БЕЗДНА - 2

Эфраим Баух

БЕЗДНА -2

Душа моя – человека, пишущего эти строки – должна быть лишена даже грана вины – быть не просто чистейшей, но каждый ее вздох, биение сердца, движение мысли – должны быть очищающими. Она должна твердо, горько, неотвратимо знать, что именно она избрана на тернистый путь – пройти его, подобно Данте, через все муки Ада, сомнения Чистилища, ослепляющую боль, ощущаемую чудом Рая, мучиться жаждой Льва Толстого – пострадать, но – в отличие от него, рвущегося пострадать за все грехи человечества, быть копией Христа, но не быть подхваченной спасительными крыльями Ангелов. В минуты такого испепеляющего откровения душа теряет спасительную нить Ариадны. Рядно покрывается дырами, рассыпается.

Душа ощущает безумие Ницше, но только это держит ее дыхание, сердцебиение, жизнь. Она должна изначально это скрывать даже от самой себя. ибо в миг, когда она это откроется миру, душа моя окажется самым большим смертным призраком.

НЕИСЧЕЗАЮЩИЙ, КАК САРКОМА, - САРКАЗМ

События этого времени я наблюдал, уже находясь в Израиле. В прошлое канули времена горбачевской перестройки. Процесс пошел. Удивительное дело: как только был демонтирован сталинизм, оказавшийся лишь верхним слоем прогнившей луковицы, вскрылся и всплыл на поверхность сплошной гнилью – ленинизм

Вся эта трагическая эпопея, длившаяся семьдесят лет, подобно фантомной боли, еще долго будет терзать психическое здоровье населения самой большой по территории страны, и сниться ему будет не «крейсер «Аврора»,  а неисчезающий фантом – вышки военной охраны – «вохры» над всеобщей  казармой, сниться будут бесконечные – обнаруживаемые,  или ждущие своего обнаружения – человеческие захоронения. В годы учебы на ВЛК – Высших литературных курсах, я нередко углублялся в бесконечные некрополи Донского и Новодевичьего кладбища, добирался до Востряковского еврейского, и далее.

Донской монастырь я посетил в 2001 году, в бытность свою в Москве, на встрече в ПЕН-клубе России, в качестве Президента ПЕН клуба Израиля.

Поводом посещения Донского монастыря и, главное, Донского кладбища, был памятник , поставленный 21 сентября 2004 года, на месте предполагаемого захоронения в братской могиле расстрелянных  по приказу Сталина руководителей и членов Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК) в подвалах Лубянки, 12 августа 1952 года. Только подумать, что всего через полгода и неделю, 5 марта 1953 года отправился в Преисподнюю наш "достопочтимый корифей", о котором в концлагерях, сначала из уст в уста, затем в полный голос шел крик радости – "Ус сдох". Скандирование неслось над безмолвными полями усопших зеков по всей России.

Стоял я и вспоминал, как в 1977 году, перед репатриацией в Израиль, приехав в Москву, в марте, посетил Новодевичье кладбище рядом с монастырем. Прошел к могиле выдающегося русского философа Владимира Соловьева, ощутив то ли заброшенность, то ли глоток вечности. Скука гнездилась в мраморных и гранитных вензелях, – на памятниках маршалов и генералов. Могила Шукшина была завалена ветками калины. Гипнотизировала отдельная голова на блюде мрамора, низко срезанная по шею, Никиты Хрущева – памятнике работы гениального Эрнста Неизвестного. Голова была цвета кукурузного початка с выставки достижений народного хозяйства. А вокруг головы – хаос из черных и белых глыб мрамора, тщетно рвущийся выглядеть осмысленным. Странно смотрелись в этой Божьей обители стены, окантованные открытками, размножающимися простым делением и прикрывающими сотни ниш, заполненных урнами с пеплом тех, кто развеивал десятилетиями пепел невинных душ. Десятки отверстых ниш пустовали. Тысячи воинствующих атеистов стояли в двойной очереди – за смертью и разрешением быть почетно замурованным в клетку.

В прахе все на одно безличие.

На открытках лица как мертвые куколки, а издали – нечто безликое, шевелящееся во взгляде и замершее стекляноглазие.

Выбившие столько зубов – видят осклабившуюся беззубую маску смерти, весело хихикающую: "Запечатают тебя, дружочек, в горшочек". Горшочки с палаческим прахом. Лучше ли это смешавшихся песком или пылью прахов «братских могил», песчаной пыли животных душ, начисто вычеркнутых из Божьей Книги. Ужас обыденщины может свести с ума.

У выхода из Новодевичьего кладбища пахло туалетом. Серые сумерки колыхались у фонарей. Летящие электрички ножево свистели разбойным железом над обнаженностью Лужников, покоем Новодевичьего кладбища.

