МАГАЗИН ТЕРАХА

 

                               фото из ФБ

МАГАЗИН ТЕРАХА

рассказ

 

Хочешь понять, что такое бесконечность - встань перед зеркальной поверхностью, а напротив первого зеркала расположи второе, третье и так далее. Ты получишь множество отражений себя самого. Их будет так много, что ты перестанешь различать, какое из них было в начале... И в одном из своих отражений ты увидишь праотца своего - Аврама, потому что Аврам - это и есть ТЫ В БЕСКОНЕЧНОСТИ.

За провинности нас, мальчишек, гнали с завода. Временно о отлучали от профессии и нормальной зарплаты, посылая на а ”дурные” работы по разнарядке исполкома. Так я и оказался в ”отстойнике” Художественного комбината, в большом зале, уставленном стеллажами до самого потолка. Зарешеченные окна этого капища почти не пропускали свет, а на стеллажах, в пыльном, тяжелом мраке, громоздились бюсты вождей, героев, знаменитых деятелей искусства и науки. Было их столько, что ощущение нереальности и даже кощунства происходящего не оставляло меня ни на минуту. Сотня бюстов Ильича в одном ряду никак не способствовала трепетному и уважительному отношению к вождю пролетариата, Висячие усы Максима Горького в одной шеренге могли надолго отбить желание знакомства с классиком социалистического реализма... Командовал ”отстойником” совершенно лысый, старый алкаш по имени Изя. Все звали его, Изей, и мне пришлось так его звать, несмотря на большую разницу в возрасте. Казалось, что Изя родился в этом мрачном зале, вырос в нем и никогда не покидал эти обшарпанные стены. Прислали меня сюда в помощь по уборке, но хозяин ”отстойника", казалось, вовсе не желал наводить чи

стоту в своем царстве. Напротив, он боялся любого движения, способного нарушить давно установленный порядок вещей, некий хаос безначала и конца, растяжимый во времени и способный противостоять вечности. Изя сидел в ,мягком, продавленном кресле с одним, сохранившимся, подлокотником, потягивал из фляги неведомую жидкость и говорил, лениво опустив тяжелые веки.

-Окна мыть не будем. Объясняю: нельзя в это помещение пускать свет Бога. Свет обнажит фронт работ, а нам это ни к чему, потому как фронт этот никогда не осилить по причине его крайне вредной застарелости... А Бог прогневается и все здесь переколотит... Как что делать? Бери стремянку и лезь к десятому стеллажу слева, Бери писателя Льва Толстого, сколько влезет в торбу, и вниз. Поставишь бородатого вместо железного Феликса, а Дзержинского тащи на место классика... Все понял? Ну, молодец. Вперед!

Я лез наверх, волоча за собой торбу, а Изя  чудно сопел в кресле. И было непонятно, дышит он там, бодрствуя, или спит. Через полчаса Толстой занял место Дзержинского и пришлось обратиться к хозяину за новыми указаниями.

- Шабаш, - тяжело прокашлявшись, говорил Изя, - объясняю: если сегодня всю работу переделать, на завтра ничего не останется... Ты курящий?.. Жалко. Купишь пачку ”Беломора”. Сам можешь не курить, меня угощать будешь. Привет, Айзик, топай домой.

Попробовал возразить: меня, мол, Аркадием зовут, но мой работодатель резонно отметил, что если уж он - Изя, то я почти наверняка - Айзик. И спорить тут не о чем. На том и

расстались...

Две недели перетаскивал я бюсты и угощал ”Беломором” старика. Мы ладили. Только однажды Изя прогневался, даже ногой в драном валенке мягко топнул. Я ему вопросами надоел. Без конца указывал на бюсты незнакомых деятелей и спрашивал: “Кто это?”

- Отстань, - крикнул Изя, приподнявшись в кресле. - Объясняю:"Что здесь? Магазин Тераха. А что в лавке? Одни ИДОЛЫ - понял?"

Ни черта я тогда не понял. Кто такой - Терах? При чем тут магазин? Я тогда решил, что старик опять выпил лишку или умом тронулся.

