ВЕЛИКИЙ ЕВРЕЙСКИЙ ПЕВЕЦ

(К 105-летию Михаила Александровича)

Первая, но прочная любовь…

Имя Михаила Давыдовича Александровича мы услышали впервые в годы войны. Из хриплой уличной тарелки раздавались неаполитанские песни, арии из опер, «Рассвет» Леонковалло, Колыбельная Блантера, в которой упоминался товарищ Сталин, – до того жалостливая мелодия, что першило в горле и набегала слеза.

Говорили, что на передовой в составе фронтовых бригад певец выступал в постоянной «униформе» – черный фрак, галстук-бабочка и лакированные туфли.

Наступил незабываемый май 1945 года – год победы со слезами на глазах.

Товарищ Сталин разрешил московским евреям организовать траурный молебен в синагоге. Поминальную «Эль Моле Рахамим» и другие псалмы поручили петь Александровичу. Церемонии придали международное значение, собрали всю еврейскую элиту, а также солистов Большого театра. Синагога вместила тысячу шестьсот человек, а двадцать тысяч рыдали на улице; женщины падали в обморок, бились в истерике, многих укладывали в машины скорой помощи.

Евреи оплакивали не только близких, но и свой народ.

Спектакль, организованный правительством, удался на славу, его повторили через год, а потом заслуженному артисту РСФСР Александровичу запретили выступления в синагоге. Его еврейский вокал на этом кончился, если не считать исполнения двух песен на каждом концерте – право, на котором он настоял.

В 1948 году за концертную деятельность Александрович получил Сталинскую премию, как тогда говорили, «прямо из рук вождя».

Но началась борьба с космополитами, а потом с «убийцами в белых халатах», Александровича НКВД пыталось обвинить в том, что с неаполитанскими песнями он передаёт шпионам в зале антисоветскую информацию.

Но Сталин решил, что певца пока «рано брать», и сделали отвлекающий манёвр – устроили пышный концерт Александровича в Большом зале Московской консерватории.

Мне посчастливилось трижды восторгаться живым голосом артиста в концертных залах Москвы и Киева.

Сначала за рояль усаживалась красивая дородная пианистка – аккомпаниатор; наступала минута тишины, и грохот аплодисментов сопровождал выход небольшого ростом сосредоточенного певца.

Его пение поражало музыкальностью, очарованьем бархатного голоса, виртуозностью исполнения и безупречной артикуляцией; еврей, уроженец Риги, он обладал изысканной русской литературной речью;

Многие, как и я коллекционировали его пластинки с записями неаполитанских и других народных песен, романсов, арий из опер для лирического тенора.

Всего он записал 70 пластинок, тиражом (согласно официальным документам!) в 22 млн. экземпляров.

Петь ему разрешали только по-русски; но нет худа без добра – над его программами работали лучшие советские переводчики.

Несмотря на трудности, характерные для многих наиболее одарённых советских артистов, возьму на себя смелость сказать, что советский период оказался для Михаила Александровича наиболее плодотворным.

Военные годы принесли молодому артисту начало всенародной любви слушателей. Он обрёл и личное счастье, женившись на Рае Левинсон. Позже у них родилась дочь Илона.

Превозмогая трудности, он утвердил себя, в качестве лучшего камерного певца огромной страны; показал свою бескомпромиссность в решении творческих вопросов; к нему пришла подлинная слава.

В 1985 году в Мюнхене были изданы мемуары Александровича «Я помню»[1].

Как справедливо считает издатель этой книги Леонид Махлис, «великий певец за годы творчества в СССР сумел "облагородить" советский песенный жанр, вдохнуть в него человеческие чувства, удержать на плаву тонущую еврейскую музыкальную культуру».

Замечательные мемуары помогли мне написать этот очерк.

«Вы не наш…»

Борьбу за творческую независимость Александрович начал ещё при Сталине, приказавшем зачислить лирического тенора в труппу Большого театра. Были заказаны костюмы для партий Ленского, Дубровского, Альмавива и Альфреда, и обувь на высоких каблуках. Но певец всю жизнь «имел одной лишь думы власть» – стать камерным исполнителем. Он с юмором вспоминал о неудачных попытках выступлений на Рижской сцене. Особенно донимали его солистки – при росте 1м 58 см, он был на 20 см ниже их и на 20 кг – худее; дуэты приходилось петь, сидя на скамейках. Не владея «холодным оружием», он опасался травм.

