Сергей Шачин | Вот моя деревня…
Теперь, как только в смартфоне раздается неожиданный звонок с назойливым рекламным предложением, я отвечаю одной и той же фразой: «Ламонная ряха! Выкирять волишь? Аль у скрипуху?». Голос в смартфоне изумленно замолкает и больше с этого номера не звонят. Силен, однако же, язык шаповальский! А понимают его во всей России только в селе Новый Ропск на Брянщине. Поэтому перевожу: «ламонная ряха» – молодая женщина, «выкирять» – выпить, «волишь» – хочешь, «скрипуха» – кровать…
– Последний шаповал у нас скончался несколько лет назад, – вздыхает девушка-библиотекарь в Новом Ропске. – Николай Ульянович Побожий, царствие ему небесное. Пока был жив, мы составляли шаповальский словарь. Записали триста с лишним слов! Это же наше культурное наследие!
Когда твоя жизнь переваливает за экватор, особенно тянет снова побывать там, где тебе когда-то было уютно и тепло. Вот почему я, наконец, опять приехал в Новый Ропск, на родину любимых бабушки Христины и дедушки Николая. Отец мой служил в советской контрразведке, поэтому я рос сначала в Латвии, потом в Германии, а время от времени меня отправляли в здешние края. Наверное, для того чтобы ненароком не «оевропеился» и не забыл о своих корнях. Ох и причудливыми оказались эти корни!
У меня сызмальства отличная зрительная память. Поэтому в райцентре Климово, в железнодорожном тупике, куда приходит поезд из Москвы, сразу же вспомнилось, как в конце 50-х мы с мамой добирались отсюда в Новый Ропск на грузовике, переделанном в подобие автобуса. Он то и дело норовил завалиться на бок на вконец убитой проселочной дороге. На сей раз мы с моею молодой красавицей-супругой погрузились в раздолбанный частный «Форд транзит» и полетели по гладкому асфальту. Вот они – перемены – налицо! Одно лишь показалось странным: машин на трассе было очень мало.
– А это… Как бензин выше сорока рубчиков за литр поднялся – так многие отказались от машин, – охотно объяснил водитель «Форда». – Или продали, или ездят на своих колесах только по большой нужде. Сам посчитай: на сотню километров бензинчика уйдет примерно на четыреста рублей. А зарплаты здесь от силы по пятнадцать тысяч. Поэтому особо не разъездишься.
Приехали. Площадь возле храма. Раньше по выходным здесь шумел большой базар, а возле церкви толпились прихожане. Теперь – ни базара, ни людей. Зато неподалеку возвышается социально-культурный центр. С библиотекой, маленьким музеем, и залами для всяческих мероприятий.
– У нас тут и праздники бывают, и дети ходят в разные кружки. Но мало. В селе осталось чуть больше тысячи жителей. Три четверти из них – старики. Они по хатам на лежанках греются, сотрудница центра явно соскучилась по посетителям. – А молодые разве что на выходные появляются – из Брянска, из Москвы. – Молодежи здесь делать нечего – приличную работу не найдешь.
Когда-то, приезжая к бабушке, я погружался в причудливую «мову» из мешанины шаповальских, украинских, русских, польских слов. Это наречие – как зеркало истории. Новый Ропск ведет родословную от Старого Ропска, принадлежавшего польскому шляхтичу Салтану, и первые упоминания о нем датируются аж 1159-м годом. Потом село перешло в руки другого шляхтича – Ивана Рубца. Тот изрядно расширил свои владения и возвел новую главную усадьбу, вокруг которой вырос Новый Ропск. А в XVII веке эти благодатные места с чистыми речками, обширными лугами и дремучими лесами достались гетману Левобережной Украины Даниилу Апостолу, прадеду революционера-декабриста Сергея Муравьева-Апостола.
Апостол-старший прославился тем, что сумел вернуть украинским казакам многие особые права и вольности, отнятые при императоре Петре Первом. А кроме того, в 1732-м году он возвел в Новом Ропске величественный деревянный храм, который сохранился по сей день. Здесь по-прежнему венчают, причащают, отпевают. Чаще всего, увы, отпевают, потому что смертность в Новом Ропске превышает рождаемость примерно в четыре раза.