Каждый в таком месте, рано или поздно, спятит. Больше ни о чем спрашивать Изю не стал и, помню точно, занялся расчисткой завала в углу. В завале покоились вожди отринутые: ворошиловы там всякие, кагановичи и ждановы. “Отринутых" было приказано оттащить на мусор.

- Эти не вернутся, - сказал Изя, - вот Наиглавный - тот вполне может. Его выбрасывать погодим.

”Наиглавным" звал Изя Сталина. Бюсты и маленькие статуэтки вождя занимали целый ряд стеллажей в самом темном углу ”отстойника”

Наступил последний день моей работы на Художественном комбинате. Прихожу утром, а Изя уже в кресле сопит, будто и не уходил на ночь. Отдал ему последние папиросы в пачке, испытывая острое желание обтереть наконец мокрой тряпкой пыльную лысину старика. Взял он мятую пачку, закурил...

- Будь здоров, Аврам, - сделав глубокую затяжку, попрощался Изя, - иди отсюда подальше, и чтоб тебе больше сюда не возвращаться... Никогда...

 - Аркадий я, Айзик, забыл? - говорю. 

 - Ты Аврам, - упрямо повторил Изя, - а я Терах - хранитель идолов. Тут я и решил, что старик и вовсе заговариваться начал. Так и ушел, волоча за собой веселую ношу невежества... Но забыть Изю и его кладовую не смог, да и не старался. Выбившись, с годами, в сочинители, пробовал эту историю куда-либо приспособить - не вышло. Никак не хотел старик Изя уходить из своего пыльного царства, по приказу фантазий моих перебираться на новое местожительство... Но все до поры и до времени. И каждый в многотрудной жизни нашей занимает место, уготованное ему судьбой.

Тора письменная - книга уникальная. В ней будто одна правда-матка, без страхов разных и оглядки. Автора волновали одни факты. Оправданием греха, героикой разной, толкованием того, что растолковать совершенно невозможно - люди займутся потом, в Торе устной.

Халдей Терах - отец Аврама, торговец идолами. Тераху далеко за сто. Кряхтит он и стонет, проклиная непослушных детей. Нет у старика уже сил коммерцией заниматься. Кому доверить богатство семьи? Только сыну- Авраму. Сын же у Тераха - лоботряс. Терпеть не может замкнутое пространство лавки. Да и сама неизбежность регулярной работы страшит Аврама, как цепи на руках и ногах, как тяжкое рабство. Не мальчик уже, умудрен и опытом, и годами, женат на самой красивой женщине Междуречья, а все дурью мается, шляясь по окрестным городам и селам с фантастическими рассказами о разных чудесах,

-                 Сын мой, любимый, - говорит Терах, - скоро умру. Сам себя кормить будешь. А как? На чужом долго не продержишься. Свое приобретать надобно. За сказки твои денег люди не платят. Язык - не руки. Только глотать может помочь, а сам кусок не добудет. Вот тебе помещение и товар самый ходкий. Есть к фирме доверие, свои поставщики есть и реклама. Сиди - торгуй, считай прибыль. А я отдохну наконец... Просто вытянусь на ложе в неподвижности и буду смотреть в потолок.

-                 Отец мой любимый, - говорит Аврам, - плохой из меня торговец, плохой добытчик. Отпусти меня в дальнее путешествие. Хочу мир посмотреть и себя показать, Хочу увидеть то, что никак не разглядеть, и понять хочу непонятное...

-                 Люди говорят - ты ловишь птиц, а потом отпускаешь их на волю? - спрашивает Терах.

-                 Это так, - отвечает Аврам, - у меня есть сеть - большая и легкая. Такая легкая, что помещается в кармане.

-                 Ты можешь ловить птиц, но не выпускать их на волю, а продавать. Я знавал людей, разбогатевших на этом, - говорит Терах.

-                 Нет, не смогу, - говорит Аврам, - там, где корысть, там нет радости.

-                 Все верно, - соглашается Терах, - за исключением того упрямого факта, что тебя, в радости, кто-то должен кормить.

-                 Верно, - кивает Аврам, - люди не дадут умереть с голоду.  

- Мой сын не будет нищим, - говорит Терах.-Прокляну, прокляну навеки!