Его спас разгром оперы «Великая дружба», после которого председателя комитета по делам искусств сняли с работы.

Во время процесса «врачей-убийц» Александрович старался выбрать место гастролей подальше от Москвы; по стране распространялись слухи, что он арестован. Потом гастроли артиста в Уфе были отменены, а его телеграммой вызвали в Москву. Все думали, что для заклания, но Великий Режиссер дал приказ организовать концерт певца в Большом зале Московской консерватории.

Михаил Александрович

В начале шестидесятых годов концерты Александровича передавались по три-четыре раза в неделю, он широко концертировал по стране, но к концу шестидесятых годов перестали издавать его пластинки, ограничивали гастроли и уменьшали гонорары. Началась компания шельмования певца.

Большую травму нанесли Александровичу в 1959 году, заставив с группой артистов выступить в Париже для пропаганды еврейской культуры, которая при Сталине была растоптана. Как всегда выступления оказались триумфальными, но певца унизила роль мистификатора.

Впоследствии ему пришлось услышать от Председателя Госкомитета по делам искусств угрозы с обвинением в «старых капиталистических замашках», а от сановных партийцев на местах ему, не стесняясь, говорили: «Вы не наш, не советский артист».

Ему перекрыли выступления по телевидению, перестали издавать пластинки.

В стране при Хрущёве и Брежневе нарастал государственный антисемитизм, а Александрович давал отпор всем чиновникам и руководителям, которые пытались его унизить.

Я оказался свидетелем одного из конфликтов певца в Киеве. Были анонсированы его выступления в Киевской филармонии, распроданы билеты, но после приезда Александровича выяснилось, что из программы концертов исключены две еврейские песни. Он отказался выступать, и администрации пришлось перед ним извиниться.

Исполнение песен на идиш вызвало овацию, аплодисменты долго не смолкали; но после этого случая в Киев его не приглашали.

Великого певца выдавливали из страны, и он начал добиваться эмиграции.

Первый в мире вокальный вундеркинд

Михаил Давидович Александрович родился 23 июля 1914 года в селе Берспилс (Латвия). Он рос хилым рахитичным ребёнком, но с каждым годом всё отчетливей проявлялась его музыкальность, и на пятом году отец стал заниматься с ним музыкой. В пять лет он смог разучить народную колыбельную на слова Лермонтова: «Спи, младенец мой прекрасный»; обладал замечательным слухом, музыкальной памятью и чистым голосом. Подражая канторской манере исполнения еврейских религиозных напевов, мальчик научился вибрировать голосом, имитируя рыдания.

В 1921 году семья Александровичей с пятью детьми, перебралась в Ригу. Преподаватель Еврейской народной консерватории Ефим Вайсбейн вначале отказался прослушивать слабого болезненного малыша, но отец не сдавался. Наконец, педагог согласился разучить с ребёнком еврейскую песню: «Дуют, дуют злые ветры». С каждой новой фразой лицо Вайсбейна становилось бледнее, губы дрожали, а к концу песни он не выдержал и заплакал.

Видя уникальную одарённость ребёнка, Вайсбейн, композитор Соломон Розовский и директор профессор Квартин решили зачислить мальчика в детскую группу консерватории, где под руководством Доры Браун он стал изучать сольфеджио, игру на рояле и освоил технику чтения нот.

Замечательные педагоги единогласно пришли к уникальному выводу, что стандартные методы – постановка голоса, звука, дыхания и вокализы могут вызвать напряжение детских голосовых связок и повредить голосу, тем более что чудо-ребёнок безукоризненно владел своим дыханием. Вайсбейн интуитивно нашёл ключ к восприятию ребёнком музыки – эмоциональное раскрытие перед ним содержания произведений, «трогающих душу»: страдающий шарманщик Шуберта, умирающая мать, страстная баркарола Гуно, и т. д.

Педагогам удавалось «зажечь» душу одарённого ребёнка музыкой Шуберта, Шумана, Грига, Римского-Корсакова, Гречанинова, Гуно и других талантливых композиторов.

Они, как «садоводы» впервые в мире применили метод «выращивания» голоса.

