Очень люблю сосновые леса. Я родилась и выросла там, где Пётр Первый вырубал корабельные рощи для русского флота, где Дон широк и полноводен, а огромные сосны до сих пор – часть прекрасного пейзажа. Мое отношение к красоте воронежских лесов изменилось, когда в конце 80-х я узнала о жертвах Большого террора: друзья-историки ездили на раскопки расстрельных ям в окрестностях города. С той поры я думаю о лесах, как о скрытой зоне трагедий ХХ века: это технология одновременности расстрелов и организации массовых могил, возникшая ещё до трудовых лагерей и газовых камер. Там было легко убивать и прятать концы.
Сегодня не догадаться, откуда эти ложбинки и скосы песка, поросшие травой и засыпанные сухими сосновыми иглами, если у тебя нет специальных знаний, как, например, у главы карельского "Мемориала" Юрия Дмитриева. В советское время объяснялось так: это окопы Великой Отечественной. Но мои товарищи знали из устной истории: это сталинский террор. И из неё же – что в центре города был еврейский квартал, полностью уничтоженный гитлеровцами и потом застроенный Советами, после войны. На полуразрушенное еврейское кладбище, первые могилы и памятники которого относятся к XIX веку, ездили тайно, как и в Песчаный Лог. В этом месте на окраине фашисты расстреливали евреев. Сосны стоят только по краям, здесь чистая степь, точнее, овраг с пологими склонами. Поздней осенью ветер гнёт сухую длинную траву. Никаких знаков памяти нет, она существует только в предании.
Я знаю другие сосновые леса. Их масса в Литве. Они также прекрасны, как и в России, как и по всей Восточной Европе. И также скрывают места страшных бессудных казней. По местам литовского Холокоста мы проехали пять лет назад с драматургом Марюсом Ивашкявичусом, инициатором общественной дискуссии о литовских евреях, и с израильской съёмочной группой. Они приехали фиксировать то, что осталось от лесных могил. Их интересовала история уничтожения евреев Молетая, родного городка Марюса. Автор фильма – сын жителя этого места, советского офицера, который дошел до Берлина, вернулся сюда после войны и узнал, что именно произошло с его родными.
Гриша Цви Крицер уже в Израиле обещал отцу, что восстановит историю, и взял на съёмки своего сына, как оператора и продюсера. Захоронения в литовских лесах невозможно найти без предварительной ориентировки и геолокации. На каждой остановке Гриша читал кадиш. В лесу под городком Швенчонас, где стоит советский памятник жертвам фашизма, но с добавленной надписью о жертвах Холокоста, мы встретили главу местной еврейской общины. Ров смерти тянется почти на полкилометра. Нам показали сосны, на которых видны выпиленные квадраты: тут разбивали головы женщинам и детям, пуль на всех не хватало. Вскоре Ивашкявичус организовал в Молетае шествие в память о согражданах, что прошли свой смертный путь в 1941-м. Приехали и вышли около 5 тысяч человек со всей страны, из Израиля и Америки. До этого шествия Ивашкявичуса (вместе с Рутой Ванагайте, автором документального расследования о литовском Холокосте “Наши”) скорее проклинали, чем благодарили: нелегко признать, что некоторые народные герои, борцы с Советами, были еще и антисемитами-убийцами.
Некий профессор не стесняется сообщить, что газовые камеры вряд ли технически в указанные сроки могли уничтожить 6 миллионов человек
Еще один прекрасный сосновый лес я видела в ноябре 2020 года в Западной Украине. Это один из лучших лесов на моей памяти. Он высокий, прозрачный, старинный. Холод в Броницком лесу пробирает до костей. Десять километров гитлеровцы гнали пешком жителей Дрогобыча до места, где их убивали. 11 бетонных плит длиной по 20-30 метров, общая площадь километра два. Почти треть довоенных жителей города (10 тысяч человек) лежит под этими плитами. Это похоже на литовские локации, но тут яснее масштаб массовых убийств. Кадиш тоже был, как и советский памятник 70-х на входе в лес.
Идти до места убийств и захоронений метров 300. Кладбище восстановлено стараниями местной еврейской общины, жителей Израиля и лично – русского олигарха Виктора Вексельберга, там лежат его убитые предки. На его деньги восстановлена городская синагога, которая стояла как руина еще пять лет назад. Известны санкции против Вексельберга за его участие в путинской клептократии, но не менее любопытна судьба умного мальчика из заштатного западенского советского городка, который сделал карьеру в Москве. В Дрогобыч я попала благодаря украинско-польскому фестивалю памяти Бруно Шульца, великого польского писателя-модерниста межвоенных времен, еврея, жертвы случайной пули нациста. На месте гибели Шульца, прямо на тротуаре, вмонтирована мемориальная доска. В день его смерти в Дрогобыче служили четверо священников разных конфессий.
Сосновые леса и их скрытые зоны. Песчаный Лог в Воронеже косвенно напоминает мне то заброшенное и поросшее травой пространство, что осталось на месте Янивского концлагеря (еще одно страшное место восточноевропейского Холокоста) на окраине Львова. Там стоит камень памяти, не особенно заметный с дороги. Дальше идти самим, путаясь ногами в такой же сухой траве, обнаруживам ещё один памятник. На горизонте – стена тюрьмы, которая стоит уже почти сто лет. Нет ничего, кроме черной линии высокого горизонта, двух памятников, и знания, что тут было, когда.
Хотела обойтись без морали, но не получается. Как бы ни были скромны памятники уничтоженным в Холокосте в Литве и Украине, какие бы жестокие споры ни вызывали фигуры национального сопротивления и их прямая или косвенная вина, там это всё живое, болезненное. И памятники там есть. В России, где их не существует, накануне Дня памяти жертв Холокоста некий профессор не стесняется сообщить, что газовые камеры вряд ли технически в указанные сроки могли уничтожить 6 миллионов человек.
Вероятно, он ничего не знал, не хотел знать, или совершенно забыл о лесах.
Елена Фанайлова – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
Комментариев нет:
Отправить комментарий