Александр Я. Гордон. «Смех и трепет»: консонансы и диссонансы еврейского юмора
(фрагмент из тетралогии «Безродные патриоты», «Коренные чужаки», «Урожденные иноземцы» и «Посторонние»; приобретение книг по адресу: algor.goral@gmail.com)
По аналогии с сочинением Серена Кьеркегора «Страх и трепет», Сол Беллоу, американский писатель еврейского происхождения, лауреат Нобелевской премии по литературе, обозначил еврейский юмор как «смех и трепет».
Рут Вайс, исследовательница языка идиш из Гарвардского университета, в книге «Без шуток: как создавался еврейский юмор» (2013) пишет:
«Юмор никогда не был главной стратегией еврейского выживания, но лишь неотъемлемым свойством ума».
Для Шолома-Алейхема юмор был духом творчества и духом его народа; он писал:
«Что мне делать, если смех для меня, словно болезнь».
В романе «Кровавая шутка» Шолом-Алейхем вкладывает в уста своего персонажа Бени Гурвича следующие горькие слова:
«Они не хотят понять, что бежать сотни лет подряд и не растеряться в пути ̶ это само по себе геройство, которым не всякий народ может похвастать. Позорно удирать? А что же мне делать?
Гонят ̶ я бегу. Перестанут гнать ̶ я вернусь обратно!
Ничего со мной не поделают, и никто меня не победит!
Знаете, почему?
Потому что мы не страна, не государство, не народ,
мы ̶ идея!
Страну можно уничтожить, государство ̶ завоевать, народ ̶ вырезать, но идею? Идею не убьешь!».
В середине ХХ века еврейская идея материализовалась в государство, и юмор стал меняться, наполняясь израильским компонентом:
евреи стали смеяться над приписыванием их народу черт труса и агрессора.
В XVIII‒XIX веках положение евреев было очень тяжелым, бесправным и беспросветным. Единственным оружием угнетенных евреев была насмешка над угнетателями и над своим сложным положением. Когда евреи начали выходить из гетто и местечек и овладевать другими языками, антропологи заметили, что число еврейских шуток, среди которых было много насмешек над своим народом, у евреев значительно больше, чем у народов-соседей. «Еврейский анекдот» стал особым жанром. В отрыве от иудаизма национальные связи между евреями формировались путем сочинения шуток. Ослабляя связи с объединяющими народ священными книгами, евреи поддерживали национальную идентификацию с помощью анекдотов.
В еврейской истории плача было куда больше, чем смеха. Евреи были окружены стенами плача в гетто и местечках, но, наверное, юмор процветает тогда, когда народу не до смеха. Евреи хорошо умеют плакать и смеяться, плакать от страданий, которые им достались, и смеяться над собой, чтобы было не так тошно жить. Шолом-Алейхем писал: «Еврей смеется, чтобы не плакать». В еврейском государстве плачут, хороня убитых, и смеются, чтобы продолжать жить. Народ хранит традицию плакальщиков и хохмачей. Об этом написал Менделе Мойхер Сфорим: «Грустна моя мелодия в симфонии еврейской литературы. Мои труды выражают самую суть еврея, который, даже распевая веселые мелодии, звучит издалека, будто он плачет и рыдает. Почему даже его праздничные гимны на шабес (суббота. – А. Г.) звучат, как будто они взяты из Книги плача Иеремии? Когда он смеется, то со слезами на глазах. Когда он пробует веселиться, то горькие стоны вырываются из глубины его сердца – это всегда ой-вэй – горе мне, вэй!».
Ощущение соединения плача и смеха в жизни евреев выразил Максим Горький в письме к Шолом-Алейхему:
«Искренне уважаемый собрат! Книгу Вашу («Мальчик Мотл». ‒ А. Г.) получил, смеялся и плакал. Чудесная книга!»). Первая глава книги «Мальчик Мотл» называется: «Сегодня праздник ‒ плакать нельзя!» Не каждый, кто смеется, счастлив. Евреи изобрели особый вид юмора «смеяться, чтобы не плакать». Вот пример. «После погрома, казаки только что ушли. Уцелевшие вбегают в погромленный дом, на полу трупы, все растерзано и разворовано, хозяин – живой, стоит у стены, как распятый, руки прибиты гвоздями. Люди извлекают гвозди, поддерживая под руки, сажают его на табурет. ‒ Хаим, тебе больно? – Вообще нет. Только, когда смеюсь».