Александрович, прежде, чем рассказывать о себе, приводит примеры вундеркиндов – композиторов (Моцарт, Мендельсон), скрипачей (Яша Хейфец, Миша Эльман), пианистов, дирижёра Вилли Ферреро, но считает, что вундеркиндов среди певцов до него не было. Были мальчики – солисты в церквах и синагогах (среди них можно упомянуть Баха и Россини). Но в детские годы они не обращались к классике или к народной музыке. Миша в девять лет, исполняя романс «Шарманщик» Шуберта, первый раз заплакал над горькой судьбой нищего уличного музыканта. Ранее вокальное и психологическое созревание, и одновременно сдержанность чувств (хотя «детская душа разрывалась на части») определило его «вундеркиндность». Слёзы, даже истерики стали уделом его слушателей.

После первых концертов в Риге, осенью 1923 года газета «Ригаше нахрихтен» писала: «…Что же касается девятилетнего певца Миши Александровича, то он не имеет себе равных среди вундеркиндов. Его первое появление на сцене вызвало всеобщее изумление и восторг. Человек, не присутствовавший на концерте, просто не может представить себе всю проникновенность его пианиссимо, и форте, и необъятный диапазон голоса…»

Александрович в свой книге много говорит об ошибках в обучении юных вокалистов, чьи голоса еще физиологически не сформировались – о трагедии выдающегося юного певца Робертино Лоретти и сотен учеников из знаменитого хора Свешникова при Московской консерватории, которых заставляли петь после четырнадцати лет…

Камерный певец или кантор?

Чтобы помочь семье Миша в 1924-1926 годах с большим успехом выступал в Латвии, Литве, Эстонии, Польше, Германии. В эти годы он пел на русском, немецком, латышском и идиш.

В период ломки голоса (1927-1933 гг.) юный Александрович учился в гимназии и игре на скрипке в Рижской консерватории. После шестилетнего перерыва Миша впервые выступил с сольным концертом в Риге 1 января 1933 г. и в том же году стал выступать в концертах с литургическим репертуаром, но 27-28 января его пригласили провести субботнюю службу в знаменитой рижской «Гогол шул» Рижской синагоги, а спустя год, в августе 1934-го, он переехал в Манчестер (Англия), где стал главным кантором местной центральной синагоги. Живя и работая в Англии, он периодически выезжал в Италию, где совершенствовался в пении у знаменитого тенора Беньямино Джильи.

Джильи не занимался педагогической деятельностью, но сделал для Александровича исключение. Поработал с ним «для собственного удовольствия» несколько недель и отказался от платы за уроки.

«Помощь Джильи оказалась неоценимой. Его вокальное мастерство стало для меня образцом на всю жизнь. Моё самое заветное желание с тех пор заключалось в одном: хоть в чём-то стать похожим на него».

Мастер-классы у Джильи сыграли важнейшую роль в последующей вокальной акции Александровича, соединившего еврейский вокальный стиль хазанут с итальянским бельканто.

С большим юмором написаны главы, в которых рассказано о канторской деятельности молодого певца, начавшейся, когда ему было 20 лет.

Профессия кантора была принята Мишей, как уступка отцу и для оказания помощи семье. Отца он постоянно вспоминал со словами любви и глубокой благодарности – он вывел Мишу в люди, с огромным тактом и умением лелеял его талант, ради которого готов был отдать жизнь.

В манчестерской синагоге было больше сотни претендентов, но Мишу сочли самым достойным кандидатом. Смущала молодость, недостаток жизненного опыта («без мамы»), а в профессиональном плане – отсутствие еврейского плача, надрыва. Положение спас один из членов правления, который остроумно заметил, что у будущего кантора есть реальная перспектива стать старше, а после женитьбы «появятся и стенания, и слёзы».

Последним, что удерживало молодого кантора в Манчестере, была интересная музыкальная жизнь, но несносные руководители синагоги настаивали на женитьбе, и певец окончательно расстался с опостылевшим английским городом и перебрался в Ковно, поближе к родным.

Ковенская синагога, более демократичная, разрешила молодому кантору организовывать концерты и даже выступать в опере; на свои концерты он даже приглашал оперных артистов, но это вызвало раздражение ортодоксальных евреев. Их особенно возмущала светская жизнь кантора, отсутствие у него бороды и превращение синагоги в концертный зал.

