательная. Учитель вслух обсуждал, как ему придётся оставить меня
на второй год из-за провала экзамена по физкультуре. Однако первым ходить такой
нехоженой тропой он явно не хотел. И предложил мне прийти немного пораньше,
уверенный, что комиссия чуток запоздает. Среди билетов был №1, единственный мне
посильный, где следовало рассказать про механизмы прыжков, выполнить какую-то
утреннюю зарядку и выполнить «прыжок с высоты в три метра». Все
остальные билеты мне были недоступны ровно на 100%. Прыгнуть надо было,
забравшись на так называемую «шведскую стенку», что было мне по силам.
Но, как говорит старый анекдот, «об соспрыгнуть не может быть и речи – дайте
совет, как слезть отсюда!». Тем не менее, уже пришла комиссия, и я разжал
руки. Мне сказал после экзамена в целом довольный им Шайкевич, что я не прыгнул,
а свалился «ви а зак мит дрек» (как мешок с дерьмом – идиш). Вскоре
все старшие классы нашей школы погнали на спортивный парад, на Дворцовую площадь.
Дали какую-то чуждую мне, неспортивному, форму, и мы пошли. Туда, пока вместе,
всё было нормально, но по домам шли, естественно, порознь. Не знаю, почему, но
меня охватило чувство жуткого стыда, будто я не в спортивной форме, а голым шёл
по людным, полным девочек, улицам.
Так
случайно получилось, что я имел возможность довольно рано узнать, что представляет
собой спорт в СССР, пусть даже не на высшем уровне, а в его среднем звене, типа
первенства города. Вспоминаю одно соревнование по гимнастике, всесоюзное, насколько
помню. Все участники, и затёсанные среди них, вроде меня, кормились в
ресторанах хороших гостиниц. Я с покойным двоюродным братом оказались в
ресторане гостиницы «Октябрьская», у Московского вокзала, тогда бывшей в
тройке лучших в Ленинграде. Узнал, что, как говорят сегодня, «всё включено»,
в первую очередь тренировки и еда, за государственный счёт. Не было сомнения,
что это вовсе не любительский спорт. Спортсмены где-то числились, но фактически
не работали, а тренировались за государственный счёт. А за границу ездили, в
том числе с 1952 г. на Олимпийские игры, как любители. Это был обман, так что
недавнее грехопадение с широко распространённым допингованием среди спортсменов
РФ, все эти поддельные пробы – по сути, не новость. Разумеется, меня
интересовали выдающиеся спортивные результаты как проявление особо больших
возможностей человеческого тела и духа, но лживая приставка «любительский»
во многом обесценивала то, что видел.
Уже в
школе раздражало политическое использование спорта, который, несмотря на
подмену любителей профессионалами выдавался властью за демонстрацию достижений
советского строя. Моё отношение к строю определили годы бешеного антисемитизма
конца сороковых - начала пятидесятых годов прошлого века, так что победы
советским командам я не желал никогда. Разумеется, общее не относилось к
частному, и я радовался победам, например, М. Ботвинника или Г. Новака. Болел я
за Ботвинника не только из-за его еврейства, но и потому, что слышал о нём с
раннего детства, как о сыне приятельницы маминой семьи. Они помнили Ботвинника
стеснительным мальчиком, чьи «несерьёзные и бесполезные» увлечения его
родители, зубной техник и дантистка, а также их окружение не одобряли, чуть ли
не стыдились его.
Годы моей
молодости пришлись на повальное увлечение футболом. На игры сначала на стадион
«Динамо», а потом, с 1950 – им. Кирова, народ валил валом. Билеты
доставались правдами и неправдами – по месту работы, по знакомству. В то время
проходила, в духе борьбы с космополитизмом, замена названий игроков, так что всякие
голкиперы, офсайды и инсайды срочно заменялись чем-то своим, домотканым.
Разумеется, мне это не нравилось, поскольку лишало язык изобретённой отнюдь не
«русским умельцем» и вовсе не в 11, скажем, веке игры, элемента
заграничного шарма. К счастью, само название футбол на, к примеру, «ногомяч»
не меняли. Мне матчи не нравились из-за диких криков легко впадавших в безумие групп
болельщиков той или иной из команд, воплями и скандированием чего-нибудь вроде
«судью на мыло». Вообще это «на мыло» к тому времени вызывало у
меня совсем иную ассоциацию. Матчи, казалось, превращали дотоле нормальных
людей в легко управляемое злобное и безмозглое стадо.
