Диктатура пролетариев умственного труда
Окончание. Начало.
Продукты распада: Надж!
Слово nudge не имеет прямого эквивалента в русском языке. Словари дают такие значения: «слегка подталкивать локтем» (особенно чтобы привлечь чьё-либо внимание); «подталкивать»; «наводить на мысль» (намёком); «подтолкнуть». Короче, легким воздействием увлекать в определенную сторону. На русском в употребление вошло слово подталкивание. Это ничто иное, как особый механизм психологического воздействия, незаметно понуждающий индивида выбирать то, что запланировано психологами. Активисты наджа называются «архитекторами выбора». Они решают, что нужно этому тупому народу и каждому индивиду в отдельности для нашего же блага.
Два профессора, написавшие книгу «Надж»: экономист Ричард Талер и правовед Касс Санстин (Sunstein) Подзаголовок: «Улучшать решения о Здоровье, Богатстве и Счастье». Вышла в 2008 г., тут же стала бестселлером.
Книга начинается с примера, поясняющего, что такое «надж» на практике. Пример сей фигурирует во множестве отзывов на книгу – в своем роде уже классика.
Кафетерий в школе. Дети движутся гуськом вдоль прилавка с разными видами еды. Однажды директор замечает, что на выбор блюд влияет то, в каком порядке они расставлены. На десерт чаще берется то, что первым попадает в поле зрения. Это может быть пирожное, а могут быть фрукты. Но пирожные, как всем известно, вредны для здоровья. Поэтому директриса распоряжается всегда ставить в начале фрукты. А пирожные лучше поставить в некое трудно досягаемое место (под прилавок?). Пирожные не запрещены, но чтобы раздобыть его себе на десерт, сластене придется приложить дополнительные усилия (поискать, чтобы убедиться, что этого нет, кого-то спросить или попросить, подождать там и пр.). Таким образом директор становится «архитектором выбора» для посетителей кафетерия.
Один пример. В США есть порядок: при получении водительских прав каждый обязан указать, согласен ли он, в случае гибели, пожертвовать свои органы для пересадки. Если согласен, поставь галочку в нужном месте. Кроме того, на изъятие внутренних органов для пересадки закон требует согласия родных умершего. Талер и Санстин сокрушаются, что число пожертвований намного отстает от необходимого количества, и многие люди умирают, не дождавшись нужного им органа. Для увеличения пожертвований, они предлагают несколько способов наджа.
(1) При получении водительских прав считать добровольное согласие по умолчанию, и требовать галочку в анкете только в случае отказа.
(2) Просто удаление органа патологоанатомом посредством законодательства. В некоторых штатах такое практикуется в отношении роговицы глаз для излечения слепых. Авторы предлагают распространить такой режим хотя бы на почки.
(3) Считать всех граждан согласными по умолчанию, но дать любому возможность зарегистрироваться как несогласный посредством простой процедуры («простой» – они подчеркивают).
(4) Обязаловка. При получении водительских прав каждый обязан поставить галочку согласия. Иначе прав не получишь.
Очевидно, что первый вариант есть частный случай третьего, вариант (2) вряд ли можно назвать «мягким подталкиванием», а вариант (4) есть уже не легкое подталкивание локотком, а бесцеремонное выкручивание рук. Даже в этом отдельном моменте книги можно увидеть тайную задумку авторов – постепенный переход от «мягкого подталкивания» к жесткому принуждению.
И снова о названиях
Авторы (назовем их S&T) назвали свое изобретение: “либертарианский патернализм”, настаивая, что техника наджа оставляет людям свободу выбора.
Что такое вообще либертарианство?
В предисловии к американскому изданию «Дороги к рабству» Хайек выражает недоумение тем, что слова либерализм, либерал, либеральный в Америке означают нечто, противоположное их нормальному (исходному) смыслу. Классический либерализм зародился в XVII–XVIII вв. как понятие неотъемлемой свободы личности.
В свое время Йозеф Шумпетер сказал, что в Соединенных Штатах враги свободы «сочли разумным присвоить себе это имя как высший, но совершенно незаслуженный комплимент»
Клейн ссылается на ряд имен, включая Джона Милтона, Вильгельма фон Гумбольдта, Томаса Маколея, Дж. Ст. Милля, Фридриха Хайека и Джеймса Бьюкенена. Многие работы классического либерализма, замечает он, начинаются с идеи о том, что человек есть создание, весьма склонное к дурным привычкам и предрассудкам, и в то же время ему не чужды чувство сожаления и попытки самоисправления. Человек есть создание, которое пытается понять, ЧТО он есть и ЧЕМ должен быть.
