Даешь мировое господство! Ч.1/2
.
Элла Грайфер
А еще многие верят в МИРОВОЕ ГОСПОДСТВО.
Верят по-разному.
Некоторые о нем мечтают, думают, что стоит только появиться ну очень большому начальнику, так он ужо сумеет навести полную гармонию, издать самый мудрый и справедливый закон, наказать злых и защитить добрых, в общем – устроить земной рай. Прообразом воплощения этого идеала видится им ООН или, как минимум, ЕС.
Другие, напротив, боятся его как огня, представляя чем-то вроде Оруэлловского «1984», где все только и знают, что шпионить друг за другом, и некуда укрыться от недреманого ока «Старшего Брата».
И наконец, достаточно распространена позиция готтентота из анекдота:
Если я чужих жен и коров краду, то это добро, а если у меня украли – то зло.
Примерно таково мировоззрение анонимных авторов «Протоколов сионских мудрецов». Сочинен сей опус был аккурат, когда Империя Российская норовила крест на Святую Софию водрузить и вообще весь мир облагодетельствовать своей широкой душой. Сильно патриотические жаждали мирового господства для себя и были в ужасе от перспективы, что оно может достаться кому-то другому.
Не отставали от них в этом смысле коминтерновцы, как засвидетельствовано в «Месс-Менд» – известной советской сказке 20-х годов – а также нацисты.
Но ни тем, ни другим, ни третьим, ни сегодняшним продолжателям их идей, непонятно, что бояться мирового господства столь же глупо, как и жаждать его. Бессмысленно спорить, хорошо оно или плохо, потому что оно в принципе невозможно. Хотя есть все основания опасаться последствий подобных попыток, но об этом — ниже.
Неудивительно, что этого не понимают выпускники американских университетов: там верят в белые привилегии, в искоренение СО2, в право на транссексуальность и прочую мистику, но уж мы-то, совки бывалые, должны бы собственному опыту доверять больше, чем сказкам СМИ, а вот поди ж ты…
Мировое господство во всех доступных описаниях – господство не количественное, а качественное. Не просто жизнь всего человечества по единому закону, но регламентация вплоть до мелочей, полное устранение конфликтов и преследование за мыслепреступления. Ведь мы все это проходили в масштабе пусть не общечеловеческом, но в обширной поликультурной империи, так что к нашему опыту безусловно стоит прислушаться.
Итак: отчет об опыте построения абсолютной власти.
* * *
В 1917 году большевики захватили в России государственную власть, вернее сказать, подобрали – она просто валялась на дороге. Но это для них была не цель, а средство. Собрать рассыпающуюся империю удалось, хотя не полностью и не сразу, но и это было не главное. Главное было сделать власть абсолютной, дабы перекроить и перелицевать не только общество, но и каждого индивида, и перейти от предыстории к истории человечества, где все станут равны, добродетельны и счастливы.
Свобода есть осознанная необходимость. Понятно, что поступки, ожидаемые от «нового человека», человеком «старым» не могут осознаваться как необходимые, его надо постоянно принуждать совершать поступки, которые по его мнению либо вредны, либо, как минимум, бессмысленны.
Потомственный крестьянин не будет по своей воле пахать и сеять в сроки, указанные райкомом, инженер-путеец не позволит бить рекорды, перегружая товарные поезда, а биолог не станет выверять результаты экспериментов по диалектическому материализму. Значит, над крестьянином надо поставить председателя колхоза, над путейцем – инструктора обкома, а над биологом – марксистского философа.
Вот он – самый главный, самый необходимый и безошибочно определяющий признак БЮРОКРАТИИ. Деятельность бюрократа оказывает влияние на природу и общество, но вот обратное влияние имеет место далеко не всегда, и даже если да, то с большим запаздыванием и не обязательно адекватное – помните старую хохму насчет «наказания невиновных и награждения непричастных»?
Бюрократ зависит не от реальных результатов своей деятельности, но исключительно от того, что думает о нем другой бюрократ, на ступенечку выше. Поэтому наверх он будет сообщать не то, что происходит на самом деле (зачастую ему этого и не понять), и даже не то, что уразумеет, а то, что, по его мнению, хочет услышать начальство. Так, со ступеньки на ступеньку, до самого верху дойдет сообщение совершенно фантастическое – испорченный телефон. Канал информации снизу вверх забит прочно и безнадежно.
Не работает и канал сверху вниз. Издаваемые распоряжения слишком часто попросту иррациональны, и потому оптимальная реакция на них – защитная: на любой сигнал встать по стойке «смирно», руки по швам, и гаркнуть: «Будет сделано!», – после чего спокойно продолжать заниматься своими делами – отчет начальство ужо нарисует, ему за то и зарплата идет. Если же это по какой-то причине невозможно, результаты бывают катастрофическими.
