Давайте поговорим о памяти, и о той силе, которая, перефразируя классика, свершает зло, прикидываясь благом. О том как прошлое прорастает в настоящем.
Начну с рассказа о человеке, который по своей воле трижды спускался в ад.
Звали его Витольд Пилецкий.
Витольд родился в польской семье в 1901 году, во время советской-польской войны сражался с Первой конной, защищал Гродно и Варшаву. После «чуда на Висле», когда Польше удается отстоять независимость, он едет в Вильно, где организует сельские кооперативы, заканчивает офицерскую школу, женится; в семье рождаются двое детей.
26 августа 1939 года Пилецкого призывают в армию, он создает конный отряд из 90 крестьян своей деревни, который становится частью регулярного батальона. С первого дня войны отряд Пилецкого пытается сдержать немцев, которые рвутся к Варшаве, но когда 17 сентября 1939 на территорию Польши входит еще и советская армия, становится ясно, что судьба страны предрешена. Батальон Пилецкого продолжает сражаться и после падения Варшавы и только в середине октября Пилецкий прекращает сопротивление. Он переходит на нелегальное положение, отправляется в Варшаву и вместе со своим командиром основывает «Тайную польскую армию», одну из первых групп сопротивления.
С первых дней войны немцы хотят исключить любую возможность возрождения Польши в будущем. Они планомерно уничтожают элиту польской интеллигенции — уже в сентября 39-го специальные айнзацгруппы убивают около 50 000 польских учителей, врачей, журналистов. Приказ об этом отдал лично Гейдрих. Отдал устно, чтобы не оставлять следов. Примерно через полгода такая же судьба постигнет и элиту польской армии – НКВД расстреляет 22 000 польских офицеров в Катыни, Медном и под Харьковом. Приказ об этом отдал лично Сталин. Тоже устно.
В Лондоне формируются польское правительство и парламент в изгнании; в самой Польше государство не исчезает, а, словно град Китеж, опускается — не под воду, а под землю: образуется «Польское подпольное государство» (по-польски «подземное»), объединяющее сотни тайных гражданских и военных организаций; действуют школы, университеты, суды, театры и типографии.
Евреев, традиционных «нечистоплотных переносчиков инфекций», составлявших примерно 10% населения Польши, немцы сгоняют в карантинные зоны (прообраз будущих гетто), но куда девать арестованных поляков? В начале 1940 в городке Освенцим (по-немецки Аушвиц) оккупанты, очистив здание табачной фабрики и бывшие казармы, начинают строить бараки. Уже в июне 1940 туда отправляют первую партию — 728 человек. Никто не понимает, зачем туда свозят людей, ползут разные слухи, и Пилецкий хочет выяснить, что происходит.
По своей воле этот человек решает отправиться в Аушвиц.
Было известно, где и когда немцы проводят облавы на мужчин призывного возраста. Для тех, кого ловили, было три исхода – расстрел, отправка на работу в Германию или депортация в Аушвиц.
Пилецкому изготовили документы на имя Томаша Серафиньского , 19 сентября 1940 он оказался «в нужное время в нужном месте» и был арестован.
Пилецкому повезло – его отправили в Аушвиц. Так он оказался в аду в первый раз.
В Аушвице Пилецкий окончательно расстается со своим именем и превращается в цифру, в номер 4859.
Многих потом мучил вопрос — что остается от человека после того, как побоями, рабским трудом, голодом, предательством, унижением и страхом из него выбивают все человеческое, лишают даже собственного имени. Остается надежда? Но ведь еще со времени Данте входящий в ад знал, что надежду надо оставить. Что же остается? Жизнь Пилецкого станет ответом на вопрос.
Пилецкий обнаруживает, что немецкий персонал лагеря составляет всего 300 человек. Этого хватает, потому что порядок в каждом бараке поддерживают капо, старосты из числа самих заключенных. По-итальянски capo означает босс, обычно, босс мафии. Я это слово впервые узнал в начале восьмидесятых, читая «Крестного отца». Некоторые считают, что это сокращенное «друзья-полицейские» (Kameradschaft-Polizei). Но capo имеет еще один смысл – у гитары это зажим для укорачивания звучащей части струны. Трудно найти более точное обозначения для тех, кто помогал превращать зэков в почти бессловесный придаток к кирке и вагонетке.