«Подобно утверждению, что человек максимизирует свою материальную выгоду, идея о том, что он всегда выбирает свой наилучший интерес, строго говоря, есть “утка”», пишет Клейн. Бытует и полярно противоположная идея – что он никогда не выбирает наилучший вариант. «Оба полюса – это глупые (silly) абстракции, – продолжает он. – Весь дискурс, который чего-то стоит, лежит между ними… Вероятно, сама «утка» возникла из обыкновения некоторых неоклассических экономистов представлять человека в виде математической формулы. Эта практика есть составляющая той интеллектуальной тенденции, борьбе с которой посвятил свою жизнь Хайек».
О позиции Адама Смита в этом вопросе писал ранее Рональд Коуз (Coase): «Смит никогда бы не подумал, что человека имеет смысл представлять как рационального максимизатора полезности. Он думал о человеке таком, каков он есть: озабочен собой, но не без некоторой заботы о других; способен рассуждать, но необязательно так, чтобы прийти к правильным выводам; предвидит плоды своих действий, но сквозь завесу самообольщения». Такой взгляд на человека, полагает Коуз, делает доводы Смита в пользу экономической свободы более сильными и убедительными.
Но вот, в последней трети XIX столетия ряд писателей – под влиянием Гегеля, считает Клейн, – сознательно стали употреблять слова «свобода» (liberty), «либерал», «либеральный» – в значении, противоположном их изначальному смыслу. Он называет имена, малоизвестные русскому читателю, пожалуй, кроме Арнольда Тойнби и Дж. Гобсона.
Насколько вашему автору позволено будет судить (исходя из некоторых моментов, встреченных в литературе), такое словоупотребление должно отражать НАЛИЧИЕ БЛАГИХ НАМЕРЕНИЙ. Очень хорошее слово «либерал» – это тот, что желает всем людям добра, справедливости и счастья, не так ли? И что это значит? Конечно, отказ от несправедливого, ужасного капитализма в пользу социалистического царства справедливости и всеобщего счастья. И вот, народная мудрость о том, куда ведут благие намерения, осуществилась во многих странах самым буквальным и мерзким образом. А тем временем новое содержание слова «либерализм» перебралось в Америку и быстро там прижилось. Левые радикалы не очень любят, когда их называют социалистами (я – мы, он, она…– никогда не состояли в социалистической партии!..).
«Либертарианство (или классический либерализм) является серьезным интеллектуальным вызовом конвенциональным политическим чувствам и институтам, – пишет Клейн. – Либертарианцы утверждают, что лицензирование профессиональных занятий, центральные банки, почтовая монополия, запрет наркотиков, государственные школы – всего подобного не должно быть. В публичных форумах люди редко упоминают либертарианство, но оно скрыто присутствует где-то за кулисами. Как сочувствующие, так и оппоненты говорят и ведут себя так, что явно ощущается влияние либертарианского вызова».
«Когда деятели истеблишмента все же начинают говорить о нем открыто, – продолжает он, – обычно наблюдаются курьезы. Мы слышим, что либертарианцы превозносят денежные отношения, совершенную конкуренцию, социальный атомизм, социальный дарвинизм, республиканцев и прибыль для Макдональдса и Дженерал Моторс. Также слышим мы, что либертарианцы считают людей рациональными».
Клейн цитирует зачин статьи Талера – Санстина: «Многие экономисты являются либертарианцами и считают термин “патернализм” уничижительным. Большинство подумает, что фраза “либертарианский патернализм” – это оксюморон. Скромная цель настоящего эссе – побудить экономистов пересмотреть их взгляды на патернализм».
Термин «патернализм» нам не по нраву, видите ли. Пакостью несет от этого термина. А добавь к нему заманчивое “либертарианский” – и сразу запахнет духами.
«Анти-патерналистский пыл, выражаемый многими экономистами, основан на фальшивом допущении, что люди всегда (или как правило) делают выбор в своих лучших интересах», – настаивает сладкая парочка. С первых же строк – ложь и невежество. Про «допущение» – многократно опровергнутая чушь, а «пыл» оправдан, потому что патернализм – любой степени «мягкости» – есть в принципе ограничение человеческой свободы выбора.
«Так что, актуальная проблема с «либертарианским патернализмом» – продолжает Клейн, – это глупость заявленной мотивации. Очень немногие либертарианцы держатся мнений, которые Талер и Санстин им приписывают, а на деле многие из них работают с идеей о человеческой природе, которую отстаивают эти авторы. Талер и Санстин ломятся в открытую дверь».