– У молодежи выбор какой: или рожать, или на заработки ездить, – нам удалось разговориться возле храма с прихожанкой средних лет. – Пособия, материнский капитал – то ж как подачки от царя-батюшки. Сегодня даст, а завтра отнимет… Людям нужна надежная работа! Баба – она не корова, чтоб каждый год рожать за материнский капитал! Да и чем потом кормить детишек? Раньше в каждом дворе была своя скотина. А теперь чуть ли не все пастбища в округе принадлежат «Мираторгу». Вот и накрылось стадо деревенское. Люди говорят, что хозяева этого самого «Мираторга» жене Медведева близкими родичами доводятся. Поэтому творят, что захотят.
– Правительство уже официально разъясняло, что братья Линники, хозяева «Мираторга», и жена бывшего премьер-министра Российской Федерации – однофамильцы и не более того.
– Однофамильцы! Так я и поверила! А почему тогда им все дозволено?! Да все начальники одним миром мазаны! Мой сын недавно прочитал в областной интернет-газете: самая богатая женщина на Брянщине – фермерша Ольга Богомаз. Она на картошке уже больше миллиарда заработала. А муж у нее – наш губернатор Богомаз. Так что не надо мне лапшу на уши вешать про случайные совпадения… Ой! Я чего-то слишком разболталась. Звиняйте! В храме служба начинается!
Кстати, не менее примечательный и столь же древний храм, только размерами поменьше, возвышается и в Старом Ропске. Но вот ему повезло гораздо меньше. Мне удалось разыскать занятный документ – «Протокол Климовского районного исполнительного комитета» №15 от 07.02.1930 года. В нем записано: «Принимая во внимание, что село Старый Ропск перешло на сплошную коллективизацию с наименованием колхоза «Безбожник» и что число подписавшихся граждан за закрытие церкви достигает 90% взрослого населения, ходатайствовать перед Окрисполкомом о превращении Староропской церкви под народный дом».
Что подразумевалось под «народным домом», я не понял, да это и не так уж важно. Куда важнее и печальнее, что бывшая церковь Рождества Пресвятой Богородицы, которая является шедевром украинского храмового зодчества, пустует и разрушается уже ровно 90 лет. Правда, в 2009-м ее задумали отреставрировать и даже отремонтировали крыльцо с двухскатной крышей. На этом реставрация остановилась.
– По документам она наверняка и сейчас идет – в смысле выкачивания и распила денег, – Николай, наш добровольный провожатый, гасит о подошву сапога истлевшую до фильтра сигарету. – Недаром церковь до сих пор в строительных лесах! Но, как всегда, по ходу работ возникают непредвиденные сложности, они требуют дополнительных затрат – короче, классическая схема.
Раньше, до большевистской революции, схема была совсем иная: местные жители ежегодно жертвовали на содержание храмов по тысяче рублей, а то и больше. Для сравнения: хорошая дойная корова тогда стоила 25 рублей… В то время оба Ропска относились к Черниговской губернии Малороссии. В этих краях не знали, что такое крепостное право. Поэтому сюда бежали из России подневольные крестьяне и опальные христиане-староверы. Казаки Стародубского полка встречали переселенцев с пониманием. Со временем они осваивали разные ремесла, обзаводились крепкими хозяйствами. И обретали самоуважение, которое дарует труд себе во благо. А староверы – те вдобавок изрядно потрепали шведское войско, которое продвигалось на Полтаву. После чего Петр Первый в благодарность за этот ратный подвиг дозволил им жить здесь по своему уставу.
– Начальство здесь никогда не жаловали – ни при царской, ни при советской власти, – рассказал нам местный краевед. – Привыкли жить своим умом. Если какие-то конфликты возникали – решали их по-тихому, между собой. Короче, не простой народ! Такой на окрик, на испуг не возьмешь…
К началу двадцатого столетия Новый Ропск уже считался не селом, а местечком, то есть наполовину городком. Пять тысяч жителей, пять ярмарок – с весны до поздней осени. Библиотека, земская школа, почтовое отделение, железнодорожная станция… Тогда же он прослыл столицей шаповалов – специалистов по изготовлению валяной обуви – и обзавелся шаповальским языком. Им в совершенстве овладел мой дедушка Николай, очень охочий до всевозможных, как сейчас сказали бы, «приколов».
– Ба! Снова наш германский бальбечка тута! Ну, похляй, микриненок, у хазу! Макшейка! Доставай кресу и лупиху!