Печальную шутку на тему погромов создал Михаил Светлов: «Чем отличается еврей от рыбы? Тем, что рыбу не режут ножом». Американский историк, фольклорист, юморист, специалист по еврейской культуре, уроженец Польши Натан Озюбель (1898 ‒ 1986) спросил себя: «Почему евреи смеются?» и ответил изречением древних еврейских мудрецов: «Если голоден ты – пой, если ранен – смейся».
Работа над двумя известными сочинениями Фрейда ‒ о теории полового влечения и о разгадке механизма остроумия ‒ шла в одно и то же время и была связана с поисками им бессознательного разными путями. В период разработки теории шуток основатель психоанализа находился под влиянием своих новых идей, поэтому шутки он выводил из двух инстинктов, сексуального и разрушительного. По мнению английского психолога Пола Клайна, автора книги «Факт и фантазия в теории Фрейда», «Шутка – это агрессивное или сексуальное высказывание. По мнению Фрейда, еврейский юмор является защитным механизмом или формой сублимированной агрессии, к которой прибегают жертвы преследования для того, чтобы справиться со своим положением». Фрейд отметил, что рассказчик анекдота сам никогда не смеется. По его мнению, это происходит вследствие того, что основная цель рассказчика заключается в управлении эмоциональным состоянием слушателя. Как следствие, рассказчик приобретает власть над слушателем. Фрейд считал остроумие сублимацией половых и агрессивных инстинктов. Остроумие, по мнению создателя психоанализа, – это средство привлечь к себе самку. Оно позволяет посрамить и поразить соперника в борьбе за овладение самкой. Однако опыт его собственной жизни мешал ему полностью принять эту упрощенную трактовку. В период борьбы с традиционной психологией Фрейд находился в оппозиции к большинству ученых-психологов. Научная элита презирала его. Он пребывал в одиночестве. В те годы он стал собирать еврейские шутки.
Ирвинг Стоун в книге «Страсти ума или жизнь Фрейда» писал:
«В годы изоляции Зигмунд увлекся собиранием еврейских шуток, которые столетиями помогали поддерживать народный дух, высмеивая недостатки и в то же время утонченно утверждая его достоинства национального характера». Однако Фрейд добавляет еще один аспект, который, возможно, связан с иудейскими заботами о выживании. Едкая острота по адресу врага – это нечто вроде его символического убийства, поскольку уничтожить его в буквальном смысле нельзя из-за моральных преград или страха перед возмездием. Поэтому шутки являются военными действиями обороняющейся стороны.
Фрейд не раз чувствовал враждебность общества по отношению к себе и как ученый, выдвигающий непопулярные идеи, и как еврей. В «годы изоляции» Фрейд встретил сильную оппозицию его «глубинной» психологии. Шутки в жизни ученого-еврея, который должен был преодолевать сопротивление научной среды и всего общества его идеям, стали способом морального противостояния трудностям и бедствиям. Еврейские анекдоты, собираемые им, подбадривали его, давали силы в борьбе. Фрейд, чуждый еврейской религии, принимал только один вид еврейского самосознания – шутки. Много размышлявший над сущностью, происхождением и смыслом шуток, Фрейд опубликовал в 1905 году оригинальную книгу «Остроумие и его связь с бессознательным». По концентрации и выбору еврейских анекдотов, появившихся в книге, было очевидно, что автор размышлял и о роли шуток в истории еврейского народа.
В этой книге он описал одну из основных национальных черт, обеспечивших создание еврейских шуток, ‒ самокритику:
«Для тенденциозной остроты представляется особенно благоприятный случай, когда критика протеста направляется на собственную личность; осторожнее говоря, на личность, в которой принимает участие личность человека, создающего остроту, следовательно, на собирательную личность, например, на свой народ. Это условие самокритики может нам объяснить, почему именно на почве еврейской народной жизни выросло большое число удачных острот, из которых мы привели здесь достаточное число примеров. Это – истории, созданные евреями и направленные против своеобразия еврейского характера. <…> Я не знаю, случается ли еще так часто, чтобы народ в такой мере смеялся над своим собственным существом. В качестве примера я могу указать на историю о том, как еврей в вагоне железной дороги тотчас перестает соблюдать все правила приличного поведения после того, как узнает в человеке, вошедшем в купе, своего единоверца. Галицийский еврей едет в поезде, он устроился очень удобно, расстегнул свой сюртук и положил ноги на скамейку. В вагон входит модно одетый господин. Тотчас еврей приводит себя в порядок и усаживается в самой скромной позе. Вошедший перелистывает книгу, что-то высчитывает, соображает и вдруг обращается к еврею с вопросом: «Скажите, пожалуйста, когда у нас Иом Кипур (Судный день)?» – «Так вот оно что», – говорит еврей и опять кладет ноги на скамейку, прежде чем ответить на вопрос».