Но в работах этих авторов можно выявить проблему более глубокую, говорит Клейн. Они постоянно связывают либертарианство с отсутствием принуждения. И в пресловутом кафетерии выбор всегда «доброволен», даже если добыть себе пирожное становится непросто. Похоже, что они просто хотели бы смазать суть идеи либертарианства: различия между ДОБРОВОЛЬНЫМ и ПРИНУДИТЕЛЬНЫМ.
В более ранней книге Санстина и Холмса «Стоимость прав: почему свобода зависит от налогов» (1999) отстаивается идея, что национальное государство есть организация добровольная, издаваемые государством законы и правила вводятся в действие добровольно, а либертарианские идеи свободы – просто сказки. Все вещи – фундаментально и в конечном счете – находятся в собственности государства, децентрализованное пользование правами собственности или заключение контрактов совершаются с разрешения государства и в порядке делегирования им этих прав.
«Частная собственность есть творение государства», – цитирует Клейн, – а «законы [позволяют держателям собственности] приобретать и владеть тем, что является “их владением”». Кавычки при словах “их владение” показывают тебе, что машина, на которой ты ездишь ежедневно, на деле есть собственность государства, – ты только думаешь, что она твоя, потому что ты ее купил за свои деньги. Написано ученым «правоведом» в эпоху, когда уже была в наличии развитая Теория Прав Собственности. Из разряда тех гнусностей, которые не заслуживают обсуждения.
Критика и неприятие
Многие критики «наджа», в общем, поняли задумку двух хитромудрых профессоров. Напоминают историю, которая началась в 1964 г. с предупреждения Главного санитарного врача США о том, что курение «может быть вредным» для здоровья. За этим появился закон, обязывающий табачные компании писать на своих изделиях «Санитарный врач предупреждает…». Стали множиться налоги на табачные изделия и запреты курения в общественных местах, частных офисах, иногда даже на паркингах. Потом на сигаретных пачках стала появляться надпись «Курение убивает»… Со временем в учреждениях и офисах исчезли комнаты для курения. К нашему времени дошло уже до запрета в некоторых городах курить на улицах, призывам запретить курение людей в собственных автомобилях и даже запретить производство сигарет вообще.
Многие критики сходятся в том, что непрошеная «помощь» со стороны государства – это Ящик Пандоры. Стоит его открыть, «процесс пойдет», и приведет к всестороннему принуждению.
Известная журналистка Элизабет Колберт, постоянный автор респектабельного журнала «Нью-Йоркер», вряд ли разделяющая взгляды либертарианцев, пишет, что многие из предложений книги выглядят хорошими практическими идеями, – например «больше сберегай на будущее». «Но весь проект в целом вызывает ряд довольно неудобных вопросов. Если уж нельзя полагаться на “наджуемого” в деле знания своего лучшего интереса, зачем останавливаться на “подталкивании”? Почему бы не предложить “толчок” (push) или, даже “пихание” (shove)? И если нельзя доверять людям в том, что они сделают правильный выбор для самих себя, как можно доверять другим людям принимать правильные решения для нас?»
Последний довод фигурирует у многих критиков. S&T вообще-то признают, что некомпетентная или коррумпированная бюрократия может наделать много вреда, направляя людей к дурному выбору. Но они уповают на то, что государство располагает ресурсами, чтобы нанять хороших экспертов. Этот довод парирует Эдвард Глезер (знакомый нам по критике «ситуационализма» в методологии поведенческих психологов). Даже самые благорасположенные бюрократы, указывает он, едва ли могут принимать более удачные решения, чем частные граждане, так как стимулы у одних и других несравнимы. «Частные граждане гораздо охотнее готовы прилагать свои усилия, чтобы сделать выбор, полезный для себя. Конечно, если их уже не “подтолкнули” необратимо в ложном направлении».
«Подзаголовок книги Санстина-Талера: “Улучшение решений о здоровье, богатстве и счастье”, но вернее было бы сказать “Манипуляция решениями о здоровье, богатстве и счастье”, – пишет еще один критик, Томас Леонард. – В конце концов, последствия манипуляции зависят от намерений “наджующего” и даже просто от его эффективности. А целью его вполне может быть, скажем, “продать” избирателям политика, или же – вообще не благо “наджуемого”, а его эксплуатация. Наука о счастье еще в грудном возрасте, и по некоторым уверениям, исследования счастья нередко дают ложные выводы. Дэниэл Канеман, с достойной восхищения искренностью, признал: “Все, что мы думали, что знаем десять лет назад… было неверно”».