Пришлось вмешаться главному раввину Каунаса Шапиро, объяснившему ортодоксам, что Александрович своей музыкальной деятельностью резко увеличил посещаемость синагоги, сделал службу более современной и понятной для нового поколения прихожан. Им понравился сплав знакомых напевов с итальянским бельканто.

В книге описан интересный эпизод. Однажды после богослужения оперная солистка, католичка сказала кантору: «сегодня впервые в жизни я изменила моему Богу. В те минуты, когда я слушала ваши молитвы, я верила, что ваш Бог, лучше нашего». Михаил Александрович часто вспоминал этот эпизод, добавляя, что подобная оценка выше для него, чем все звания и сталинские премии.

Успех в карьере кантора не поколебали твёрдого решения Михаила стать камерным певцом – родной стихией для него станет концертная эстрада.

Великий кантор

Здесь уместно вновь обратиться к журналисту Леониду Махлису, знатоку вокального творчества Александровича, редактору и издателю его книги, который заканчивает работу над монографией о жизни и творчестве певца.

Он пишет, что выступление певца в 1972 году в зале Культурного центра Тель-Авива на Всемирном фестивале канторского искусства за несколько минут превратило его в «канторскую звезду первой величины». После этого выступления профессионалы, стоя провозгласили: «Да здравствует король».

Александрович несколько лет жил и в Нью-Йорке, имел огромный успех в Карнеги-Холле, в Мэдисон Сквер Гарден, в Центре им. Линкольна и других крупнейших залах США; потом был кантором в Канаде и во Флориде. С 1975 года он вел «мастер-класс» для Нью-Йоркских вокалистов.

Создаётся впечатление, что, стремясь к главному в жизни – карьере камерного певца, Александрович параллельно многие годы впитывал в себя основы канторского мастерства, тесно связанного с хазанутом, история которого насчитывает больше сотни лет. Нежелание стать профессиональным кантором в юные годы не помешало выдающемуся музыканту принять участие в создании нового стиля канторства, в котором важную роль играли сила и красота самого голоса, колоратура и умение исполнять композиции классического плана. Еврейская литургическая музыка была признана такими композиторами, как Моцарт, Шуберт, Равель. «Аллиллуя» Левандовского включена в церковную литургию. Эти композиции, по-видимому, были заимствованы Александровичем из классической музыки, которая с древних времён была обогащена еврейскими псалмами.

Важнейшим классическим источником обогащения хазанута стала для Александровича музыка итальянского бельканто.

Созданный им сплав можно назвать гениальным.

Эмиграция и «возвращение» в бывший Советский Союз

В октябре 1971 г. М. Александрович с семьей выехал на постоянное жительство в Израиль, а в 1974 г. переехал в США.

После отъезда из СССР он с успехом концертировал в Тель-Авиве, Нью-Йорке, Торонто, Рио-де-Жанейро, Сиднее и Буэнос-Айресе, выступал с канторским пением в синагогах. На Западе певец выпустил 7 сольных и множество сборных компактных дисков и кассет с записями оперных арий, русских романсов, еврейских традиционных песен, сложнейших канторских псалмов и гимнов.

В 1989 году (19 лет спустя после эмиграции) по приглашению Госконцерта и Союза театральных деятелей Александрович совершил первое турне по бывшему Союзу. Потом ещё несколько раз повторял приезды. Побывал в Москве и Ленинграде, Харькове и Одессе, Запорожье, Днепропетровске, Магадане. Его встречали переполненные залы и трибуны стадионов, сотни тысяч поклонников с цветами и слезами на глазах. Как тогда на фронте, в сталинские и хрущевско-брежневские годы.

Многие люди моего поколения не дождались этих прощальных концертов, но они явились открытием для тысяч молодых людей, которым удастся прослушать его аудиозаписи – старые песни и арии, и еврейскую музыку, с которой они ещё не знакомы.

Странный феномен. Теперь в старости неаполитанские песни в исполнении Паваротти, Боттичелли или Доминго я воспринимаю на слух в русских переводах, сделанных когда-то для Александровича.

Он умер в Мюнхене, 3 июля 2002 года, не дожив три недели до 88-летия.

На его похоронах главный раввин Мюнхена сказал: «Мы все – люди грешные. Наверное, было немало грехов и у покойника. Но когда он предстанет перед судом Всевышнего, ему достаточно будет спеть несколько фраз, и все его грехи будут прощены».