Последнее воспоминание: милиция поторапливает – пора закрывать кладбище. На асфальтовой дорожке был виден старик, идущий к выходу, постукивающий палкой. Не тот ли, из веселой шутки, проходящий с кладбище на кладбища, постукивающий палкой по плитам: "Эй, ты реабилитирован… Эй, ты реабилитирован…Эй, ты реабилитирован…

Теперь, ровно через 30 лет, я стоял один на пустынном Донском кладбище. И поэтому не шепотом, а в полный голос произнес заученную на всю жизнь в юности еврейскую поминальную молитву "Кадиш". Я читал ее за отца, погибшего в Сталинграде, и несколько раз в годовщину расстрела Еврейского Антифашистского Комитета, когда в Израиле собирались близкие погибших и их друзья почтить их память. Выступая на этих печальных сходках, я сказал о том, что, по словам главы ЕАК Соломона Абрамовича Лозовского, следователи вели себя, как настоящие антисемиты, используя нацистскую антисемитскую терминологию.

Стоял я у памятника и вспоминал написанное мной стихотворение в тот приснопамятный 1952 год, несколько странно звучащее сегодня и посвященное 25 узникам, казненным в сталинских застенках:

12 августа 1952

Был странный суд. Был поздний час.

Сидел убийца среди нас.

Мы были все – как на вокзале.

Мы даже слова не сказали.

Все знаки тайные сошлись

На этом бледном человеке.

Он был кургуз, опрятен, лыс

И прятал розовые веки.

Он требовал скорей кончать,

Он даже пробовал кричать:

"Есть справедливость! Нету мести!

Скорей на казнь!" – он даже взмок.

А дом качался, как челнок,

И в завтра нас несло всех вместе.

За окнами редела тьма,

И плыли долгие дома,

И, как ножи, часы стучали.

Он плакал, он сошел с ума…

А мы сидели и молчали.

В те страшные дни евреи едва слышно, почти шепотом, распевали:

Вставай, страна огромная,

Вставай, страна погромная…

Вспоминал я у этого памятника Александра Михайловича Борщаговского, благословенной памяти, известного всем автора сценария к фильму "Три тополя на Плющихе". Его, во время очередной антисемитской кампании, внесли в список "космополитов", лишили возможности получать гонорары, не распяли, так расплющили. И проживал он с семьей в подвале многоэтажного дома, где по влажным стенам змеились трубы водяного отопления. Помог ему Константин Симонов, послав в командировку на Дальний восток, писать роман «Русский флаг».

Наше с ним знакомство случилось в Коктебеле в более для него благополучные времена. И свело нас в Сердоликовой бухте, где я, как говорится, по своей геологической специальности, с женой, попал в компанию фанатиков по собиранию камней – сердоликов, халцедонов и топазов. И глава этих фанатиков Борщаговский выклянчил у меня довольно большой сердолик, который мне, как бывает всегда у новичков, попался.

С тех пор началась наша переписка. Он прочитал копию рукописи моего, можно сказать, первого завершенного романа «Остальное: молчание» (последние слова шекспировского Гамлета). Борщаговский написал достаточно обширный отзыв. Рукопись пролежала в издательстве "Советский писатель" и, конечно же, была отвергнута. Вторым, кто, после его прочтения, пытался его пробить, был Юрий Трифонов, но об этом напишу отдельно.

Издали роман в Израиле под иным заглавием – «Кин и Орман». Воистину, согласно пословице, не мытьем, так катаньем, роман прикатился в Россию и вместе с другими моими книгами выставлялся на Московских книжных ярмарках.

Александр Борщаговский прошел, как говорится огонь, воду и медные трубы, прожив 92 года. Несмотря на возраст, он в последние годы совершил истинный подвиг. Ему, по сути, одному удалось получить доступ к архивам процесса над Еврейским Антифашистским Комитетом. Судя по сценарию к фильму "Три тополя на Плющихе", Борщаговский был драматургом высочайшего класса. Кстати, в справочниках Союза советских, а затем, писателей России он проходит по жанру драматургии.

Борщаговский пишет:  «Поиски и случай позволили мне хотя бы отчасти открыть загадку уничтожения Михоэлса и Зускина, ареста Полины Жемчужиной… Передо мной все тома стенограммы процесса, все его протоколы в ни разу не нарушенной временной последовательности: закрытое заседание состоялось 6 июля, затем, по настоянию Фефера, повторилось 10 июля, вдогонку письменным сообщениям Фефера, написанным карандашом…»

И еще. В другом месте:

«Если бы Михоэлс и его спутник не были казнены на черносотенный лад ударом кистеня, гирьки или "фомки" в висок, а были застрелены, я бы назвал эти выстрелы стартовыми. Но стартовыми не для нас – в общем, слепых и благодушных современников – а для людей Берии – деловым переходом к энергичным действиям после томительного ожидания и нескольких лет подготовки…  Расцвел Донос, взмыл, достигая высот 1937 года, с той только разницей, что Донос теперь сделался ликующий, публичный, почти горделивый. Вперед вышел ораторствующий клеветник, объятый священным трепетом и гневом. В тюрьму попали сравнительно немногие. На этот раз шло удушение не нравственности, – удушение совести».