Самокритика присуща терпимому обществу, уважающему человека как такового и задумывающемуся над своими ошибками и несовершенствами. Авторитарному обществу самокритика чужда. Нации, во всем довольные собой и ищущие у других народов недостатки и вину за свои неудачи, останавливаются в развитии. Евреи недовольны, следовательно, они развиваются. Напряженная динамика отношений евреев с Богом выдает их недовольство собой и желание исправлять сделанное и самосовершенствоваться. Неотъемлемая составляющая еврейского юмора – самокритика – ясно показывает, что избранность еврейского народа не понимается им как преимущество перед другими народами.
Еврейская самокритика является лейтмотивом рассказа Шолома-Алейхема «Два юдофоба».
После знаменитого кишиневского погрома в 1903 году еврей хочет оградить себя от антисемитов в поезде. Коммивояжер Макс Берлиант покупает листок «Бессарабец», издаваемый одним из главных антисемитов того времени Крушеваном. Герой рассказа накрывает себя газетой и засыпает. Во сне его еврейский нос открывается, и входящий в купе другой еврей решает посмеяться над Максом. Этот другой еврей, Альберт Немчик, покупает ту же газету и также накрывает ею свое лицо, изрядно напугав проснувшегося героя. Рассказ завершается тем, что оба «юдофоба» поют еврейскую песенку.
Американский антрополог Элиот Оринг различает три подхода к юмору в творческом методе Шолома-Алейхема:
«трансцендентальный», «защитный» и «патологический».
«Трансцендентальный» элемент представляет собой реакцию на тяжелые условия жизни евреев в Восточной Европе и выражается как «смех сквозь слезы». «Защитный» подход видит юмор как превентивную социальную стратегию, частью которой является самокритика. «Патологический» подход близок по смыслу к идеям Фрейда о враждебности и агрессии как корнях юмора. Однако Фрейд замечает и глубоко национальные черты юмора евреев: «Острота позволяет нам использовать в нашем враге все то смешное, которого мы не смеем отметить вслух или сознательно; таким образом, острота обходит ограничения и открывает ставшие недоступными источники удовольствия. <…> В немецком языке существует очень меткое выражение: «Насмешники привлекают на свою сторону». И далее Фрейд рассуждает о наслаждении, получаемом в остроте угнетаемого человека, направленной против угнетателя: «Внешние обстоятельства так часто являются препятствием для ругани или оскорбительного ответа, что тенденциозная острота особенно охотно употребляется для осуществления возможности агрессивности или критики лиц вышестоящих или претендующих на авторитет. Острота представляет собой протест против такого авторитета, освобождение от его гнета. В этом же факте заключается ведь и вся прелесть карикатуры, по поводу которой мы смеемся даже тогда, когда она мало удачна, потому только, что мы ставим ей в заслугу протест против авторитета».
Еврейскую самокритику ярко выражает Генрих Гейне в следующей шутке.
Христианин обращается к поэту:
«Вы происходите от народа, к которому принадлежал и Христос. Я бы этим гордился».
Ответ Гейне:
«Я бы тоже гордился, если бы никто, кроме Иисуса, к нему не принадлежал».
Создание еврейских анекдотов, однако, имеет гораздо больше причин, чем те, которые отметил Фрейд в его знаменитой книге.
Шутки для евреев были отдушиной, щитом и социальным катарсисом. В них еврей стремился победить обидчика, насмехаясь над ним. Он хотел защитить свое достоинство, попранное угнетателем. Он очищался от тягот и унижений, находя нужное острое слово, разящее того, кто его сгибал. Он распрямлялся. Ничто так не ослабляет сильного противника, как насмешка над ним. Переносить грустную действительность легче, превращая ее в смешную. Сочинение анекдотов поднимало евреев с социального дна над их несчастьями и на короткое мгновение возвышало над теми, кто их унижал и преследовал. Анекдоты приносили просветление и надежду. Остроты – кажущееся исполнение желаний. Еврейские шутки были формой мечты об исправлении жизни. Они создавали ощущение кратковременного триумфа слабого над сильным. Еврейское остроумие ‒ фантазия нации на темы освобождения от унижений и преследований, попытка утешения путем полета над давящей действительностью и прекрасный метод эскапизма. В приготовлении еврейских шуток горечь всегда была важным компонентом. В них было закодировано острое желание перемен. Остроты у евреев ‒ своего рода революционные этюды.