Лазареты лагеря были переполнены, требовалось побыстрее избавляться от доходяг, и лагерные доктора начинают экспериментировать: травят больных пероксидом водорода, гексобарбиталом, пергидролом, пока не обнаруживают, что самое простое и быстрое — это укол фенолом в сердце. Жаль, не было поблизости «генерального комиссара государственной безопасности» Генриха Ягоды, по образованию фармацевта, он бы сразу подсказал чем лучше травить.
Пелецкий понимает, что просто сообщать на волю о страданиях заключенных недостаточно, надо прекратить этот ужас, надо сопротивляться. И он начинает свою войну.
Зэки в Аушвице пока ещё по преимуществу поляки. Опытный подпольщик Пилецкий создает тайные пятерки для будущего восстания. Среди его товарищей немало польских социалистов и коммунистов. Одному из них Пилецкий однажды спасает жизнь. Зовут его Юзеф Циранкевич. Запомним это имя.
Скоро Витольд получает возможность передать на волю свой первый отчет. Дело в том, что до лета 42-го родственники заключенных Аушвица (разумеется, не евреев) могли попытаться выцарапать их из лагеря, как правило за взятки и после долгого хождения по инстанциям. За первые два года примерно 10 000 человек сумели вырваться на волю. Среди них в сентябре 1940 года оказалась и одна медсестра. С ней Пилецкий передает устное сообщение о том, что творится за воротами, на которых обещано, что труд дарует свободу («Arbeit macht frei»).
Второй отчет был доставлен на волю 22 октября 1940 другим освобожденным узником.
Осенью оба отчета подпольный штаб Армии Крайовой переправляет в Лондон и Польское правительства в изгнании сообщает о происходящем в Аушвице в британский МИД. Отчетам никто не верит.
В 1942 году Аушвиц превращается из рабочего лагеря в лагерь смерти, заключенных уничтожают тысячами. Над ними ставят медицинские эксперименты, заражают сыпным тифом, травят ядами, расстреливают; вовсю начинают работать газовые камеры. Газ Zyklon-B поставляется фирмой IG Farben, образованной в 1925 году несколькими компаниями, три из которых и сегодня пользуются солидной репутациeй: BASF, Bayer и AGFA.
Пилецкому уже ясно, что поднять восстание не удастся, и единственный способ прекратить кошмар — это разбомбить лагерь, даже если погибнет он сам и много других узников. Заключенным удается собрать передатчик и они умоляют союзников об авиаударах. Союзники ничего не предпринимают.
20 июня 42-го несколько заключенных крадут немецкую форму, переодеваются в эсэсовцев, садятся в автомобиль и, не спеша, выезжают за ворота лагеря. С одним из них, Казимежем Пеховским, Витольд передает свой третий отчет.
Англичане его получают, но по-прежнему не считают бомбежку целесообразной: – на то, чтобы долететь, может не хватить горючего, есть вероятность, что во время бомбежки погибнет слишком много заключенных. Главным приоритетом остается уничтожение немецких военных объектов; к тому же, упоминание массового убийства евреев, как причины налета, может привести к росту антисемитизма во многих странах, жители которых тоже гибнут тысячами.
Скупые сообщения об истреблении европейских евреев иногда появляются в британских и американских газетах — обычно на внутренних полосах, в окружении прочих, не самых важных новостей. На первых же страницах сообщается о новостях с фронта. Наверное, была и другая причина всеобщего молчания – люди просто не могут представить себе преступления такого масштаба, им не хватает воображения и смелости, чтобы вглядеться в клубящийся кошмар и различить общие контуры и отдельные детали.
Что касается сбежавшего из лагеря Пеховского, то после войны польские коммунисты обвинят его в предательстве и снова упрячут за решетку. В заключении он проведет семь лет.
Уничтожение евреев в Аушвице и других лагерях идет полным ходом. Уничтожают вдохновенно и с выдумкой, некоторые акции получают поэтические имена: скажем, расстрел 42 000 евреев в районе Люблина называют «Праздником урожая». А бывший школьный учитель, написавший диссертацию о Гете, руководит в Аушвице группой психологической помощи тем, кто терял рассудок, таская вымазанные фекалиями тела. Группа называется «Отряд Иисуса». Сказано ведь «Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас» Ефес. 4:31-32
Весной 43-го Пилецкий решает, что передал уже достаточно информации, и надо, пока не поздно, бежать. Как раз в это время он и несколько других заключенных-поляков работают в пекарне рядом с лагерем. В ночь на 27 апреля они совершают побег. Пилецкий, по-прежнему выдающий себя за Томаша Серафиньского, смог даже унести с собой некоторые лагерные документы.