Безумие не
кончалось с завершением игры, но продолжалось и в ходе разъезда со стадиона.,
когда штурмом приходилось брать подъезжающие трамваи. Толпа была разгорячена не
только эмоциями зрелища, но и выпитой в смеси или независимо водки и
жигулёвского пива. Отнюдь не «мальчик-коллективист», я после одного из
особо жарких матчей решил на футбол не ходить, а, поскольку и сама игра меня не
очень увлекала, а культ футболистов внушал отвращение, я на стадион перестал
ходить навсегда, и не смотрю футбола по ТВ – за глаза хватает, чтоб быть в
курсе, короткой информации в обзоре новостей.
Сказанное
про футбол во многом отражает и моё отношение к хоккею. Доходило до курьёза. В
начале девяностых едем с женой в гости, в метро. Напротив пара с кошёлками,
набитыми парфюмерией популярной тогда фирмы «Ланком». Мы, не жалующие
спекулянтов, вперили в мужчину осуждающий и испепеляющий взгляд, который он
явно заметил. Подошла наша остановка, мы пошли к двери, они за нами. «Ну,
влипли, будет разборка на улице», - с тревогой подумал я. Вдруг он сказал:
«Айс хоккей, Фетисов[i]!»,
почему-то с употреблением английского, и тыча пальцем себе в грудь. Мне
показалось, что он чем-то весьма удивлён. Я ответил «Теоретическая физика,
Амусья!», и повторил его жест. Придя в гости, мы рассказали о приключении,
и оказалось, что столкнулись со знаменитым на весь мир хоккеистом. Его, стало
быть, поразило наше поведение – он не привык быть неузнанным!
Культ
футболистов и футбола меня поражал. Я же видел лишь грубую, совершенно
антиинтеллектуальную игру, в которой люди использовали голову не по её
назначению, а для пинания мяча. Году в 1956, во время плавательной практики в
ЛКИ, мы везли на своём тральщике куда-то часа полтора футболистов «Зенита».
Личное впечатление, вполне возможно – тенденциозное, было однозначно – группа
балбесов.
Но
вернёмся к нашим баранам, т.е. ко мне, уже зачисленному к концу сентября 1952 студентом
первого курса ЛКИ. Физкультура была одним из регулярных предметов в учебном
заведении, само название которого было овеяно романтикой силы и ловкости, столь
необходимых в борьбе со стихией. И хотя прихотью природы мой рост быстро
увеличивался, сопровождаясь относительным уменьшением ширины, ни силы, ни ловкости
от этого не возникало. Вёл занятия у нас заведующий кафедрой физкультуры доцент
Акопян, который сразу понял, что мои дела в его области плохи. Отсидеться на
скамеечке по маминой записке я в ВУЗе не мог, и пытки возобновились с новой
силой. Перспектива была мрачная. Зачёт, который был необходим для допуска к
экзаменационной сессии я мог получить, и то благодаря милости Акопяна, лишь подтянувшись
на перекладине минимум три раза. Но сколько ни извивалось моё бедное тело,
своего потолка в два раза оно преодолеть не могло. Про прыжки и прочих коней с брусьями
я и не говорю – заоблачные это были проблемы.
Ситуация
становилось драматичной и грозила трагедией. Я едва попал в институт, где в
первую же сессию меня не допускают до экзаменов. Как не сдавший сессию, я
отчисляюсь из ВУЗа, а как здоровый призывник 1934 гр. попадаю в ненужную мне
советскую армию, где меня явно ждёт нечто предельно неприятное. Нужен был
нелинейный ход, и я пошёл в деканат с просьбой дать мне разрешения досрочно сдать
экзамен по математике в первый же день зачётной недели. К тому моменту я имел
уже почти все зачёты. Разрешение получил и экзамен сдал. С пятёркой по
математике, я легко получил разрешение сдавать на следующий день физику. За второй
пятёркой последовали ещё два разрешения – по сопромату и теоретической механике,
также кончившиеся пятёрками. Имея закрытую на отлично экзаменационную сессию, я
понял, что из ЛКИ меня сразу не выгонят, и зачёт по физкультуре как-то
перетопчется. Так и произошло. Конечно, это был паллиатив, но опасность притаилась
на время.