«Так как цель патерналиста не информировать ради информации, но продвигать благосостояние своего объекта (как он это понимает), публичная дезинформация может быть совместимой с патернализмом», – продолжает Леонард. В пример приводится гипертрофированное преувеличение вреда от курения.
Ладно, оставим проблему дурных подталкиваний и зловредных подталкивателей, говорит далее Леонард. Для «поведенцев», напоминает он, непоследовательность предпочтений означает расщепление человеческого Я на «планирующего» (П) и «делающего» (Д). Под Новый год П решает, что нужно бы сбросить пару кило своего веса. Но потом Д позволяет себе кушать в свое удовольствие. Что должно означать улучшение положения непоследовательного лица, если его П и Д имеют противоположные взгляды на то, что «лучше»? Расщепление Я подрывает самое понятие истинных предпочтений, утверждает Леонард. И если «истинных» (то есть, однозначных) предпочтений не существует, тогда «либертарианский патерналист» не может помочь людям получить то, чего они хотят в действительности. Остается только путь «старого патерналиста» – давать людям то, чего они должны хотеть.
Маска, я тебя знаю!
В адрес «либертарианского патернализма» высказано много справедливой и остроумной критики по существу. Некоторые находят полезными иные предложения по «улучшению решений о…». Другие более критичны. Но никто, как кажется, не предложил общей оценки этого самого «мягкого патернализма».
«Однажды я принимал участие в разговоре с группой ученых, которые собрались для выступления по радио. Рядом со мной сидел коллега из Отделения психологии. В свое время он сказал: «Сейчас мы имеем средства, чтобы создавать поведение людей какого угодно типа по нашему усмотрению. Дайте нам техническое задание, и мы создадим человека, который вам нужен». – «Если я успею вас пристрелить, – сказал я, – этого не будет». Он забеспокоился немножко, а потом сказал: «Химики имели свой шанс, физики имели свой шанс, почему мы не можем иметь наш шанс?»
Отчего у рассказчика возник импульс пристрелить психолога? Послушаем его еще:
«Другую встречу я имел с еще одним коллегой из нашего Отделения психологии. Я сидел в потрясенной аудитории, пока он рассказывал нам, как два его студента создали любителя живописи из своего соседа по комнате, атлета среднего веса, совершенно не интересовавшегося живописью. Студенты решили применить методы, которыми овладели под руководством нашего лектора, чтобы превратить этого спортсмена в любителя искусства, и сделали это весьма совершенно. Они развесили по стенам несколько картин. Зная, что их жертва любит проявление к нему внимания, они позаботились, чтобы он какое-то время его совершенно не получал. Они полностью игнорировали спортсмена, если только его глаз случайно не останавливался на картине. Тут они бросали все свои дела и начинали оживленно болтать с ним, пока он не отворачивался. Через неделю этот парень смотрел на картины уже все время и даже начал заговаривать о них. Его соседи почувствовали, что добились высшего триумфа, когда однажды воскресным утром спортсмен повернулся на кровати и сказал: «Ребята, как насчет того, чтобы сходить в музей?». Они рассказали все нашему лектору, а тот передал эту историю нам, причем с одобрением. Разве нам не нужны любители живописи? Так он, по-видимому, считал…
«Я думаю, что интуитивно мы склонны отождествлять свободную волю с непредсказуемостью. Описанное выше создание любителя искусства поднимает проблему, имеющую много общего с проблемой аутентичности в живописи. Я несколько раз беседовал по поводу поддельных картин Вермеера. Фальсификация была, как известно, сделана голландским художником Ван Меегереном. Лица, не имевшие близкого отношения к искусству, говорили мне, что, дескать, не все ли равно… это поддельный Вермеер или настоящий, раз картина красива и в ее подлинность верят директора музеев?..
«Я считаю, что самое большее, на что способен Ван Меегерен, если он может писать хорошие картины, так это написать хорошего Ван Меегерена. Написать же Вермеера, даже плохого, он не может. Сходное положение и тем любителем живописи, в которого он превратился не по праву своей воли, а как фальшивка – ложное творение людей, придумавших его. Любовь к искусству, если вообще можно употребить эти слова в данном случае, была выработана по программе и просто-напросто заключена в невинную жертву технологическим замыслом соседей по комнате.
«Как бы наша воля ни была ограничена, она принадлежит к числу самого драгоценного нашего достояния. Если это так, то нам следовало бы увеличивать ее, однако то направление, которым мы идем, угрожает вытравить многие аспекты нашей свободы… Свободная воля часто неэффективна, часто неудобна и всегда независима. Это свойства свободы. Мы ценим свободную волю в людях, но мы же искореняем ее в машинах и домашних животных. И мы должны решить, следует ли применить нашу волю для получения более эффективных, удобных и послушных людей, но должны помнить, что это может произойти лишь за счет нашей собственной свободы. Лучше решить сейчас, потому что мы уже не так свободны, как были некогда, и можем растерять по частям и изнутри то, к немедленной защите чего мы были бы готовы при открытой агрессии извне., – заключает Уолд .
