Песня или Карацупа vs тамбовский волк
Только что говорил с мамой по телефону. Слово за слово – старушка моя вдруг вспомнила давний эпизод жизни. Очень давний. И нечаянно подарила удивительный рассказ.
…Деревня Шатиловка, 40 км от Тамбова. Конец ноября 1941 г. Необычно ранняя зима, на дворе лютый мороз – 30. Под Москвой, в 30-ти км – лютый враг. В сёлах лютый голод. В избе лютый холод. Не дают даже дрова в лесу добыть – печь редко топлена. Все для фронта. Харитоновы, как, впрочем, и все, не живут – выживают. Мать Ульяна Игнатьевна, четыре дочери да немощный дед Игнат. Отец и старший брат на фронте. Мать ещё в начале сентября вызвали в сельсовет. Там тепло, даже жарко – буржуйка раскалена докрасна. За столом председатель, рядом сморчок во френче и фуражке с голубым околышем. Дымят вонючими цигарками. За ними на стене лик вождя. Председатель прокашлялся в кулак, провозгласил:
– Все, Игнатьевна, отныне пайки вам как семейству бойца Красной армии боле не будет
– Пошто?
– Значица, супруг твой, Филипп Егорович Харитонов сгинул под Черниговом, пропал без вести, а стало быть, по закону вы лишаетеся всякого содержания… вот извещение получено… распишися…
Сморчок ехидно просипел.
– …труп никто не видел, обстоятельства его исчезновения неизвестны… может, в плену, а может, дезертировал, иль того хуже к немцам перебежал… тов. Сталин верно указал путь нашей службы: в лихую годину все пленные и пропавшие без вести – враги нашей советской родины… вот так…
Игнатьевна окаменела.
– Так ведь кто знат, может, он лежит где, кровью истекает всеми брошен… воевал ведь, письма слал…
– Гражданка Харитонова, – встрял сморчок, – ты рот-то свой заткни… и помни: вы теперича семья предателя родины…
– Кхы, кхы… ты, ета… Игнатьевна, ступай себе… и, ета, трудись прилежно в калхози нашем… и девок своих работать наладь…
Игнатьевна запахнула овчину, молча вышла прочь. Снаружи мела метель, тропу занесло – побрела по свежей пороше, утопая в снегу и боясь сронить валенок. Дума ее была тяжела. Как девок прокормить? Маньке – 16, Вальке – 14, Лидушке – 13, Шурке – 8 всего. И тятька на ладан дышит. Хорошо хоть старшая дочь Нина в столицу к тетке подалась ещё до войны.
Долго обливала голиком изморозь с валенок, с трудом отворила дверь в избу. В сенях со огарком стояла Валька в одеяле на голове.
– Ты чо тут?
– Скрип услышала… мам, кажись, дед помре…
Пришла беда – отворяй ворота. Дед Игнатий и впрямь дал дуба. Лежит на лавке, глаза в потолок, молчит, не дышит.
Мать ушла в красный угол, запалила лампадку красного стекла, пошептала минуты две. Хватит. Труба зовёт. Филя, муж ее любезный, погиб (это она нутром чуяла), отец помер, пайка лишили. Надо известить сестру в соседней деревне.
– Слушай, девки, не реветь! Батя наш голову сложил на войне… Вальк, собирайся, пойдешь в Горяниху, крестной своей скажешь про деда…
– Мам, ты что, ночь уж на дворе… до завтра потерпит…
– Не потерпит… то ж папа наш полный, а ты тут…
Ульяна Игнатьевна суровая женщина.
– Мам… а Машка… пусть сбегает, она старше меня…
– Не мамкай, будя уж на сегодня… дедовы валенки надень и шаль нашу на голову… а Маню нельзя – квашня, толку нет, сама знаешь…Валенок было всего две пары. Безразмерные. Носили по очереди. До ветру, например, тоже. А шаль единственная, знаменитая. Ещё с царских времён. Кашмирская шерсть, длинная бахрома, восточный узор на лиловом фоне. Теплая вещь. Подарок маме к свадьбе. Индийскую шаль носили не по очереди. Давали избранным по особым случаям.
Вальку снарядили укутали, выпроводили на улицу. Вьюга воет диким зверем, мороз к ночи крепчает, а идти 8 км. И ветер, как назло, прямо в лоб. Тропы замело, луны нет, кабы не снежная белизна, не видать ни зги. Валя упиралась в шквал и ругалась почти вслух: безжалостные люди, а ещё родные… послать ребенка за три девять земель да в ненастье. Добралась до осинника. Здесь тихо. Просека, ведущая в Горяниху, узкая, высоченные деревья стеной. Валька повеселела, прибавила темпа. Чем скорей дойду, тем раньше вернусь домой. Вдруг сбоку шуршание. Затем вой. Волки. Меж дерев мечутся приземистые тени. Девочка обомлела. Ужас сковал ноги-руки, под волосами будто насекомые бегают и… по ногам разливается тепло. Описалась. Стыд и срам. А в голове молния: хрен вам с огорода… сдохну, а дойду назло всем волкам. Кроме того, если стоять, влага меж ног заледенеет. Валька побежала, сколь позволяла глубина снежного покрова. И по какому-то сатанинскому наитию, а скорее всего, от страха, стала петь. Громко. Как можно громче: “На границе тучи ходят хмуро. Край суровый тишиной объят. На высоких берегах амура часовые родины стоят…”
Валя бежала что есть сил, орала убойную песню и по сторонам не смотрела. Волки, видимо, испугались советских пограничников. Валька добежала до Горянихи, высунув язык, ввалилась в теткину избу, огорошила мирно спящих родичей.– Лежите?! А дед Игнат-то помер…
Ее трясло и было весело. Адреналин. Родня всполошилась. А Валька думала о лошади, которой они владели. После расспросов и недолгих сборов, теткин муж, недовольно кряхтя и причитая, все же запряг корягу в сани. Домой Валя вернулась комфортно. О конфузе само собой молчок. Стыдуха, конечно, зато волков больше не боится. По сей день.
Сейчас Валентине Филипповне пошел 95-й год. Она в трезвом уме и твердой памяти. Мама полная ровесница королевы Великобритании. И мы делаем ставки, кто кого переживет. Елизавета Виндзор или моя маман – тамбовская крестьянка.
Al Sherpa
Комментариев нет:
Отправить комментарий