Молчит Аврам, не решаясь отцу прекословить. Идет в лавку. Там ждет его продавленное кресло с одним подлокотником и черная пыль на идолах. Дверь распахнута настежь, а за дверью бесконечная даль, залитая солнцем, и  сад на берегу полноводной реки, и пенье птиц и высокое небо, с одним-единственным легким, как пушинка, облаком...

В жаркий день нет покупателей. Сидит Аврам в старом кресле. И музыка умирает в его душе, и радость погибает вместе с музыкой...

Безглазые идолы смотрят на Аврама из сумрака пыльной лавки. По шаблону сотворили их равнодушные руки из дерева, глины и камня.

-                 Теперь ты наш навеки, - будто шепчут идолы Авраму, - за мясо с кровью, за хлеб и вино ты отдашь нам все, что у тебя есть.

Молчит Аврам. Следит он за тенью от распахнутой двери в лавку. Когда станет тень длиною в десять локтей, выберется Аврам из кресла, запрет магазин и уйдет, удлинив путь к дому до звездной ночи... Он не был трусом, но всегда боялся внезапного шума в тишине. Он и теперь вздрагивает от резкого голоса человека.

-                 А где Терах? - на пороге стоит покупатель.

-                 Отец болен. Я за него, - отвечает Аврам.

-                 Мне нужен бог урожая, - говорит покупатель, - я купил много земли и теперь должен ее засеять пшеницей...

В ”отстойник” к Изе иногда приносили накладные с заказом. Мы стирали пыль с вождей и писателей и по списку складывали бюсты в фанерный ящик, наполненный мертвыми, потерявшими запах опилками...

Аврам знает, на какой полке стоит идол урожая, но ему лень подниматься, и ковылять в дальний конец лавки тоже лень.

-                 Послушай, - говорит он, - бог урожая далеко не всегда помогает наполнить закрома. Он в постоянной ссоре с богом дождя. Не будет дождя - и не дождаться урожая.

 - Верно, - соглашается покупатель, - куплю я еще и его.

 - Хорошая мысль, - соглашается Аврам, - но бог дождя не в ладу с богом ветра. Буря может погубить твои колосья.

-                 И это справедливо, - кивает покупатель, так и быть - куплю всех троих.

-                 Не забыть бы о боге зерна, - говорит Аврам, - не будет результата, если зерно ты посеешь дурное.    

-                 Боюсь, что в тачке четыре бога не поместятся, - говорит покупатель, - я привез небольшую тачку. Что делать?

-                 Тебе нужен всего один Бог, - говорит Аврам, - он создал все: и землю, и небо, и зерно, и дождь, и ветер...

-                 Ну, так тащи его сюда - и дело с концом... Только учти - у моего кошелька есть дно.

-                 Этого Бога нельзя продать, - говорит Аврам, и нельзя увидеть. Ему можно только молиться. Молчит покупатель и долго, пристально смотрит на Аврама.

 Скажи, - спрашивает он наконец, - у почтенного Тераха много сыновей?

Нет, я один, - отвечает Аврам.

-                 Бедный Терах, - говорит покупатель, а потом он берет с полки первого попавшегося под руку идола, деньги бросает на земляной пол и уходит, сразу же свернув в сторону от лавки. Аврам больше не видит покупателя, слышит только скрип колес легкой тачки... Потом вновь возвращается тишина, и он может без помех следить за удлиняющейся тенью от распахнутой двери... Скоро тень постигает положенной длины и Аврам уходит из лавки, так и не подняв с земди деньги единственного покупателя...

 В ”отстойнике” Художественного комбината было обнаружено мною изделие бракованное. Если по мундиру судить, бюст героя войны. Лица бюст не имел, смазано было лицо. Затылок сохранился и фуражка с высоким околышем, украшенным звездой. Вознамерился было отправить брак в мусор, но Изя запретил. Он сказал, что бюст этот - лучшее произведение его коллекции, и он не отдаст героя ни за какие сокровища, даже за 10 пачек ”Беломора". Он сказал, что только малолетний идиот не способен увидеть в проделках случая гениальное начало.

-                 Объясняю, - сказал он, - случай - есть месть природы за нашу гордыню. А сама природа вершина гения, потому что создал ее Бог... А брак далеко не всегда противен Создателю, иногда он приближает нас к Творцу.