Профессиональные революционеры-евреи, такие, как Карл Маркс, Роза Люксембург, Курт Эйснер, Лев Троцкий были лишены чувства юмора. Занятия революцией полностью вытесняли самоиронию у евреев-революционеров. Их догматизм и линейное мышление исключали отклонения от серьезности, самокритику, подшучивание над собой и над «служением» идеям революции. Значительная часть еврейских шуток – самоирония. В сложной жизни нельзя было существовать, не посмеиваясь над собой. Рассказчики еврейских анекдотов получали удовольствие от высвобождения накопленной психической энергии. Они от души смеялись, добиваясь преходящего триумфа. Возможно, фрейдовский анализ происхождения шуток оказался более удачным способом доказательства существования бессознательного, чем его теория сексуальной этиологии неврозов.
В книге об остроумии Фрейд наслаждается собранными им шутками, связывая содержание с важными для евреев событиями:
«Эта девушка напоминает мне Дрейфуса; армия не верит в ее невинность». В фрейдовской коллекции шуток есть следующая: «Глухой обращается за советом к врачу, который ставит правильный диагноз: пациент пьет слишком много водки и поэтому глух. Врач советует больному не делать этого впредь, глухой обещает принять во внимание этот совет. Спустя некоторое время врач встречает его на улице и спрашивает громко, как идут дела. «Благодарю вас, вам не нужно так кричать, господин доктор, я отказался от пьянства и опять слышу хорошо», ‒ отвечает больной. Спустя некоторое время они опять встречаются. Доктор спрашивает обычным голосом о состоянии его здоровья и замечает, что его не понимают. «Как? Что?» ‒ «Мне кажется, что вы опять пьете водку», ‒ кричит ему доктор в ухо, ‒ «И поэтому опять не слышите». – «Вы правы», ‒ отвечает глухой. – «Я опять начал пить водку, но хочу вам объяснить почему. Пока я не пил, я слышал, но все, что я слышал, было не так хорошо, как водка». В этой шутке Фрейд описывает склонность к иллюзиям, к бегству от действительности и «вытеснение» горестей в подсознание. Герой анекдота смеется над собой и над врачом. Он подозревает, что с ним происходит, но решает с помощью целителя поэкспериментировать над своим пороком, ставшим его модусом вивенди. Фрейд распознает механизм, позволяющий получить удовлетворение с помощью самообмана и насмешки над этим самообманом.
Горькие шутки сочинял польский писатель еврейского происхождения Станислав Ежи Лец в книге «Непричесанные мысли»:
«Самые богатые на свете ‒ евреи. Потому что они за все расплачиваются».
«Во всем виноваты евреи. Это их Бог нас всех сотворил».
«Нет ничего более значительного в характере людей, чем то, что они считают смешным», ‒ писал Гете. Джордж Элиот в эссе о Гейне (1856), написанном после посещения Германии в год смерти Гейне в Париже, поправляет Гете: «Справедливость этого замечания была бы более очевидной, если бы он сказал «культура» вместо «характера». Детализируя «культуру», Элиот считает, что Гейне «к тевтонскому воображению, чувствительности и юмору добавляет изрядную долю esprit (по-французски ум. – А. Г.), которая сделала его блестящим среди наиболее блестящих французов. Это уникальное немецкое остроумие является наполовину еврейским». Гейне, переживавший не давшее ему искомой работы крещение, жил двойной жизнью немца и еврея и посмеивался над собой, чтобы выдержать эту двойственность: «Что вы хотите? Я нашел, что мне не по силам принадлежать к той же религии, что и Ротшильд, не будучи столь же богатым, как он».
В одном письме Гейне утверждает, что в его переезде во Францию главную роль играли «не столько страсть к блужданию по свету, сколько мучительные личные обстоятельства, например, ничем несмываемое еврейство». Он считает, что нанес себе вред переходом в лютеранство: «Едва я выкрестился ‒ меня ругают как еврея. <…> Я ненавидим теперь одинаково евреями и христианами. Очень раскаиваюсь, что выкрестился: мне от этого не только не стало лучше жить, но напротив того ‒ с тех пор нет у меня ничего, кроме неприятностей и несчастья».