Через несколько дней Пилецкий находит дом, где его соглашаются спрятать. Он спрашивает имя хозяина. Тот представляется: Томаш Серафиньский. В истории человека, добровольно отправившегося в Аушвиц и сумевшего оттуда сбежать, наверное, ничего уже удивить не может, и все-таки такое совпадение кажется почти невероятным. Но в то, что случится с Пилецким потом, поверить еще труднее.
Витольд пробирается в Варшаву, участвует в Варшавском восстании и после его подавления 5 октября 44-го оказывается в руках немцев. Его снова отправляют в лагерь, на этот раз в баварской деревушке Мурнау. Любители искусства это место хорошо знают: именно тут когда-то жил Василий Кандинский, в Мурнау он написал свой знаменитый манифест «О духовном в искусстве», здесь в 1910 он создал «Первую абстрактную акварель», сломавшую хребет традиционному искусству.
В январе 45-го советская армия освобождает Аушвиц; в апреле американцы входят в лагерь в Мурнау и офицер Пилецкий возвращается в строй – в составе 2-го Польского корпуса под командованием генерала Андерса он воюет с немцами в Италии.
Через семнадцать лет юная Наталья Горбаневская сравнит солдат армии Андерса с поэтами:
Как андерсовской армии солдат,
как андерсеновский солдатик,
я не при деле. Я стихослагатель,
печально не умеющий солгать.
Германия капитулирует, но для Пилецкого война не окончена – он еще должен выполнить свою главную миссию: по горячим следам рассказать миру о том, что увидел в Аушвице. В Италии он пишет подробный отчет, который потом назовут «Отчетом Витольда». В нем он объединяет отчеты, отправленные из Аушвица, дополнив их многими подробностями.
Это был первый в мире детальный рассказ о лагере смерти, рассказ очевидца.
Пилецкий должен был найти слова, чтобы описать то, чего еще не было в истории человечества. Даже слово «Холокост» в этом контексте тогда еще почти не звучало.
США и Великобритания, под давлением СССР, отказываются признать Польское правительство в изгнании. В Польше устанавливается новый режим, многих бывших бойцов сопротивления и активистов «Польского подпольного государства» арестовывают. Но подробностей о происходящем нет ни у Польского правительства в Лондоне, ни у польских солдат в Италии. И Пилецкий снова решает проникнуть в лагерь, теперь уже в социалистический, в его «самый веселый барак», как назовут впоследствии Польшу.
В декабре 45-го он добирается до Варшавы и начинает собирать информацию о деятельности новых польских властей. Ему помогают бойцы сопротивления, знакомые еще по Тайной польской армии и Аушвицу.
Витольд снова едет в Аушвиц, чтобы увидеть что происходит там. Второй раз по своей воле он спускается в ад.
В июле 46-го Пилецкий узнает, что агенты госбезопасности вышли на его след. Из Армии Андерса ему приказывают немедленно покинуть Польшу, но Пилецкий хочет напоследок добыть еще кое-какую информацию; он еще успевает сообщить о еврейском погроме в городке Кельце, когда толпа, подстрекаемая милицией, с криками «Довершим дело Гитлера» убила больше 40 евреев. Еще успевает собрать материалы о действиях советской армии в Польше с 1939 по 1941 год.
8 мая 1947 года Пилецкого арестовывают. Его обвиняют в незаконном ношении оружия, шпионаже в пользу Армии Андерса и иностранных правительств, и в «отсутствии регистрации в райвоенкомате».
Пилецкий оказывается в аду в третий раз.
Теперь это варшавская тюрьма Мокотов. Его пытает майор Евгениуш Чимчак, кавалер «Серебряного креста за заслуги» перед новой властью. Чимчак применяет к Пилецкому излюбленный метод допроса, называемый «ощипать гуся»: он вырывает волосы на голове и теле заключенного, прижигает сигаретой веки и губы, один за другим вырывает ногти на руках и ногах. За шесть месяцев Пилецкого протаскивают через 150 таких допросов. Напоследок его кастрируют. Пилецкий никого не выдает.
