Математическая
формула всего
Борис
Гулько
Мне возразят:
такой формулы не существует. Но именно это – что такая формула невозможна, я и
хочу сказать. Имея в виду, что доказательство невозможности формулы – это тоже
формула.
В 1930 году
логик и математик Курт Гёдель сформулировал и доказал две теоремы о неполноте:
если высказывание верно, то оно неполно. А если полно, то неверно. Мы не можем
доказать противоречивость теории в ней самой, для этого необходим переход на
следующий уровень, экспансия. Поэтому нет ничего завершённого и совершенного,
мы обречены на бесконечный рост. Наверное, никакая из идей такой чистой науки,
как математика, не была столь важна для понимания нами мира, как теоремы Гёделя
о неполноте.
Стремление
человека к совершенству – самое естественное. Но оно в рамках каждой данной
системы не может быть завершено. И это, без осознания выводов теорем неполноты
Гёделя, ведёт человека к чувству несчастности. Впрочем, писатели и поэты
описали такую невозможность многим раньше гениального математика. Например,
Тютчев строкой об априорной неполноте высказывания: «Мысль изречённая есть
ложь».
В сказке
братьев Гримм про Белоснежку красавица-королева ежедневно получала рапорт от
волшебного зеркальца: «Вы всех, королева, красивей в стране». Однако подросла
падчерица королевы, и болтливое зеркальце заложило девочку:
«Вы, госпожа
королева, красивы собой, / Все же Белоснежка в тысячу крат выше красой!»
Не могла снести
королева такую неполноту системы, своё второе место. Через то и погибла. Также пострадала
через стремление к недостижимой полноте выполнения желаний жадная старуха из
сказки Пушкина «О рыбаке и рыбке».
Особенно тяжела
для нашего восприятия невозможность совершенства, полноты, в самом сильном
человеческом чувстве – в любви. Эта невозможность стала основной темой
Лермонтова. В стихах у него:
Любить...
но кого же?.. на время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В прозе – та же
трагедия в первом великом русском романе «Герой нашего времени». В главе «Бэла»
Печорин влюбляется в прекрасную юную черкешенку: «высокая, тоненькая, глаза
черные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу». Ему удалось похитить
её, и Бэла его тоже полюбила.
Прошло 4
месяца. «Его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она заметно
начинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие глаза потускнели». Печорин объяснил: «Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви
знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и
кокетство другой… мне с нею скучно...». Чтобы двинуть повествование дальше,
Лермонтову пришлось убить Бэлу рукой разбойника Казбича.
В «Княжне Мэри»
тема неполноты любви ещё более выпукла. Княжна прелестна, история её обольщения захватывает. В мои школьные годы – 60 лет
назад, все восьмиклассники узнавали об искусстве обольщения из этой книги.
Сейчас у них, наверняка, другие руководства.
Наконец Княжна
влюбляется в Печорина. Однако: «на время — не стоит
труда, /А вечно любить невозможно». Печорин от любви
бежит. «Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его
душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится»
– объясняет он. Проще – Печорин не способен преодолеть неполноту системы любви,
подняться на следующий уровень.
Каков этот
уровень? В еврейской традиции жених и невеста часто едва знакомы. А любовь
между ними культивируется уже по ходу совместной жизни. Проблема неполноты
любви решается ими на следующем уровне бытия – на уровне семьи.
Об этом роман
(анти-роман) нобелевского лауреата по литературе Шая Агнона «Простая история». Герой
его страстно влюбляется в бедную родственницу, служанку в их доме. Но родители
как-то незаметно для него сватают парня за другую девушку, из состоятельной семьи.
Возлюбленная уходит служить в другой дом.
Парень тяжело
переживает, даже попадает в психиатрическую лечебницу. Но жена рожает ему
одного сына, потом другого, он приглядывается к ней и постепенно начинает
ощущать любовь. История эта воспринимается как конец всем любовным романам,
полный антипод французским и выросшим из них русским.
* *
*
До романа
Лермонтова был ещё в России написанный гениальными стихами второстепенный по
французским меркам «Евгений Онегин» (он её наконец полюбил, но она уже
замужем). Хотя ощущалось в нём предчувствие Пушкиным обстоятельств собственной
гибели. Для исследования любви Пушкину требовалось написать вторую часть
«Евгения Онегина» – о дальнейшей жизни Татьяны с мужем, человеком, видно,
достойным: «… муж в сраженьях изувечен». Но тут же звучит тревожное пророчество
судьбы автора – фразой о том, «Что нас
за то ласкает двор».
Здесь неполнота
формулы любви в её семейной ипостаси взбирается на следующий после семейного
уровень: гибельность возможного интереса к жене со стороны некто
могущественного – всесильного правителя или монарха. В библейской истории таким
было коварство царя Давида, отправившего на войну Урию хиттийца с посланием
военачальнику: «Выставьте Урию (на место) самого жестокого сражения и отступите
от него, чтобы он был поражен и умер» (Самуил II; 11:15), и овладевшего после гибели Урии его
женой БатШевой. Облечённый пророком Натаном, Давид раскаялся: «И сказал Давид
Натану: согрешил я пред Господом» (12:13).
