РАССКАЗ ОБ УЧЕНОМ, КОТОРЫЙ ПОСЛЕ БОЯ ПОРВАЛ
УДОСТОВЕРЕНИЕ О ПРИЕМЕ ПАРТИЮ, В КОТОРУЮ ЕГО ПЕРЕД БОЕМ ТОРЖЕСТВЕННО ПРИНЯЛИ
Юрий Борисович Магаршак о Льве Александровиче
Блюменфельде
Порвать партбилет
в СССР было смерти подобно. А порвать удостоверение о приеме в партию перед
боем – верный расстрел. Но именно это сделал выдающийся советский ученый Лев
Александрович Блюменфельд. Считавший этот поступок самым смелым в его жизни.
Что в устах командовавшего в ВОВ разведвзводом было не пустой похвальбой.
В начале 90ых Лев
Александрович, впервые выпущенный на Запад (в бытность СССР о том, чтобы беспартийного
еврея-завкафедрой с мировым именем, антисоветские остроты которого ходили в
народе, пускать в Америку и Европу и речи не было) остановился в моей квартире в Нью Йорке. Создатель кафедры Биофизики
Московского Университета и заведовавший этой кафедрой почти что до самой
смерти. Создатель московской биофизической школы. Блистательный интеллектуал,
ближайшими друзьями которого были академик Мигдал из школы Ландау и мой учитель
по науке и жизни, член-корр АН СССР Михаил Владимировича Волькенштейн. Люди,
оказавшись в компании которых почетно было даже помалкивать.
Как и многие в его окружении и его уровня в те годы, Лев
Александрович был прекрасным поэтом. Именно на его перевод стихотворения
Киплинга РАБ, КОТОРЫЙ СТАЛ ЦАРЕМ Сергеем
Никитиным была положена музыка популярнейшей песни:
«От трех трясется
земля, четырех она не может носить: Раба, когда он делается царем, Глупого,
когда он досыта ест хлеб, позорную женщину, когда она выходит замуж, и
служанку, когда она занимает место госпожи своей». Книга притчей Соломоновых
Гл. 30, стихи 21-23
А вот другое
стихотворение Льва Александровича, которое, кажется, нигде до сих пор
опубликовано не было. Являющееся абсолютно блистательным!
“A Buch der Lieder” H.Heine
Как слепы суждения глупых людей
Как грубы, бестактны и пошлы.
Они говорят, что у милой моей
Характер не очень хороший.
Завидуя нашей веселой любви,
Они неумело клевещут…
Неведомы им поцелуи твои
И прочие дивные вещи.
И вот сидя –
ясное дело – за водочкой, Лев Александрович неожиданно рассказал мне, какой из
своих поступков считает самым смелым в его жизни. Поскольку прошедший всю ВОВ
Лев Александрович сначала разведчик, а потом командир разведвзвода тысячи раз
рисковал своей жизнью, мне стало интересно, какой же поступок он считает самым
смелым. И вот что он рассказал.
- Перед одним из
особенно страшных боев меня приняли в партию – ясное дело в какую. Отказаться
немыслимо – СМЕРШ тотчас же расстреляет. При этом, кстати заметьте, Юра: в
партию принимали не после боя, в котором можно было либо проявить смелость,
либо трусливо бежать, а перед боем. Что само по себе заслуживает романа.
Идем в бой. В
котором меня ранят. И везут в госпиталь. Из которого, как известно, возвращают
в другую часть. Почему никогда не в ту же, из которой повезли на лечение? В
которой, казалось бы, фронтовые друзья тебя ждут не дождутся! Еще один безответный
вопрос. Ответ на который - если его
дадут – сообщит о Советской Власти не меньше, чем приказ о введении
заградотрядов. Расстреливавших из безопасных укрытий своих, которые воевали с
врагом.
Очнулся в кузове какого-то
грузовика. В котором меня везет в госпиталь какая-то медсестренка. С хорошим
русским лицом. И никого кроме нас двоих в кузове нет. И я вспоминаю, что перед
боем меня приняли в партию. В ту самую, которая мучает моего арестованного отца
– если только уже не замучала до смерти. И эта отвратительная бумажка о приеме
в партию головорезов-преступников находится в кармане гимнастерки у меня на
груди. Смотрю я на девушку и говорю
через силу:
-
Сестреночка, у меня в гимнастерке в правом кармане
лежит бумажка. Достань её пожалуйста, не разворачивая.
Девушка залезла в
указанный ей карман, стараясь не причинять мне чрезмерной боли, и протягивает
сложенное вчетверо удостоверение о моем приеме в партию коммунистов.
- Спасибо, дочка.
А теперь порви эту бумажку на мелкие части.
Девочка помялась,
посомневавшись.
- Порвать?
- Порви и
выбрось, пожалуйста.
- Выбросить? Документ с подписями? С печатью?
Внутри у меня –
как сейчас помню – похолодело. Ведь если она прочитает, что я ее требую
разорвать, трибунал обеспечен.
- Это не документ.
Это письмо, написанное до ранения. В госпитале напишу новое. А это порви и
выбрось.
Это приказ, товарищ
старший лейтенант?
- Приказ, дочка.
Девчушка
засомневалась, вглядываясь попеременно то в удостоверение о приеме в партию, но
в меня. Ведь если я провокатор и на нее
донесу, если выяснится, что она порвала и выбросила Документ, на котором печать
поставлена, в военное время расстрел неизбежен.
Это мгновение
было в моей жизни самым страшным. Страшнее, чем когда я брал языков и тащил
через линию фронта. Страшнее, чем когда в атаку водил. Кажется, оно длилось
вечность. Которая внезапно окончилась. Девчушка поколебавшись откозыряла:
- Есть порвать бумажку
и выбросить.
Порвала и бросила
за борт.
- Ваше приказание
выполнено! – откозыряла и отчеканила. В то время, как мой прием в партию
коммунистов, разорванный на мелкие части, разлетался по воздуху. А девочка –
лет восемнадцать, не больше - снова стала придерживать мою голову, под которую
подоложила какой-то ватник. Чтоб на ухабах не стукалась.
И это был самый
смелый поступок в моей жизни – закончил рассказ Лев Александрович, наливая
водку в стакан до краев. – Потому что если бы медсестренка увидела, что ей
порвать приказано, и доложила о приказании, как положено, я бы до госпиталя не
доехал. И мы бы сейчас с Вами, Юра,ни о чем бы не разговаривали. И даже не
познакомились бы
Комментариев нет:
Отправить комментарий