С горькой насмешкой пишет Гейне о самом дорогостоящем изобретении евреев – христианстве: «Далее я перешел бы к другим достоинствам и доблестям евреев, к изобретениям, которыми человечество обязано им, как-то: векселя и христианство. Но нет! Последнее не стоит вменять им в большую заслугу, потому что до сих пор мы, собственно, слабо воспользовались им, ‒ мне кажется, сами евреи получили от него меньше пользы, чем от изобретения векселей».
Гейне насмешливо относился к поискам Мессии его молодыми соплеменниками. По его мнению, они в состоянии только выбрать осла для Мессии. Заодно он высмеивает христиан: «Важнейший кандидат на эту должность (Мессии. – А. Г.) крестился».
Гейне для Фрейда – один из ярких примеров того, как острота может вывести наружу подавленные чувства. Поэт был одним из главных источников, из которых Фрейд черпал шутки для книги «Остроумие и его связь с бессознательным». По их характеру, Фрейд относил остроты Гейне к еврейским анекдотам. В шутках Гейне всегда был горький осадок.
Роберт Шуман, познакомившийся с Гейне в 1828 году, заметил:
«На губах Гейне играла насмешливая горькая улыбка». В книге Фрейда об остроумии появляются шутки Гейне, не раз служившие оружием немецкого поэта против его многочисленных противников. Остроты Гейне, участвовавшего в десятке дуэлей, иногда были равнозначны ударам шпаги. Он так и писал: «С тех пор как перестали носить на боку шпагу, совершенно необходимо острить».
Его шутка о французском писателе Альфреде де Мюссе была убийственной: «Тщеславие – одна из его четырех ахиллесовых пят». Гейне воспринимал Спинозу как единомышленника: «Спиноза был торжественно изгнан из общины израильской и объявлен недостойным носить впредь имя еврея. Его христианские враги были достаточно великодушны, чтобы оставить ему это звание». Поэт посмеивался над собой и над другими евреями: «Еврей Фульд избран в парламент. Я очень этому рад. Значит, равноправие евреев вполне осуществилось. Прежде только гениальный еврей мог пробиться в парламент, но, если уж такая посредственность, как Фульд, пробивается, ‒ значит, нет больше различий между евреями и неевреями».
В шутки поэт вкладывал мечту об изменении своей трудной жизни. До 1831 года Гейне надеялся найти работу по специальности юриста либо получить должность профессора литературы в университете в Германии. Его не приняли на работу из-за политических взглядов. Во Франции он вечно нуждался в деньгах и мечтал избавиться от материальной зависимости от богатого гамбургского дяди. В мечтах о заработках родилась его шутка о Гирше-Гиацинте, опубликованная в главе «Луккские воды» в «Путевых картинах» (1824‒1831). Эту шутку о мечте бедного еврея о богатстве Фрейд подробно анализирует в книге об остроумии. Гейне говорит от имени своего персонажа Гирша-Гиацинта, лотерейного маклера из Гамбурга, камердинера «знатного барона Христофора Гумпелино» (так поэт называет гамбургского банкира Христиана Гумпеля, крещеного еврея, над которым потешается). Гейне пишет: «Я сидел рядом с Соломоном Ротшильдом, и он обошелся со мной, как с совсем равным, совсем фамиллионьярно» (выдуманное слово, являющееся комбинацией слов «миллионер» и «фамильярно». ‒ А. Г.). Фрейд так комментирует высказывание героя Гейне: «Эту фразу Гейне вложил в уста комическому лицу Гиршу-Гиацинту, <…> он награждает его прямо-таки практической мудростью Санчо Панса. <…> В некоторых местах нам кажется, что в лице Гирша-Гиацинта говорит, как будто сам поэт, скрытый за прозрачной маской, и вскоре нами овладевает уверенность, что эта личность является лишь пародией поэта на самого себя. Гирш рассказывает о причинах, в силу которых он отказывался от своего прежнего имени и зовется теперь Гиацинтом. «К тому же имею и ту выгоду, ‒ продолжает он, что буква Г. уже стоит на моей печати, и мне не нужно гравировать себе новую». Но ту же самую экономию сделал сам Гейне, когда при своем крещении переменил имя «Гарри» на «Генрих». «Теперь каждый, кому известна биография поэта, ‒ продолжает Фрейд, ‒ должен вспомнить, что Гейне имел в Гамбурге, откуда происходит и Гирш-Гиацинт, дядю, по фамилии тоже Гейне, который, будучи богатым человеком в семье, играл величайшую роль в жизни поэта. Дядя назывался тоже Соломон, как и старый Ротшильд, который принял «фамиллионьярно» бедного Гирша. То, что в устах Гирша-Гиацинта кажется простой шуткой, оказывается имеющим фундамент серьезной горечи в приложении к племяннику Гарри-Генриху». Дядя обращался с поэтом всегда, как с бедным родственником. Он презрительно говорил о племяннике: «Если бы он чему-нибудь научился, ему не нужно было бы писать книги». Из анализа Фрейда ясно, что в этой шутке Гейне посмеивался над самим собой – над сменой его еврейского имени на христианское и над собственным желанием приблизиться к богатому дяде, который его не понимал, не ценил и не уважал.