На показательном суде он заявляет, что не признает обвинений, потому что является польским офицером и служит своему народу. Выступая, Витольд все время держит руки за спиной, чтобы сидевшая в зале жена не увидела то, что было его пальцами. На свидании он признается ей, что Аушвиц по сравнению с тюрьмой Мокотов — это детская забава.
Перед вынесением приговора он посылает своей матери богословский трактат пятнадцатого века «О подражании Христу». Один из разделов книги называется «О внутреннем утешении».
Cвидетелем обвинения выступает видный деятель польской компартии Юзеф Циранкевич — тот самый, которому Пилецкий в Аушвице спас жизнь. Подтвердив, что Пилецкий был одним из руководителей лагерного сопротивления, Циранкевич мог бы спасти жизнь заключенному. Но Циранкевич этого не сделал. Зато он сделал отличную карьеру, став премьером Польской народной республики. Однажды его даже удостоили встречи со Сталиным. Доверие «лучшего друга поляков» он оправдал: рабочие волнения 56-го года по его приказу разгоняла не только народная полиция, но и народная армия с бойцами народного Корпуса внутренней безопасности.
Специалист по ощипыванию гусей Евгениуш Чимчак продолжит трудиться в органах безопасности, дослужится до полковника и уйдет на почетную пенсию в 1984 году.
Запомним и других актеров, так вдохновенно сыгравших в том судебном спектакле: «председатель судебной коллегии» — подполковник Ян Хрыцковян, «прокурор» — майор Чеслав Лапиньский, «судья» — капитан Юзеф Бодецкий. Первые двое были бывшими боевыми товарищaми Пилецкого.
«Аушвиц это гиганская мельница, перемалывающая тела в пепел», — написал когда-то в своем отчете Пилецкий.
Его казнят в Варшаве выстрелом в затылок 25 мая 1948 года. Где бросили тело неизвестно, говорят, где-то на свалке возле воинского кладбища. Совсем также умрет Мачек, другой боец Армии Крайовой, герой фильма «Пепел и алмаз». Мачек будет корчиться на свалке под полонез Огинского и под эти стихи:
Когда сгоришь, что станется с тобою:
Уйдешь ли дымом в небо голубое,
Золой ли станешь мертвой на ветру?
Что своего оставишь ты в миру?
Чем вспомнить нам тебя в юдоли ранней,
Зачем ты в мир пришел?
Что пепел скрыл от нас?
А вдруг из пепла нам блеснет алмаз,
Блеснет со дна своею чистой гранью…
(Циприан Норвид, Пер. Г. Андреевой. В фильме использовали другой перевод)
В юдоли ранней Пилецкого не вспоминали.
Циранкевич с товарищами объявили Пилецкого врагом народа и постарались память о нем стереть навсегда. Сопротивление в Аушвице стали приписывать исключительно коммунистам, а созданные Пилецким «пятерки» назвали полуфашистскими. Десятилетиями это внушали в школах и университетах. Однако, семьи Пилецкого растление умов не коснулось — высшее образование его детям получить не разрешили, его жене, школьной учительнице Марии, позволили работать только уборщицей.
Но оказалось, память убить тяжелее, чем узников Аушвица или Мокотова. После падения режима наследников Циранкевича, о Пилецком начали вспоминать. В 2000 году на польском был впервые опубликован «Отчет Витольда», английское издание напечатали в 2012.
Затянувшееся обретение памяти было тяжелым не только в Польше, но и в Германии. Не зря шестьдесят лет назад Генеральный прокурор земли Гессен, Фриц Бауэр, узнав где в Аргентине скрывается Адольф Эйхман, передал эту информацию Моссаду, а не немецкой полиции, опасаясь, что друзья Эйхмана предупредят его об угрозе ареста. После инициированных прокурором Бауэром первых немецких процессов, когда в Германии впервые громко зазвучали слова Аушвиц и Холокост, от Бауэра отвернулись почти все, его умоляли не ворошить прошлое, его проклинали и называли предателем. На Франкфуртских процессах звучали знакомые аргументы: время было такое, законы были такие, мы оставались честными законопослушными гражданами, мы добросовестно выполняли свою работу – каждый на своем месте, мы лишь выполняли приказы, подчинялись начальству. Не могли же мы сопротивляться воле народа и его вождя? Это не в нашей немецкой традиции.