«Бальбечка» – родственник, «похляй» – заходи, «микриненок» – ребенок, «хаза» – хата, «макшейка» – мать, хозяйка, «креса» – сало, «лупиха» – картошка…
Сам дедушка Николай считался лучшим на всю округу специалистом по выделке овчин. В первую мировую войну они с братом получили казенный подряд на поставку солдатских полушубков и даже подумывали открыть маленькую фабрику. Но не успели – революция! И хорошо, что не успели. А то потом сменили бы свои фасонистые теплые дубленки на тощие ватники ГУЛАГа…
После компании по раскулачиванию деда Колю позвали в колхоз бухгалтером. Но он сказал, что лучше в конюхи пойдет, поскольку жить не может без лошадок, а своих в гражданскую войну отдал «в пользу Красной Армии». Так и ходил на конюшню каждый день, пока не сгорел от рака… Однажды я спросил у него про Сталина. «Это который был усатый-конопатый? А ну не поминай про нечисть в хате!» – и дед перекрестился перед образами. После чего, аки диакон при освящении жилища, напустил полную горницу едкого дыма из самокрутки с крупно нарезанным табачком-самосадом.
– Как раз из-за этого ирода усатого мне пришлось с овчинами закончить, – мы с дедушкой очень любили поболтать на завалинке добротной хаты-пятистенки, со всех сторон обсаженной цветами. – А шаповалы – те долго не сдавались. Я-то со своим ремеслом был к месту привязанный, а они выдумали ездить по разным селам. В одном народ обуют, потом в другое переезжают. Валенок ихних на десять лет хватало! Поэтому хороший шаповал наваривал на каждой паре рублей по десять, тогда как колхозники трудились за копейки. Но по советским законам за частное предпринимательство можно было на нары загреметь. Вот тут и выручало шаповальское наречие – чтобы предупредить о милицейской облаве на базаре или о своих делах потолковать, но так, чтобы вас посторонние не сдали. Да, словом «скитц» на этом языке назывались милиционеры и собаки…
Теперь, со смертью последних знатных шаповалов, старинное ремесло уже не возродить. Да и зачем? Вовну – овечью шерсть – чесали прямо в хатах, от нее едкая пыль летела. Вдобавок валенки для особой мягкости вымачивались в растворе серной кислоты. Вредное получалось производство… И, главное, кому нужны ропские «антюхи» в эпоху глобального потепления?! Так рассуждают в кабинетах местной власти. Однако если заглянуть на российские интернет-барахолки, сразу увидишь, что хорошая валяная обувь и сейчас разлетается как горячие пирожки. Вредное производство? Я приметил в Новом Ропске три заброшенных кирпичных здания еще дореволюционной кладки, где вполне можно было бы оборудовать современные валяльные мастерские. Но… Покажите мне чиновника в сегодняшней России, который был бы озабочен возрождением народных промыслов и развитием малого бизнеса. Я таковых давненько не встречал.
– А здесь у нас была… – мы с девушкой-библиотекарем подходим к мостику через речку Ирпу. Забавная речушка: шириной от силы метров десять, но полноводная, норовистая, говорливая…
– А здесь была артель, где делали перламутровые пуговицы, – подхватываю я. – Из местных ракушек, которых собирали мы, мальчишки. И нам за них какие-то копеечки платили. Рядом стояла лавка. Там мы покупали на артельские заработки «подушечки» – квадратные конфеты без оберток, с повидлом внутри и посыпанные сверху сахаром.
– Надо же – до сих пор не забыли! Я уже не застала той артели.
– А почему ее закрыли? Неужто ракушки в Ирпе кончились?
– Ракушек и сейчас хоть отбавляй. Наверное, признали нерентабельной…
За мостом протянулась улица моего детства. Вот, слева, кладбище, где похоронили дедушку Николая. Его друг, первый столяр на селе, бесплатно сделал величественный крест из какого-то особенного дуба. Такие, говорят, до ста лет могут простоять. Но не нашли мы этого креста. Там вообще немало могилок без крестов. А те, что уцелели – в основном железные, поржавевшие, с облупившейся краской. Огромные раскидистые вязы, под которыми упокоился мой дед, давно спилили. В общем, никаких примет не осталось… Пришлось уйти со старого погоста, так и не помянув Николая Федоровича Балева.