Зимой всем
велели сдавать нормы по лыжам, чтобы быть почти как Р. Амундсен. Встретились в
Автово, тогда ещё совершенно не городского типа районе, у общежития ЛКИ. Все
быстро одели лыжи, и куда-то побежали, а я лыжи едва напялил, и поплёлся,
озабоченный только тем, как бы не упасть, поскольку проклятые лыжи скользили, и
всё норовили самостоятельно убраться из-под моих ног. Преподаватель, понимая,
что ему придётся часами ждать моего возвращения, остановил стыдные потуги.
Но теперь
я каждую сессию уже сдавал досрочно, по экзамену в день, а иногда, из-за
расписания преподавателей, и по два, с неизменно отличным результатом. Я
выработал технику подготовки к экзаменам, сродни, как потом узнал, фордизму в
автомобильном производстве США. Как проф. А. Любищев, о котором тоже узнал
много позднее, я ценил каждую минуту, введя свою систему учёта
времени, составлял строгий график работы,
что позволяло мне в ходе подготовки к экзамену материал дважды прочитывать по
конспекту, делать пометки, и в третий раз основные пункты сдаваемого материала
просматривать.
Конспекты
у меня были аккуратные, лекции я не прогуливал, сидел из-за близорукости всегда
в первом ряду, непонимание устранял по ходу лекции или сразу после неё. В этом
заслуги кафедры физкультуры не было ровно никакой. Мне учёба просто нравилась,
лекции были интересны и содержательны, и я пришёл в ВУЗ не для того, чтобы во
время занятий шляться без толку по городу, или играть на занятиях в морской бой
или крестики и нолики, а потом «стрелять» перед сессией у кого-то
конспекты. Стреляли, притом становясь в очередь, в первую очередь у меня. Конспекты
храню на даче до сих пор, хотя сейчас программы не те, да и преподавание
изменилось. Отмечу, что методика «учёта времени», для меня оригинальная,
инспирированная поиском спасения от угрозы быть отчисленным за спортивную
неуспешность, несказанно помогла в тот более, чем двухлетний период, когда
учился, сдавал экзамены и писал дипломы одновременно на двух дневных отделениях
– машиностроительном факультете ЛКИ и физфаке ЛГУ.
В ВУЗе от
чувства ущербности, вызванного неспортивностью, не осталось и следа – было
много другого, что легко компенсировало этот щелчок по самолюбию. Весной
второго года обучения произошёл забавный инцидент, создавший кратковременную
проблему. Мы курсом бежали в весеннем кроссе, опять же в Автово. Впереди и
сзади нашу быстро растянувшуюся группу сопровождали два велосипедиста, следившие,
чтобы никто, ни за чем и никуда не отклонялся. Я быстро отставал (много позднее
врачи объяснили мне, что задыхаюсь из-за потери трети лёгкого во время блокады
Ленинграда), задерживая заднего караульщика, у которого вскоре на велосипеде
повредилась цепь. Он занялся ремонтом, а я продолжил «бег трусцой» по
гаревой дорожке, образующей круг. Как только удалился от стража, с дорожки
сошёл, и пересёк круг трассы по прямой, сокращая дистанцию в, как известно, пи
раз. Находясь в засаде, я, подобно партизану, пропустил головного велосипедиста
и группку лидеров, смешавшись с, как мне казалось, основной массой. Это было не
так. Потом оказалось, что я пропустил ещё целый круг, и затесался во вторую лидирующую
группу. Когда подвели итоги, выяснилось, что я перекрыл третий спортивный
разряд в очень трудном соревновании – кроссе на три километра. Меня включили в
сборную факультета, а доцент Акопян рвал и метал, поскольку я, мол, всё мог, но
просто морочил ему голову. Я не сознался, но от дальнейших соревнований и «совершенствования
мастерства» под разными предлогами отказывался.
Проблема
спорта, исчезнувшая в ВУЗе, стала передо мной во весь рост после поступления на
работу в ФТИ в 1958. Пришла зима, и как-то мой научный руководитель профессор
Л. Слив сообщил всем, что «завтра в десять встречаемся на базе в Комарово».
В ФТИ теоретики был больны спортом, ходили, будто поголовно, на Эльбрус,
сплавлялись по неведомым мне Уральским рекам, играли (уму непостижимо!) в
теннис, и гоняли на горных, а потом и водных лыжах, и спускались под воду.
Словом, сказать «не умею», я не рискнул, но ответил, что лыж у меня нет.