И тогда я тоже ничего не понял, но скрыл это за юродством самоуверенного юнца. Я сказал Изе, что природу создал Чарльз Дарвин, а Бога нет, потому что Юра Гагарин (две дюжины бюстов которого мы недавно получили) ничего такого на небе не встретил.

-                 Вот как, - сказал Изя, - значит ты, парень, тоже из бракованной серии. У тебя тоже нет лица. Только мундир и фуражка. Но не все потеряно. Объясняю: считай, что ты еще не родился и мучительный труд твоей матери должен повторить

сам – вторично

У Тераха болят глаза от яркого света, а потому есть в доме комната без окон.

Он лежит в этой комнате на старой, проеденной молью шкуре верблюда и ждет сына. Терах еще и потому прячется в ”темной” комнате, что не желает следить за временем. Сон редко балует старика, а смена дня и ночи только изнуряет его нервы.

- Это ты, Аврам?

-                 Да, отец.

 

- Сядь рядом и расскажи о лавке. - Что рассказать?          

-                 Как торговля? Были покупатели? И сколько денег ты выручил?

-         

Был один... Он заплатил... Я оставил деньги там, в лавке... Скажи, отец, ты веришь, что идолы наши нужны людям.

- Конечно, они, как талисман. Человек вырос с ними и чувствует себя спокойней, когда в доме своем видит привычных богов.

-                 Но люди живут ложью. Они обманывают сами себя. Идолы бесполезны.

-                 Ты говоришь так, потому что не сосчитал выручку. За бесполезное люди не станут платить деньги... Тебе трудно будет жить, Аврам. Ты считаешь полезным ловить птиц и часами слушать их песни...

-                 В неволе поют только самые глупые - канарейки.

-                 Тогда зачем ты ловишь птиц?

- Только затем, чтобы отпустить.

-                 Мой сын, ты болен, ты тяжко болен... Я не знаю, чем тебе помочь и не знаю причину твоей болезни... Уходи... В пустыне ты можешь говорить все, что угодно. Там тебя никто не услышит  только камни.       

Терах гонит сына, твердо зная, что Аврам прав, что Бог - Един, но никто еще не придумал, как продавать изображение того, кого увидеть невозможно. За правдой - стоит разорение и голодная смерть. Терах боится пути к истине. Точно так, как будут тысячелетиями страшиться его потомки - дети Аврама. Бояться - и торговать идолами в грязной лавке чужих предассудков.

Далеко не весь брак стремился сохранить Изя. Однажды он вручид мне кувалду и доверил превратить в гипсовое крошево негодные статуэтки и бюсты... Мне это депо понравилось. И кого только не было в большом металлическом ящике. Я беспощадно крушил некондиционный товар: героев и замечательных писателей, лауреатов всевозможных премий и деятелей партии и правитепьства...          

-               Готово? - спросил старик, откручивая колпачок фляжки.

-               Все в труху, - не без гордости ответил я хранителю ”отстойника”

- А свой бюст в куче не приметил? - поинтересовался Изя, сделав мелкий глоток.

-               Откуда, - усмехнулся я, - чином не вышел,

-            

Ну и дурак, - хмыкнул Изя, занюхивая выпитое коркой черного хлеба, - мы все были в том ящике - поголовно...

Библию можно с тем же успехом поставить перед зеркалами, и подлинная Тора потеряется в бесконечности повторов. Мудрость человека несовершенна. Вот почему мы стремимся покорить скорость и время, чтобы с высоты новой Вавилонской башни ухватить Бога за бороду... Поколения мудрецов дописывали Тору, воспитывая народ еврейский. В творчестве этом, в бесконечности познания мы и сохранили себя гордецами в вечной борьбе с гордыней, в кровавой битве с полчищем идолов...

Тогда, безумным и счастливым юнцом, я не знал, что обречен на удлинение своего имени, что Аврам неизбежно станет Авраамом, но Терах всегда останется Терахом - лысым стариканом Изей, утопающем в продавленном, плюшевом кресле с одним подлокотником.

 А.Красильщиков

1998 г.

Из книги "Рассказы в дорогу"