Балев – фамилия для России довольно редкая. А уж Грецкая, да еще Христина… Когда-то, в бытность спортивным журналистом, я спросил у великого канадского хоккеиста Уэйна Гретцки: а, случаем, не родичи ли мы по линии моей бабушки?
– Мой дед, по документам Терентий Грецкий, эмигрировал в Канаду из Белоруссии.
– От села моей бабушки до Белоруссии – тридцать километров…
– А женился он на украинке Марии.
– От села моей бабушки до Украины – пара километров…
– Вау! Тогда, Серж, мы, возможно, дальняя родня! Или, как минимум, мы общей польской крови. Я проверял: Грецкий – польская фамилия!
Во как! Выходит, я то ли русский, то ли украинец, то ли поляк – поди-ка разберись! Скорее всего, в моей душе соединились культурные коды сразу трех народов. Возможно, потому и семейное счастье я обрел лишь с третьей попытки, когда судьба свела меня с гарною дивчиной, тоже наполовину украинкой. Правда, родилась она на Колыме… Уже шестнадцать лет мы понимаем друг дружку с полуслова, особенно когда она «включает» свой украинский акцент – напевный, на глубоких низких нотах…
Здесь! Именно вот здесь стояла наша хата! Мы продали ее, когда бабушке Христине стало уже невмочь с хозяйством управляться. А бабушку забрали в авиационный гарнизон. Теперь он славен тем, что оттуда бомбардировщики аж в Сирию летали. Об этом с гордостью писали все российские газеты. А когда-то бабушка Христина говорила, что эти железные птицы – от Антихриста и предвещают скорый конец света.
Но я отвлекся… В детстве моем сразу за хатой стояла пуня – сарай для кур, пары свиней и коровы. В те времена для справной хозяйки считалось неприличным ходить за яйцами, молоком и мясом на базар. Над пуней нависало разлапистое грушевое дерево, летом усыпанное сладкими «игрушками». Потом – три яблони, вишни, сливы. Дальше тянулся огород. Теперь тут все заполонили чахлые осины. И так по всему селу: на каждой улице зияют пустыри с остовами былых усадеб, жилые избы перемежаются подгнившими, готовыми вот-вот упасть.
– А это наследие Чернобыля, – вздыхает девушка-библиотекарь. – Когда там ахнуло, многие перепугались и разбежались кто куда. Кто-то потом вернулся, кто-то нет, но дома по-прежнему за уехавшими числятся. Продать их без согласия хозяина нельзя. И снести нельзя. А где искать этих хозяев – не понятно. Да и зачем? Желающих купить жилье почти что нет. Правда, не так давно у нас какие-то мигранты поселились. Но я не знаю, по закону или самовольно.
– А разве Новый Ропск тоже чернобыльским облаком накрыло?
– Да толком не поймешь. Из мест, которые по-настоящему накрыло, народ эвакуировали принудительно. Это так называемые зоны отчуждения и отселения. Наш райцентр – поселок Климово – попал в зону с правом на отселение. А нам вроде бы совсем чуть-чуть досталось и потому ропчанам полагаются только социальные доплаты. Раньше они до трех тысяч в месяц доходили. Потом их уполовинили. Но, говорят, скоро и эти снимут – мол, радиационный фон уже почти что в норме.
В 2015-м году правительство Дмитрия Медведева приняло постановление – и количество населенных пунктов в Брянской области, особенно пострадавших от чернобыльской катастрофы, сократилось сразу в восемь раз.
Вот, например, город Новозыбков, где моя мама после войны училась в педагогическом институте. Первоначально он подлежал расселению, но в «перестройку» и в «лихие 90-е» денег на это у государства не нашлось. Теперь Новозыбков переведен в «зону с правом на отселение». На первый взгляд, вроде бы логично: период полураспада стронция-90 и цезия-137, которыми была особенно щедро «сдобрена» здешняя земля, составляет примерно тридцать лет, то есть он истек в 2016-м году. Но авторы постановления почему-то не учли, что после взрыва на Чернобыльской АЭС здешние земли оказались зараженными и другими радионуклидами, которые будут «фонить» еще сотни лет…
– А вы и в Новозыбков собрались? – мы снова повстречались с нашим первым провожатым Николаем, который был уже слегка навеселе и тут же стрельнул еще одну «духовитую» сигаретку. – Так поезжайте – за день-другой ничего с вами не случится. И вообще: никто из местных уже не думает куда-то отселяться – ни из Климово, ни из Новозыбкова. Это же главные старообрядческие центры! У них там действующие храмы, монастырь… Они там в силе, при своих интересах и делах. Как прежде были наши ропские шаповалы. Здесь люди так считают: те, кому за тридцать, уже сполна радиации наелись. Поэтому чуть больше ее в тебе будет или чуть поменьше – особого рояля не играет. Один хрен почти все от рака помирают… Только от разного.