Лишь через 44 года, в 1992 году, в газете «Аргументы и факты» (№19) были опубликованы выдержки из секретного письма бывшего тогда Министром внутренних дел СССР Лаврентия Берия в Президиум ЦК секретарю ЦК КПСС Георгию Маленкову. Письмо было полностью скопировано Борщаговским и приведено в его книге «Обвиняется кровь» (часть опубликована в 10-м номере журнала «Новый Мир», за 1993).

Письмо написано советским бюрократическим, циничным языком. Написано в хладнокровном стиле разбойников с большой дороги, с явным несоблюдением знаков препинания, но, вероятно, не вразрез с «главным корифеем языкознания» (по лагерному шлягеру Юза Алешковского "Товарищ Сталин, вы большой учёный//, В языкознанье главный корифей//, А я простой советский заключенный//. Не меньшевик, и даже не еврей//…). В свое время, в анкете для членов Совнаркома, Сталин написал – «интеллигент» с одним "л".

ИЗ АРХИВНЫХ МАТЕРИАЛОВ,

СКОПИРОВАННЫХ БОРЩАГОВСКИМ

«Совершенно секретно…

В ходе проверки материалов следствия по так называемому «делу о врачах-вредителях», арестованных бывшим Министром Госбезопасности СССР, было установлено, что ряду видных деятелей советской медицины, по национальности евреям, в качестве одного из главных обвинений инкриминировалась связь  с общественным деятелем – народным артистом СССР МИХОЭЛСОМ. В этих материалах Михоэлс изображался как глава антисоветского еврейского националистического центра, якобы проводившего подрывную работу против Советского Союза по указаниям из США.

Версия о террористической деятельности и шпионской работе арестованных врачей Вовси М.С., Когана Б.Б. и Гринштейна А.М. основывалась на том, что они были знакомы, а Вовси состоял в родственной связи с Михоэлсом.

Следует отметить, что факт знакомства с Михоэлсом был также использован фальсификаторами из бывшего МГБ СССР для провокационного измышления обвинения в антисоветской националистической деятельности П.С.Жемчужиной, которая на основании ложных данных была арестована и осуждена Особым совещанием МГБ СССР к ссылке.

Следует подчеркнуть, что органы государственной безопасности не располагали какими-либо данными о практической антисоветской и тем более шпионской террористической подрывной работе Михоэлса против Советского Союза.

Необходимо также отметить, что в 1943 году Михоэлс, будучи председателем еврейского антифашистского комитета СССР, ездил, как известно, в США, Канаду, Мексику и Англию и его выступления там носили патриотический характер.

В процессе проверки материалов на Михоэлса, выяснилось, что в феврале 1948 г. (ошиблись на месяц: убийство Михоэлса было совершено 12 января 1948. Еф.Б.) в городе Минске бывшим заместителем Министра Государственной Безопасности Белорусской ССР Цанава, по поручению бывшего Министра Госбезопасности СССР Абакумова, была проведена незаконная операция по физической ликвидации Михоэлса.

В связи с этим Министерством Внутренних Дел СССР был допрошен Абакумов и получены объяснения Огольцова и Цанава об обстоятельствах проведения этой преступной операции. Абакумов показал: "Насколько я помню, в 1948 году Глава Советского Правительства И. В. Сталин дал мне срочное задание – быстро организовать работниками МГБ СССР ликвидацию Михоэлса, поручив это специальным лицам. Тогда было известно, что Михоэлс, а вместе с ним и его друг, фамилию которого не помню, прибыли в Минск. Когда об этом было доложено И. В. Сталину, он сразу же дал указание – именно в Минске и провести ликвидацию Михоэлса под видом несчастного случая, т.е. чтобы Михоэлс и его спутник погибли, попав под автомашину. В этом же разговоре перебирались руководящие работники МГБ СССР, которым можно было поручить проведение указанной операции. Было сказано – возложить   проведение операции на Огольцова, Цанава и Шубнякова. После этого Огольцов и Шубняков вместе с группой подготовленных для этой операции работников, выехали в Минск, где совместно с Цанава и провели ликвидацию Михоэлса.

Когда Михоэлс был ликвидирован и об этом доложили И. В. Сталину, он высоко оценил это мероприятие и велел наградить орденами, что и было сделано».