Вспомним, что этот призыв прозвучал еще в 60-х годах… Описанная в статье технология тогдашних психологов – это ничто иное, как «надж», доподлинный надж, незаметное подталкивание самоназначенными «архитекторами выбора» в задуманную ими сторону. Их цель была совершенно чуждой и не нужной жертве «наджа», но они считали, что делают человеку благо. Или просто экспериментировали на живом человеке.
Как видно, идея наджа уже имеет не менее чем полувековую историю. Почему же она пошла в ход только сейчас? Для такой задержки могли быть причины самые разнообразные. Одна из них довольно очевидна. Техника наджа времен 60-х предполагала работу с отдельным индивидом. Штучная работа, и поэтому на нее не находилось заказчиков.
Нынешняя технология наджа рассчитана на массовое применение, и оттого заказчики оказались тут как тут. Какие бы благие цели ни возвещали авторы концепции (помогать людям в их выборе, исправлять ошибки, указывать путь к их счастью и пр.), главная цель и главное оправдание разработки принципа наджа – это манипуляция сознанием людей в массовом порядке, ограничение их свободы и, в конечном итоге, ее узурпация государством. Короче, превращение населения страны в послушную безликую массу. И кто бы что ни говорил, это – идеал фашизма в самой своей коренной сущности.
«Говорят] что если фашизм действительно придет в Америку, то примет форму «фашизма с улыбающимся лицом», любезного фашизма. Это так. Но дело в том, что фашизм по большому счету не просто уже пришел, он здесь уже почти целый век. То подновленное здание американского прогрессизма, которое мы называем либерализмом, фактически стоит на фундаменте фашизма и является одним из его проявлений. При этом он вовсе не то же самое, что нацизм. И близнецом итальянского фашизма его считать тоже нельзя. Тем не менее прогрессизм как политическое движение – родной брат фашизма, а сегодняшний либерализм – сын прогрессизма. Можно продолжить аналогии и заявить, что либерализм – по сути, исполненный благих намерений племянник фашизма. Он вряд ли может полностью отождествляться со своими более неприглядными «родственниками», но, тем не менее, обладает удивительным фамильным сходством с ними, которое немногие согласятся признать».
Что это за фамильное сходство, уже яснее ясного. «Надж», с его «архитекторами выбора», есть очередная в истории попытка левых радикалов превратить население в стадо баранов. На сей раз не в России, и не в Германии, а в США.
Опасность такого вырождения демократии предвидел Токвиль:
«Я хочу представить себе, в каких новых формах в нашем мире будет развиваться деспотизм. Я вижу неисчислимые толпы равных и похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей, заполняющих их души…
Над всеми этими толпами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечивающая всех удовольствиями и следящая за судьбой каждого в толпе. Власть эта абсолютна, дотошна, справедлива, предусмотрительна и ласкова. Ее можно было бы сравнить с родительским влиянием, если бы ее задачей, подобно родительской, была подготовка человека к взрослой жизни. Между тем власть эта, напротив, стремится к тому, чтобы сохранить людей в их младенческом состоянии; она желала бы, чтобы граждане получали удовольствия и не думали ни о чем другом. Она охотно работает для общего блага, но при этом желает быть единственным уполномоченным и арбитром; она заботится о безопасности граждан, предусматривает и обеспечивает их потребности, облегчает им получение удовольствий, берет на себя руководство их основными делами, управляет их промышленностью, регулирует права наследования и занимается дележом их наследства. Отчего бы ей совсем не лишить их беспокойной необходимости мыслить и жить на этом свете?»
Примечания
(1) Дж. Уолд. Детерминизм, индивидуальность и проблема свободной воли. «Наука и жизнь». Москва, 1967, №2. Об авторе сказано только, что он – профессор Гарвардского университета (США). Название статьи на языке оригинала, год и место публикации – не указаны, как и написание фамилии профессора. По всей видимости, его специальность – биохимия.
(2) Художник работал в первой половине ХХ в. и сделал себе состояние на подделках.
(3) Дж. Уолд. Там же.
(4) Джона Голдберг. Либеральный фашизм. Введение
(5) Алексис де Токвиль. «Демократия в Америке». 1840. Ч. 4, гл. VI.
Комментариев нет:
Отправить комментарий