Сам Фриц Бауэр в процессах не участвовал, но свое обвинение тоже построил на древних немецких традициях, на праве тираницида — любой гражданин вправе свергнуть правителя, если тот нарушает закон и несправедлив к народу. Нацистское государство, доказывал Бауэр, было преступным, и во главе его стоял преступник, поэтому сопротивление такому государству было законно.
В 2019 Европарламент принял резолюцию, в которой призывает объявить 25 мая, день казни Пилецкого, «Международным днём героев борьбы против тоталитаризма».
Пилецкому воздвигли монументы в Варшаве и Кракове, в 2017 году в Варшаве создан «Институт Пилецкого», рассказывающий о нем и других поляках, отказавшихся называть честью бесчестье. И свой первый зарубежный филиал этот польский Яд Вашем открыл в Берлине.
На берлинской выставке есть потрясающая инсталляция – на узких расположенных в ряд вертикальных панелях изображен портрет Пилецкого, но от панели к панели портрет становится все более размытым пока на последней почти совсем не исчезает. Так исчезала память о Пилецком. И так она снова появляется, если повернуть голову в другом направлении.
Все это не только о прошлом, это и о происходящем сейчас, это о всех нас. О том, как исчезает и возрождается память. О том, как, казалось бы, умерший фашизм, проступает в самых разных странах, в действиях вождей и на лозунгах демонстрантов, прекрасных, честных демонстрантов, которые искренне сочувствуют всем притесняемым, вот только историю они учили плохо и засиделись в гостях у сказки.
Это и о том, как умер, казалось бы, Советский союз, но продолжает жить советский человек, продолжает жить почти в каждом из нас. Не только в тех, кто родился в СССР, но и в тех, кто сегодня искренне желают осчастливить всех и сразу, поверив книгам, авторы которых мало что понимали в человеческой природе.
Многое сближало эти две утопии – безумная жестокость, всепроникающая ложь, липкий заразительный цинизм, спящая совесть, упоение отрицанием всех прежних человеческих законов, гордыня, заставлявшая поверить, что можно разрушить весь мир во имя его же блага.
Но было еще одно общее у двух грандиозных утопий – их неистребимая пошлость. Пошлость в том, какими низменными, примитивными они видели потребности человека и его представления о счастье.
Жив еще советский человек, вскормленный страшным опытом 20 века, и надо ли удивляться, что никуда не делись жестокость, ложь и цинизм? Надо ли удивляться, что президент европейской страны, всего в 900 километрах от берлинского «Институтa Пилецкого», говорит своим подданным: «жить будете плохо, но недолго», что он появляется у своей резиденции с Калашниковым в руках, что этот колхозный Рэмбо приказывает избивать женщин дубинками? И что демонстранты надеются, что помощь придет извне? Может ведь и не прийти. Еще сорок лет назад В. Буковский писал: «Изнеженные западные демократии забыли свое прошлое, свою суть, а именно, что демократия — это не уютный дом, красивая машина или пособие по безработице, а прежде всего право бороться и воля к борьбе». И почему, собственно, они должны бороться за других? Не наш ли великий поэт писал о споре славян между собою?
И все-таки то, что память о сражавшемся с немцами польском офицере воскресили на главной площади Германии, у Бранденбургских ворот, оставляет надежду.
Это и есть символ победы Витольда Пилецкого и Фрица Бауэра.
Участники немецкого и польского сопротивления понимали, какая сила свершает зло, прикидываясь благом. Видевший ад Пилецкий знал, что не всякая власть от бога, бывает она и от дьявола.
Прошлое может прорастать в настоящем по-разному.
Был, например, в Германии король Фридрих II. Сделал он много хорошего, в том числе приучил немцев к картофелю. Фридриха II с благодарностью вспоминают, называют Фридрихом Великим, Старым Фрицем и Картофельным Фрицем. Рядом с его могилой есть еще одиннадцать могил, там покоятся его собаки, которых король считал своими лучшими друзьями. А на могиле Старого Фрица всегда лежит несколько картофелин.
Но может прошлое прорастать и так, как сейчас в Беларуси – дубинками и ложью. Интересно, что положат на могилу их сегодняшнего правителя, кого похоронят рядом. Под каким именем он войдет в историю? Картофельный фриц?
Комментариев нет:
Отправить комментарий