Даже самый жестокий крепостник не выгребал у крестьянина подчистую весь урожай, потому что и на будущий год кушать захочется, а откуда ж оно возьмется, если семенной фонд исчезнет и мужики с голоду перемрут? Помещик нес ответственность перед своей семьей и рабочим местом (военным или чиновничьим), которое обязан был обслуживать на доходы от имения. А вот украинский бюрократ тридцатых годов прошлого века отвечал только перед московским наркомом, который его и семью его обеспечивал, пусть и не слишком жирно, так что бюрократу было глубоко плевать на голодомор в деревне, и знать ему про то было незачем.
Из вышеописанного следует, что результат деятельности бюрократического учреждения вовсе не обязан совпадать с его официальным предназначением. Независимо от названий и инструкций всегда и везде оно будет стремиться к трем главным взаимосвязанным целям:
- Увековечить проблему, для решения которой было создано.
- Прямым делением размножать число своих сотрудников (см. «Законы Паркинсона«).
- Использовать имеющиеся и создавать новые возможности для взяток – будь то деньгами, услугами или борзыми щенками.
Результаты своей деятельности в реале бюрократы попросту не принимают в расчет. У Михаила Кольцова (он же Мигель Мартинес, в девичестве Моисе́й Ха́имович Фри́длянд) есть замечательный фельетон «К вопросу о тупоумии» – некая бюрократическая инстанция направила в подчиненную инстанцию директиву, ее поняли неправильно, распоряжение получилось абсурдное, но его стали выполнять, и даже случившееся в ту пору начальство из других контор (типа, например, прокуратуры) и не подумало возражать или уточнять. За полсотни лет до того Салтыков-Щедрин глубокомысленно отметил:
«Негодяев принадлежал к школе так называемых «птенцов», которым было решительно все равно, что ни насаждать«.
Не мудрено, что бюрократическое управление порождает великое множество конспирологических теорий, призванных объяснить бессмысленность или прямую вредоносность его деятельности. Но это ошибка – бюрократы вовсе не закоренелые злодеи, и никакой всемогущей «закулисы» за ними нет. По-настоящему опасными становятся они только, заметив противодействие своим истинным целям, как указано выше: увековечению проблем, организации взяток и размножению кадров.
Такими были они всегда, но прежде знали свое место и в отведенных рамках приносили больше пользы, чем вреда. Увы, современное западное общество – организм, пораженный раком. Раковое заболевание – это нарушение равновесия: одна какая-то клетка внезапно сходит с ума и принимается бесконтрольно размножаться, тесня и удушая все другие-прочие. Такой раковой опухолью стала бюрократия в современном мире. Причем, летальной, неоперабельной стадией является то, что Ханна Арендт называла «тоталитаризмом» – слово это многозначное, сегодня им любят обзывать даже запрет перехода на красный свет, но на самом деле классические проявления – большевизм и нацизм.
Бюрократическое правление идеально совмещается с утопией, потому что утопия неосуществима, а бюрократии это безразлично с точки зрения результата и даже выгодно с точки зрения взяток, которые удобно вымогать за неисполнение принципиально неисполнимых требований. Для власти, претендующей на абсолютность, бюрократ – главная и единственная надёжа и опора, при ней он расцветает количественно и качественно.
Централизованного управления экономикой в природе не существует. Во-первых, никаким компьютером, сидя в Москве, все сапожные гвозди во Владивостоке не пересчитаешь, а во-вторых (что гораздо важнее) централизованная экономика не предусматривает технический прогресс: скажем, план нацелен на полное удовлетворение потребности населения в видомагнитофонах, а тем временем какие-то вредители компакт-диски изобрели. Надо, значит, всю производственную цепочку пересматривать, а там завязки, а там поставки, а тут инструкции, а здесь чиновники… пока разобрались, ан, глядь, уже и флешки подоспели.
Вдумайтесь только в эти слова: «перевыполнение плана». Ежели, скажем, тому же Мойше предписано в месяц выпустить 20 пар штанов, на них же и материал заказан, а повышенные обязательства велено брать на 25, то… из чего их кроить? То ли в порядке экономии каждую пару с одной штаниной делать, то ли на сырье пустить собственный лапсердак.
Логика всеобщего и полного дефицита, на первый взгляд, обеспечивает бюрократии, монополизировавшей право распределения, всю полноту власти над всяким смертным, производящим и/или потребляющим реальные ценности, с возможностью чего угодно требовать за право жевать любую пищу, читать любую книгу, обладать любым квадратным метром жилплощади, но… вышло все не так.
Объекты эксперимента по выведению нового человека инстинктивно нащупали способ выживания, который за сто лет до того описал Салтыков-Щедрин:
«Район, который обнимал кругозор этого идиота, был очень узок; вне этого района можно было и болтать руками, и громко говорить, и дышать, и даже ходить распоясавшись; он ничего не замечал; внутри района — можно было только маршировать«. – Просто-напросто, вся экономика стала теневой, рынок стал черным, а «плановое хозяйство» ушло в узкую область «обнимаемого кругозора» бюрократа, где не требовалось обратной связи.
