Владимир Фрумкин | Что спел, то и съел
Раз-два-три, раз-два-три… Вальсовый ритм, обаятельный и наивный шарманочный напев:
Шарманка-шарлатанка,
как сладко ты поешь!
Шарманка-шарлатанка,
куда меня зовешь?
Шагаю еле-еле –
вершок за пять минут.
Ну как дойти до цели,
когда ботинки жмут?..
Выступая перед западной публикой, я говорил, что старый шарманщик в этой песенке Окуджавы на самом деле никакой не шарманщик. И что советские слушатели прекрасно понимали: автор прозрачно намекает на то, каково достается поэтам, писателям, художникам, творящим под прессом тотальной цензуры. Прошли годы, и некоторые окуджавские метафоры, аллюзии и намеки стали для меня самой что ни на есть реальностью. «Шагаю еле-еле…» – да это же про меня сегодняшнего! Ну, может, и не еле-еле хожу, но далеко не в прежнем темпе. Вместо allegro moderato – adagio trudnovato…
Возвращаются ко мне, как бумеранг, и песни Александра Аркадьевича Галича, много раз петые по обе стороны океана.
Чуйствуем с напарником: ну и ну!
Ноги прямо ватные, всё в дыму…
Все верно. Абсолютно точное попадание. И про ноги, и про дым. Который я в моих недавних воспоминаниях-размышлениях заменил туманом. Начинались эти воспоминания строчками из ранней песни Булата:
Уходит взвод в туман, туман, туман,
а прошлое ясней, ясней, ясней.
Ну, а как насчет прошлого? Непонятно почему, но оно и у меня ясней, ясней, ясней. Как у тех окуджавских солдат, уходящих на войну под грохот барабана. Сквозь противную, изматывающую муть в голове и немыслимо длинную череду прожитых лет всё отчетливее проступает многое из того, что происходило со мной с малолетства, с трех-четырех лет. И все яснее, как на рентгеновском снимке, видится мне картина моего детства. Картина довольно-таки причудливая».
Да, вот такая диалектика получилась. Единство и борьба противоположностей, материи и духа, физиологии и сознания. Дым и туман мешают видеть и двигаться. А память работает, Способность думать и понимать, что к чему, не ослабевает. Да, «уходит жизнь из пальцев», как уходила у Егора Петровича Мальцева, героя галичевской Баллады о сознательности, занимавшей видное место в моем репертуаре. Однако же мои слабеющие пальцы продолжают выстукивать на компьютере тексты, которые, судя по реакции издателей и читателей, все еще имеют какой-то смысл. Да, «вскорости, похоже, не будет ничего», как у того же Егора Петровича. Ну и что? «Так природа захотела. Почему? Не наше дело. Для чего? Не нам судить». Окуджава высказал (спел) эту мудрую мысль по другому поводу, но она вполне годится и для этого случая. Когда размышляешь о неизбежном. О том, что ars longa, vita brevis… Таков закон таинственной, непостижимой и неумолимой Природы. Смирись и не рыпайся.
Ну, и еще одна песня вспоминается в эти закатные дни и месяцы. Петая часто и мной одним и в дуэте с дочкой Майкой. Написал ее Булат. «Батальное полотно» называется. «Сумерки. Природа. Флейты голос нервный. Позднее катанье. На передней лошади едет император в голубом кафтане». Это начало. А в конце:
Все слабее запах очага и дыма, молока и хлеба.
Где-то под ногами и над головами – лишь земля и небо.
Меня миновала ностальгия по оставленной стране. Не тосковал, не мучился воспоминаниями. Единственное, чего мне не хватало на Западе, – запахов. Особенно тех, что наполняли мое белорусское детство, протекавшее в глуши, в маленьких поселках возле спиртзаводов, где работал мой отец. До сих пор помню ни с чем не сравнимый запах парного молока от нашей собственной коровы. Неподражаемо пахла весенняя почва, когда мы вскапывали наш огород, А как благоухали потом выросшие на нем помидоры, морковь, огурцы, смородина, клубника, Не могу забыть пьянящий запах антоновских яблок. Белорусские леса, дикие и густые, местами заболоченные, источали прихотливую гамму запахов, которые я не берусь ни перечислить, ни описать. Помню, как я обрадовался, увидев в Америке кусты сирени. Подошел к одному, приник к ветке – сирень, да не та. Не тот запах. Не та интенсивность. Бедноватый запах. То же самое – с жасмином, липой, кленом, тополями. С запахами тающего снега в начале весны…
Был у моей первой родины еще один, специфический запах, по которому я абсолютно не скучаю. Он, собственно, и вынудил меня ее покинуть. Я имею в виду запах несвободы. Которого я поначалу не ощущал, но по мере взросления стал чувствовать все явственнее и невыносимее. Странным образом, я стал ощущать его в воздухе моей второй родины. И не то, чтобы этот удушливый запах приносит случайным ветром откуда-то извне: из Ирана, Китая России или Северной Кореи. Нет, похоже, что его начинает издавать наше родное, слегка подгнивающее, общество. Моим согражданам, как видно, порядком поднадоели свободы, которые, подобно мощному магниту, продолжают притягивать к Америке миллионы людей из разных континентов планеты. Между тем, половина Америки почему-то решила, что настала пора эти вольности поурезать, обкарнать, а некоторые и вовсе похерить. Интересно, куда мы придем, подгоняемые этой половиной, к которой 20-го января присоединилась еще и наша исполнительная власть?
Все слабее звуки прежних клавесинов, голоса былые.
Только цокот мерный, флейты голос нервный, да надежды злые…
Увы, инициатива — не за этой, здравомыслящей половиной. Ее перехватили искатели истинной справедливости и тотального равенства. В их руках теперь, практически, все рычаги власти. Плюс почти все информационное поле огромной страны, университеты, государственные школы, Голливуд. Воинственность их риторики достигла опасного уровня: на несогласных с их идеями навешан ярлык внутренних террористов, подобных бандитам Аль-Каиды и ИГИЛа. Для защиты от которых они превратили Капитолийский холм в подобие осажденной крепости, которая охраняется тысячами национальных гвардейцев.
Пассионарность наших «прогрессистов» все больше смахивает на маниакальность. Они не остановятся. Одна надежда, что двигаться они будут, как окуджавский шарманщик. Еле-еле, вершок за пять минут. А лучше бы — еще медленнее. Притормозите, господа! Проверьте ваши навигационные карты! Пока еще не слишком поздно.
Комментариев нет:
Отправить комментарий