Гейне умер в бедности, но острил до самой последней минуты жизни.
Когда дружески настроенный пастор сослался на божью милость и указал ему, что он может надеяться на то, что найдет у Бога прощение всех своих грехов, Гейне ответил:
«Конечно, он меня простит; ведь это его ремесло».
В стихотворении «Еврейскому народу» (1946) русский поэт Борис Чичибабин писал:
Не родись я Русью, не зовись я Борькой,
Не водись я с грустью, золотой и горькой,
Не ночуй в канавах, счастьем обуянный,
Не войди я навек частью безымянной
В русские трясины, в пажити и в реки,
Я б хотел быть сыном матери-еврейки.
Еврейская мама, haidishe mame – необычное явление, замеченное еврейским и другими народами. «Если у мужчины есть жена и любовница, то кого он любит больше? Немец любит больше жену. Француз – любовницу. Англичанин – и жену, и любовницу одновременно. А еврей больше всех любит маму».
Отдаление евреев от иудаизма, которое должно было бы их «оздоровить» и «нормализовать» как народ, породило явление, которое, возможно, смахивает на болезнь, во всяком случае на болезненную привязанность к матери. Отстранение от народа компенсировалось сближением с семьей, особенно с матерью. Мать становится олицетворением отставленного в сторону народа. В отсутствие родины мать стала для евреев матерью-родиной. У еврейских матерей становилось меньше детей, и любовь к немногочисленным детям становилась сильной, беспокойной, нервной. У еврейских мальчиков любовь к матери проявлялась мощнее, чем требовал Эдипов комплекс Фрейда. Феномен «еврейской мамы» прочно укоренился. Еврейская мама любит ребенка особой любовью, душит его заботой, а сын принимает этот деспотизм. Число анекдотов об отношении еврейской мамы к сыну велико. Это какой-то особый фольклор. Вот, примеры.
В 1920-х годах в Одессе рождается новый еврейский юмор. Исаак Бабель, наверное, единственный еврейский писатель, писавший на русском языке, создает серию «Одесских рассказов», в которых содержатся россыпи еврейского юмора. В одном из «Одесских рассказов» писатель отмечает силу смеха: «Ты баран, Сема, ‒ значилось в записке, ‒ убей его иронией, убивает исключительно смешное». В рассказе «Рабби» из «Конармии» Бабель пишет о жизненной силе смеха: «Шакал стонет, когда он голоден, у каждого глупца хватает глупости для уныния, и только мудрец раздирает смехом завесу бытия». Но смех нередко начинается со слез. В октябре 1905 года состоялся самый большой одесский еврейский погром. Одиннадцатилетний Исаак Бабель спасся в христианской семье и пережил этот страшный погром, в котором погибло свыше 300 евреев, а десятки тысяч стали бездомными. Среди трехсот убитых был дед писателя. В погроме погибли 55 бойцов еврейской самообороны. Одним из бойцов самообороны был бандит Мишка Япончик (Михаил Винницкий). Шок от погрома был для писателя двойным: 1. Страх перед погромщиками и осознание того, что евреям грозит большая опасность в новых погромах; 2. Мишка Япончик стал для Бабеля героем, идеалом и прообразом главного персонажа «Одесских рассказов» Бени Крика. Он был воплощением мечты писателя о борьбе евреев с погромщиками.