В истории семьи
Пушкина подобным образом возник император Николай I. У поэта переживаемая им трагедия отразилась в
поэме «Медный всадник».
В начале весны
1931 года Пушкин женился на первой красавице Петербурга Наталье Гончаровой.
Вскоре к ней стал проявлять внимание поклонник, которому не положено было отказывать
– император. Современники отмечали внешнее сходство первого и последнего из
четверых детей четы Пушкиных с Николаем I.
В поэме,
написанной осенью 1833 года император, символ могущества дома Романовых,
величественен, монументален: «О мощный властелин судьбы!»; «В неколебимой
вышине… Кумир на бронзовом коне».
Сам автор – очевидно,
вновь Евгений, но уже без фамилии, без бесспорного самоуважения и лёгкой
самоиронии, которые Пушкин испытывал к герою в пору «Евгения Онегина», а бессильный,
с трагичным осознанием надвигающейся неизбежной гибели.
Начинается
повествование о Евгении с надежды того на семейное счастье:
И
станем жить — и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба
И внуки нас похоронят.
Так он мечтал.
Но надвигается
беда, и Евгений начинает подозревать, что:
… вся наша
… жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
Виновник того,
Евгений осознаёт это – «мощный властелин судьбы», император.
Герой грозит императору.
Но силы неравны:
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
В описаниях
последнего периода жизни Пушкина о нём пишут как о подавленном и почти ищущим
гибели. У Тютчева в стихе на смерть поэта об этом
И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил…
Андрей Битов в романе
«Пушкинский дом» предлагает другое объяснение неизбежности гибели Пушкина: «Люди рождаются и живут непрерывно
до двадцати семи лет, они живут непрерывно – и в двадцать семь умирают. К
двадцати семи годам непрерывное и безмятежное развитие и накопление опыта
приводит к такому количественному накоплению, которое приводит к качественному
скачку, к осознанию системы мира, к необратимости жизни». Тут отсылка к годам
жизни Лермонтова. У Пушкина же «хватило гения жить непрерывно до тридцати
семи».
Что происходит
по теореме неполноты с гениями в эти 27 – 37 лет, когда исчерпывается «непрерывность»?
Видимо, их органичность не приемлет неизбежности перехода на следующий уровень.
Не об этом ли пел Высоцкий? –
Кто кончил жизнь трагически - тот
истинный поэт,
А если в точный срок - так в полной
мере.
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же - в петлю слазил в
"Англетере".
С меня при цифре 37 в момент
слетает хмель.
Вот и сейчас как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе
дуэль
И Маяковский лег виском на дуло.
* *
*
Цари и деспоты осознают себя сверхлюдьми,
распоряжающимися жизнями гениев. Но и они подвластны теореме неполноты. Что
понесло Наполеона в Россию? Как старуху из сказки Пушкина – стремление к
полноте, к власти над всей Европой? Доказательство
невозможности полноты здесь было столь же явным, и даже более болезненным, чем
«разбитое корыто» перед старухой.
Что помешало Гитлеру и Сталину, столь, казалось, славно
столковавшимся, как запечатлел пакт о разделе Европы между Германией и СССР,
подписанный 23 и 24 августа 1939 года, править каждому своими частями континента? Недостаточно было места от
Ла Манша до Тихого океана для двух диктаторов? Не знали они теорем Гёделя о
неполноте, рассчитывая распространить свою власть на весь мир, и тем достичь
полноты.
Совершили ту же логическую ошибку президенты США отец и
сын Буши. Старший, после исторической победы США в Холодной войне над СССР,
провозгласил установление в мире «Нового мирового порядка» (нечаянно повторив термин Гитлера Neuordnung), основанного на демократии. Впрочем, Буш ориентировался наверняка не на
идеи фюрера, а на учение другого немца – Иммануила
Канта о мировом правительстве, о недостижимой полноте.
Попытался принести этот «Новый мировой порядок» в
мусульманский мир младший Буш, но с катастрофическим результатом. Поэтому
заслуживает почтения объявленная позиция президента Трампа – ограничить заботы
Америки её собственными границами, а мировыми заниматься только в соответствии
с национальными интересами США.
Навязчивым стремлением к полноте объясняются, надо
полагать, провальные попытки лидеров Израиля премьер-министров Рабина и Шарона
достичь недостижимого – полного мира с арабами. Воплощение этой мечты ждет,
похоже, перехода мира на более высокий уровень бытия, наступления мессианского
времени.
Мистика теорем о неполноте подводит нас к необходимости соотнести
их с идеей бесконечного и всесильного Творца. По определению, данному нашими
мудрецами, Творец – иная сущность, для нас непознаваемая. Любое определение, любое
наше представление о Нём априорно неполны. И не к чему соваться к Творцу с
нашими, даже самыми замечательными теоремами – они к Нему не относятся.
Однако кое-что о Нём мы знаем: Всевышний судит и царей,
делая их власть неполной. Поэтому-то, жаждая справедливости для коронованного
обидчика Пушкина, Лермонтов написал:
Но есть и
Божий суд, наперсники разврата!
Есть
грозный суд: он ждёт;
Он
недоступен звону злата…
Комментариев нет:
Отправить комментарий