– А дети…
– Вот детей, конечно, жалко. Нам санэпидстанция талдычит: не кормите детей со своих огородов, не давайте им молоко от своей коровы, если корова у кого еще осталась – все продукты покупайте в магазине, там они чистые. А много ты накупишь при зарплате в десять тысяч? Конечно, кормимся от огородов – как и раньше. Еще от леса – ягоды, грибы…Говорят: если их как следует промыть, проварить или замариновать – особого вреда уже не будет. А избы топим здешними дровами, пускай они тоже загрязненные. За газ платить слишком дорого выходит. Да, насчет леса! Вы же вроде как в Ревучее хотели?
– В Ревучее и в Любечане.
– Сейчас соседа кликну – подвезет.
Ревучее – это сказочный лес из моего детства. Прозрачный, лиственный, с ревущими чистейшими ключами, от них он и получил свое название. Здесь я впервые с волком повстречался, не говоря уже о всяких зайцах, лисах… А Любечане – это соседнее село уже, считай, почти что на Черниговщине. Мы с бабушкой частенько ездили туда к ее многочисленным украинским подругам. Но что это? В лес больше не зайдешь – его прорезала спираль колючей проволоки.
– А это новая граница с Украиной, – пояснил водитель. – Если хотите сфоткать – только из машины. На дорогу лучше не выходить – можно на погранцов нарваться. Коли повяжут, будете потом неделю с ними разбираться: кто вы, что вам здесь надо, может, вы в Украину нелегально собрались? В прошлом году я по грибы пошел, на них нарвался, без грибов остался и еще пять тысяч штрафа заплатил. В Любечане тоже лучше не соваться – там чужаков сразу вычисляют. Кстати, а что у вас в Москве говорят: Белоруссия от нас вот так же отгородится? Или все-таки сделают союзное государство? Или, не дай Бог, получится второй Донбасс?
Я не нашелся, что ответить на этот заковыристый вопрос.
А ведь когда-то это были вольные края, где украинские казаки привечали русских старообрядцев и беглых крепостных, а богатые гетманы и шляхтичи возводили храмы православные…
Назад мы уезжали в воскресенье. Поезд из Климова до Москвы отправлялся в шесть часов вечера. Поначалу в нашем вагоне оказалось только трое пассажиров. Потом, по мере остановок в местечках с непривычными для русского слуха названиями – Унеча, Почеп, Клинцы, Выгоничи – вагон постепенно заполнялся. По большей части крепкими парнями и статными дивчинами, одетыми, словно близнецы – в кроссовках, джинсах и пуховиках made in China. А после Брянска свободных мест и вовсе не осталось. Потомки здешних искусных шаповалов и ткачей, стеклодувов, столяров и гончаров превратились в московских гастарбайтеров.
Моя супруга погрузилась в интернет.
– Сережа, ты в курсе, что еще двадцать лет назад в Климово работали семь заводов? Теперь не осталось ни одного. А Новозыбков когда-то славился своими ювелирами и был крупнейшим в России производителем спичек – полтора миллиарда спичек в год! Их даже в Персию оттуда поставляли и в разные другие страны.
– Ты что – нарочно мне душу травишь?
– Нет, просто я сама расстроена донельзя. Ехали в райские, по твоим словам, места, а попали…
– А попали в новую – суверенную! – Россию с колючей проволокой в бывшем сказочном лесу.
Сергей ШАЧИН – известный советский и российский журналист и кинодокументалист. Вырос в семье офицера КГБ, однако придерживается либеральных взглядов. За свое творчество удостоился одной правительственной (при СССР) и множества творческих наград.
От редакции. Автор специально не раскрывает имен своих собеседников, чтобы не подвести их ненароком под неприятности с властями…
Комментариев нет:
Отправить комментарий