В основных «Одесских рассказах» действие происходит перед революцией 1917 года. Царский режим слабеет, полиция занята борьбой с революционерами, в том числе с революционерами-евреями. Бабель показывает другой тип евреев, которые не стремятся совершить переворот, а используют слабости власти для обогащения. В лице Бени Крика и его товарищей, еврейских налетчиков писатель рисует евреев — борцов, возмутителей порядка, способных служить отрядами самообороны. Налетчики – это евреи, появившиеся на границе между уходящим миром самодержавия и приближающимся кровавым хаосом революции, «пограничные евреи». Евреи в «Одесских рассказах» говорят на двух языках, на идише, языке старого мира своих отцов, и на русском, языке титульной нации, стоящей у власти. Они говорят на русском языке, в котором сильно ощущается влияние и дух идиша. В их репликах и рассуждениях чувствуется типичный еврейский юмор. В ответ на вопрос об успехе главаря банды налетчиков рассказчик в рассказе «Как это делалось в Одессе» реб Арье-Лейб, кладбищенский служащий, поясняет: «Почему он? Почему не они, хотите вы знать? Так вот ‒ забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле. А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях ‒ и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он Король, а вы держите фигу в кармане».
Язык Арье-Лейба яркий, сочный, ироничный, поучающий и парадоксальный: «И вот я буду говорить, как говорил господь на горе Синайской из горящего куста. Кладите себе в уши мои слова. Все, что я видел, я видел своими глазами, сидя здесь, на стене второго кладбища, рядом с шепелявым Мойсейкой и Шимшоном из погребальной конторы. Видел это я, Арье-Лейб, гордый еврей, живущий при покойниках».
Одна из грустных шуток вложена автором в уста главаря банды налетчиков Бени Крика:
«– Тетя Песя, – сказал тогда Беня всклокоченной старушке, валявшейся на полу, – если вам нужна моя жизнь, вы можете получить ее, но ошибаются все, даже Бог. Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны Бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучались, как в аду? И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже Бог». Крик досадует об убийстве по ошибке сына тети Песи и наказывает его убийцу. Он устраивает погибшему Иосифу Мугинштейну пышные похороны и выторговывает для его несчастной матери большую компенсацию у богатого еврея. Беня философствует о печальной доле евреев, заброшенных судьбой в страну, где они урожденные иноземцы, аутсайдеры, объекты постоянных нападений и унижений. Бабель рисует образ благородного разбойника, в который вкладывает стремление к еврейскому сопротивлению в стране погромов и горечь по поводу трудной судьбы евреев. Образ Крика лиричный, романтичный. Такой человек может существовать только на страницах книги, в жизни он не мыслим. Метод Бабеля охарактеризовал в письме к нему Максим Горький: «Вы, собственно, являетесь романтиком, но создается впечатление, что вы почему-то не осмеливаетесь быть таковым». В начале 1920-х годов В. Шкловский писал: «Умный Бабель умеет своевременной иронией оправдать красивость своих слов. Без этого было бы стыдно читать». Вслед за Гейне Бабель использовал метод романтической иронии. Романтическая ирония Гейне окрашена в пессимистические тона. В романтической иронии Бабеля есть налет оптимизма. Он рисует утопический мир остроумных, благородных бандитов, в котором теплится надежда.
В рассказе «Гедали» Бабель предстает как мастер еврейской сентиментальной иронии, выражающий крамольные мысли о революции:
‒ Она не может стрелять, Гедали, ‒ говорю я старику, ‒ потому что она – революция…
‒ Но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он – контрреволюция; вы стреляете потому, что вы – революция. А революция – это же удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек. Революция – это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто скажет Гедали, где революция и где контрреволюция? Я учил когда-то Талмуд, я люблю комментарии Раши и книги Маймонида. И еще другие понимающие люди есть в Житомире. И вот мы все, ученые люди, мы падаем на лицо и кричим на голос: горе нам, где сладкая революция? <…> Старик умолк. И мы увидели первую звезду, пробивавшуюся вдоль млечного пути.
‒ Заходит суббота, ‒ с важностью произнес Гедали, евреям надо в синагогу… Пане товарищ, ‒ сказал он, вставая, и цилиндр, как черная башенка, закачался на его голове, ‒ привезите в Житомир немножко хороших людей. Ай, в нашем городе недостача, ай, недостача! Привезите добрых людей, и мы отдадим им все граммофоны. Мы не невежды. Интернационал – мы знаем, что такое Интернационал. И я хочу Интернационала добрых людей, я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории. Вот, душа, кушай, пожалуйста, имей от жизни свое удовольствие. Интернационал, пане товарищ, это вы не знаете, с чем его кушают… <…> И вот она взошла на свое кресло из синей тьмы, юная суббота.