Да, теневая экономика и черный рынок существовали и прежде, но никогда прежде не охватывали они так плотно все хозяйство страны. В такой ситуации коррупция не просто следствие того, что все мы всего лишь люди, и мало кто удержится от соблазна, использовать зависимость ближнего своего – помните, у Некрасова:
И не того даже, что у бюрократов коррупция не простая, а системная, помните у Петрушевской:
А прежде всего потому, что без черного рынка плановая экономика вовсе развалится к чертям. Невозможно взаимодействовать иначе, чем по принципу «я – тебе, ты – мне», и как-то незаметно переходит коррупция в мафию, а где мафия – там и нравы бандитские, и длинный язык укорачивают финкой.
Но то – экономика. А как там прочее? Вот, к примеру, наука. Помните историю с генетикой-кибернетикой? Ну, на самом-то деле они были не одиноки, разгромила родная советская власть и лингвистику, и психологию, и биологию… Физика, правда, почти уцелела, поскольку Сталина удалось уговорить, что без нее мирового господства не завоюешь, а то бы тоже под нож пошла. А почему?
И как же, по-вашему, самый большой начальник с образованием в объеме неоконченной духовной семинарии спор Лысенко с генетиками рассудить должен? Он бы и хотел как лучше, да где ж ему разобраться?
А признать, что он в каких-то вещах ни уха, ни рыла – не просто обидно лично гению всех времен и народов. Это основу подрывает – если есть что-то для власти непостижимое, то на каком основании она желает быть абсолютной?
Несколько сложнее обстоит дело с культурой, о вкусах не спорят, к тому же
«У поэтов есть такой обычай/В круг сойдясь, оплевывать друг друга» (Д. Кедрин).
Первое послереволюционное поколение вполне искренне воспевало утопию, но у второго уже явно прослеживаются трагические нотки, а последнее советское поколение литераторов не зря именовалось поколением дворников и сторожей. Много ли книг, ставших для нас «культовыми», издано было в России официально? Большинство оказалось либо запретным (сам- и тамиздат), либо полузапретным, типа бардовской песни. Официальную культуру мы игнорировали.
Политика… Ну, какая вообще может быть политика там, где все проблемы общества решены раз и навсегда? Не знаю даже, как обозначить процесс поддержания целостности империи, от Эстонии до Туркмении, при всех различиях в традициях и культуре. Официальная версия гласила: национальное по форме, социалистическое по содержанию, в реале же было наоборот. По форме были вынужденные компромиссы – где-то паранджу отменили, где-то группу хуторов как бы объединили в колхоз – но жить-то продолжали по содержанию своему, родному, отношения друг с другом строили по традиции, а посторонних близко не подпускали, и ничего с этим сделать было невозможно.
В «Архипелаге ГУЛАГ» есть эпизод: ссыльные чеченцы объявляют кровную месть (одному из своих), весь многонациональный поселок об этом знает, знает и причину, и потенциальную жертву, но сделать никто не может ничего. Причем, времена-то еще сталинские, полномочия у начальства, считай, безграничные, а оно старательно изображает известный марш трех обезьян: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.
В итоге абсолютное господство в общеимперском масштабе кристаллизуется в две параллельных, практически не соприкасающихся реальности: в одной план перевыполняют, в другой работают цеховики; в одной первым авиатором был дьяк Крякутный, в другой все инновации из-за границы крадем; в одной «секретарскую литературу» миллионными тиражами издают и в макулатуру сдают, в другой «эрика» берет четыре копии, и расхватывают их как горячие пирожки; в одной процветает дружба народов, в другой тов. Астафьев в Грузии пескарей ловит.
Намеривались, значит, господа большевики власть свою над обществом абсолютной сделать, а в результате стало оно, по сути, неуправляемым, т.е. частью атрофировалось, частью разучилось ловить мышей, частью же управлялось, только не большевиками идейными, а паханами блатными, которые повиновения, конечно, требуют, иной раз вплоть до высшей меры, но их решительно не интересуют ни мыслепреступления, ни выведение нового человека.
Бюрократию это волновало не слишком, поскольку информация – что к ней, что от нее – практически не поступает, в «обнимаемом кругозоре» не может быть ни перемен, ни проблем, а происходящее в реальности для бюрократа, как указано выше, значения не имеет. Чтобы побудить его изменить хотя бы терминологию, потребовалось землетрясение воистину планетарного масштаба.
У Польши, Узбекистана и Чечни общего друг с другом немного, но у каждого из этих народов нашлись силы стряхнуть иго утопии и идти своим путем. У них развивается культура, у них рождаются дети.
Окончание следует
Февраль 2021
Комментариев нет:
Отправить комментарий