«Так купите»,- невозмутимо ответил Слив. Делать нечего. Я обзавёлся
лыжами, и, «нужда ломает железо»[ii],
как гласит мудрость моего древнего народа, т.е. в нужное время оказался в указанном
месте. Через пару приездов с проблемой «кросс-кантри скиинг» было
покончено раз и навсегда. Когда с 1966 начались зимние школы ФТИ по физике ядра
и элементарных частиц, несколько часов нон-стоп на лыжах была уже никакая не
проблема. Я не нёсся, как академик АН УССР А. Давыдов, но и стыдиться не было
оснований. До горных лыж так и не дорос, но, оказавшись на школе в пермской
области зимой 1969, часами ходил на лыжах в одиночку в тридцатиградусный мороз.
Пришлось
для себя решить и проблему плавания, так что, пусть и в 30 лет, но я поплыл
нормально, тоже не стыдно, так, что уже с пятилетним сыном мы как-то уплыли в
Чёрном море так далеко от берега, что он скрылся из глаз и повернули из-за пары
дельфинов, вынырнувших прямо по нашему курсу. Мне тогда от жены, которая
нервничала на берегу, потому что заплыв превысил час, досталось. Плавали мы с
сыном и когда волнение заметно превышало четыре балла. Но ни водных лыж, как проф.
В. Цытович, ни глубоководного ныряния, как акад. А. Мигдал, я не освоил. Как не
добрался и до «Приюта 11-ти».
Ушла и
проблема подтягивания, где рекорды не возникли, но позор слабосилья закончился.
Годы делал и утреннюю зарядку, которая, вкупе с плаванием, заметно помогли мне перейти
к нормальной жизни после инфаркта в 1987. Вообще, у меня постепенно возникла
уверенность, что физкультура украшает жизнь, легко и гармонично входит в
научную работу, ей абсолютно не мешая. Так, есть пример Нобелевского лауреата,
бывшего яхтсменом на уровне золотой олимпийской медали. Стоит помянуть и покойного
президента РАН, академика - физика В. Фортова, страстного и успешного яхтсмена,
мастера спорта по баскетболу. Спорт есть нечто, необходимое и доступное всем и
каждому. Будь моя воля, в школе бы ввёл ежедневные, небольшие по времени
занятия физкультурой. Не считаю, однако, что спорт жизнь удлиняет, а нагрузки
рекордсмена её вполне могут и укорачивать,
До сих пор
писал о спорте для тела. Пару слов о спорте для ума, коим издавна первыми
считались шахматы. Поэт писал: «мне бильярд —
отращиваю глаз, шахматы ему — они вождям полезней». Сам я шахматами не увлекался, да и приятели и коллеги,
включая тех, кто в моих глазах относились к интеллектуальной элите, особыми
фанатами шахмат не были. Хотя, конечно, шахматные события вроде матчей А. Карпов
-В. Корчной в 1978, и в 1981, равно как и игры Карпова с Г. Каспаровым в
1984-1987 гг равнодушными не оставляли.
Меня
поразила очевидная грязная поддержка Карпова по линии советского официоза. Нам
рассказал об этом на школе физики тренер (или секундант?) Карпова, фамилию
которого я позабыл. Он поведал, как Карпов под видом кефира получал нужный ему
допинг, как изводил Корчного тёмными очками, раздражавшими того, как несмотря
на обещание Корчному этого не делать, на игры приходил про-карповский
экстрасенс. Когда кто-то из слушателей спросил, как же это вы нарушили своё
обещание, последовал невозмутимый и поразительный ответ: «Так мы ж договора
не подписывали. Было так, на словах – джентельменское соглашение».
О
всей этой грязи Карпов, казалось бы, не знать не мог, что в моих глазах компрометировало
шахматный мир, а с ним и шахматы. В то же время, хочу отметить, что в ходе
моего мимолётного с Карповым знакомства, когда, сидя рядом, летели немало часов
из Сингапура в Москву в 1990, и вместе с ним бегали по аэропорту во время
остановки в Дубае в поисках подарков для дома, и говорили об очень многом, не
исключая политики, он оставил хорошее и сильное о себе впечатление. Меня впечатлил
и открытый протест Карпова против ареста Каспарова в Москве в 2007.
В
целом, две малосвязанные между собой вещи нанесли ущерб шахматам как способу
тренировки ума. Первое это победа компьютера над человеком при игре в шахматы. А
второе - это, ставшее со временем известным, закулисное дирижирование
шахматистами со стороны власти в СССР, готовность виднейших шахматистов ставить
нередко интересы честной, соревновательной игры на второе место.
Иерусалим
ПС. Впервые опубликовано в https://club.berkovich-zametki.com/?p=63725
Комментариев нет:
Отправить комментарий