‒ Гедали, ‒ говорю я, ‒сегодня пятница, и уже настал вечер. Где можно достать еврейский коржик, еврейский стакан чаю и немножко этого отставного Бога в стакане чаю?..
‒ Нету, ‒ отвечает мне Гедали, навешивая замок на свою коробочку, ‒ нету. Есть рядом харчевня, и хорошие люди торговали в ней, но там уже кушают, там плачут…
Заходит суббота. Гедали – основатель несбыточного Интернационала – ушел в синагогу молиться».
С образованием государства Израиль, видимо, начался процесс уменьшения числа еврейских анекдотов.
Французский писатель и социолог еврейского происхождения Альбер Мемми пишет:
«Юмор – еще одна разновидность еврейской самозащиты».
В Израиле евреи уже не должны обороняться с помощью единственного доступного им оружия ‒ шуток; у них появилось другое оружие. Евреи уже не бесправны, не унижены, не смешны, их остроты не содержат горечи; «смех сквозь слезы» уже не типичен для евреев при наличии собственного государства.
Израильтяне не должны критиковать себя в качестве способа «выплескивания» горечи жизни, косвенно виня в своих проблемах представителей титульной нации, ибо они и есть титульная нация. Израильтяне не нуждаются в анекдотах для национальной идентификации. У них для этого есть собственное государство. Антропологический тип еврея поменялся, изменился его фольклор в качественном и количественном аспекте.
После массового отъезда евреев из СССР число еврейских анекдотов в странах постсоветского пространства резко уменьшилось.
Евреи увезли с собой много науки, культуры, музыки, и среди всего прочего, ‒ специфический еврейский юмор.
Булат Окуджава писал:
«последний еврей уезжающий погасит на станции свет».
Погас свет еврейского юмора. Евреи в СССР не были «народом книги», а скорее ‒ «народом шутки».
Еврейский юмористический фольклор покинул страны СНГ вместе с евреями.
Еврейский юмор прекратил существование на территории Восточной Европы, бывшей в течение сотен лет обителью народа.
«Одесские рассказы» Бабеля не вызывают сегодня смех.
Юмор Генриха Гейне евреям сегодня мало понятен. Зигмунд Фрейд не смог бы сегодня собрать коллекцию великолепных еврейских шуток.
Евреи больше не смешны и не смеются над собой.
Диссонансом еврейского юмора звучит его исчезновение.
Библиография
- И. Бабель. «Детство и другие рассказы». Издательство «Библиотека «Алия». Иерусалим, 1979.
- Г. Гейне. Избранные произведения в двух томах. Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1956.
- А. Гордон. «Безродные патриоты». “Scripta Publications”, Иерусалим, 2016.
- С. Е. Лец. «Непричесанные мысли». Гуманитарное агентство «Академический проект», Санкт Петербург, 1999.
- Л. Столович. «Еврейские анекдоты, остроты и афоризмы». Dorpat, Тарту-Санкт-Петербург, 2003.
- И. Стоун. «Страсти ума, или жизнь Фрейда». Издательство «Мысль», Москва, 1994.
- П. Феррис. «Зигмунд Фрейд». Издательство «Поппурри», Минск, 2001.
- Шолом-Алейхем. Собрание сочинений в шести томах. «Художественная литература», Москва, 1988-1990.
- Шолом-Алейхем. «Кровавая шутка». «Текст», Москва, 2002.
- Д. Штурман и С. Тиктин С. «Советский Союз в зеркале политического анекдота». ЭКСПРЕСС, Иерусалим, 1987.
- N. Ausubel. “A Treasury of Jewish Folklore”. Crown Publishers, New York, 1948.
12. G. Eliot. “Oxford Reader’s Companion to George Eliot. German Wit: Heinrich Heine”. Oxford University Press, 2011.
- S. Freud. “Jokes and their Relation to the Unconscious”. Penguin Books, New York, 1981.
14. M. Grotjahn. “Beyond Laughter”. McGraw-Hill, New York, 1956.
- P. Kline. «Fact and Fantasy in Freudian Theory». Routledge Library Editions, 2013.
16. E. Oring. «Joking Asides. The Theory, Analysis, and Aesthetics of Humor». Utah University State Press, 2016.
- T. Reik, “Jewish Wit”. Gamut Press, New York, 1962.
18. Ruth R. Wisse. “No Jokes: Making Jewish Humor”. Princeton University Press, Princeton and Oxford, 2013.
Комментариев нет:
Отправить комментарий