Огольцов, касаясь обстоятельств ликвидации Михоэлса и Голубова, показал:  «Поскольку уверенности в благополучном исходе операции во «время автомобильной катастрофы» у нас не было, да и это могло привести к жертвам наших сотрудников, мы остановились на варианте – провести ликвидацию Михоэлса путём наезда на него грузовой машины на малолюдной улице. Но этот вариант, хотя был лучше первого, но он тоже не гарантировал успех операции наверняка. Поэтому было решено через агентуру пригласить в ночное время в гости с каким-либо знакомым, подать ему машину к гостинице, где он проживал, привезти его на территорию загородной дачи Цанава Л.Ф., где и ликвидировать, а потом труп вывезти на малолюдную глухую улицу города, положить на дороге, ведущей к гостинице и произвести наезд грузовой машиной. Этим самым создавалась правдоподобная картина несчастного случая наезда автомобилем для людей, возвращающихся с гулянки, тем паче, подобные случаи в Минске, в то время были очень часты. Так было и сделано».

Цанава, подтверждая объяснения Огольцовым обстоятельств убийства Михоэлса и Голубова, заявил: «Зимой 1948 года, в бытность мою Министром Госбезопасности Белорусской ССР, по ВЧ позвонил мне Абакумов и спросил, имеется ли у нас возможность для выполнения одного важного задания И. В. Сталина? Я ответил ему, что будет сделано. Вечером он мне позвонил и передал, что для выполнения одного важного решения правительства и личного указания И. В. Сталина в Минск выезжает Огольцов с группой работников МГБ СССР, а мне надлежит оказать ему содействие.

При приезде Огольцов сказал нам, что по решению Правительства и личному указанию И. В. Сталина должен быть ликвидирован Михоэлс, который через день или два приезжает в Минск по делам службы.

Убийство Михоэлса было осуществлено в точном соответствии с этим планом. Примерно, в 10 часов вечера трупы Михоэлса и Голубова завезены во двор дачи Цанава, немедленно сняты с машины и раздавлены грузовой машиной. Примерно в 12 часов ночи…трупы были погружены в грузовую машину, отвезены и брошены на одной из глухих улиц города. Утром они были обнаружены рабочими, которые об этом сообщили в милицию».

Таким образом, Министерством Внутренних Дел СССР установлено, что в феврале 1948 года Огольцовым и Цанава, совместно с группой оперативных работников МГБ – технических исполнителей – под руководством Абакумова была – проведена  преступная операция по зверскому убийству. Учитывая, что убийство Михоэлса и Голубова является вопиющим нарушением прав советских граждан, охраняемых Конституцией СССР, а также в целях повышения ответственности оперативного состава органов МВД за неуклонное соблюдение советских законов, МВД СССР считает необходимым:

а) Арестовать и привлечь к уголовной ответственности бывшего заместителя министра МГБ СССР Огольцова С.И. и бывшего Министра Госбезопасности Белорусской ССР Цанава.

б) Указ президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями участников убийства Михоэлса и Голубова отменить.

Л.П.Берия

2 апреля 1953 года».

МЕЖДУ ДВУМЯ ДАТАМИ МОЕГО РОЖДЕНИЯ

По нумерологическому ли, мистическому закону, пять зловещих лет протянулись между двумя датами моего рождения – 13 января 1934 года, убийством Михоэлса, с 12 на 13 января 1948, и 13 января 1953 – «делом врачей-вредителей».

1 декабря 1949 был закрыт Государственный Еврейский театр – ГОСЕТ. 15 июня 1949 года из библиотек было изъято 500 книг еврейских авторов на русском языке. В июне 1953 года

арестованный полковник МГБ Михаил Рюмин который особенно отличился издевательствами над заключенными ЕАК, на допросе дал показания:

 «С конца 1947 года в следственной части по особо важным делам начала проявляться тенденция – рассматривать лиц еврейской национальности врагами Советского государства. Эта установка приводила к необоснованным арестам лиц еврейской национальности и обвинению в шпионаже в пользу Америки».

Готовилось ритуальное убийство еврейских интеллигентов.

В печати не было и намека на истинное состояние начала войны с Германией, когда СССР стоял на грани оглушительного катастрофического поражения. Из 170 советских дивизий 124 полностью потеряли боеспособность и были расформированы. Четыре миллиона советских бойцов попали в плен к немцам. Именно тогда «корифей» в отчаянии послал еврейскую делегацию с Михоэлсом во главе в США. Евреи в мире собрали 45 миллионов долларов, евреи Палестины – 800 тысяч долларов. На эти деньги было приобретено 1000 танков и 500 самолетов. Эту свою «слабость» «корифей» евреям простить не мог.

 Официальных сообщений об аресте ЕАК не было. Внешне выглядело, как внезапное исчезновение известных на Западе людей.

В Нью-Йорке, в марте 1949, председатель Союза писателей СССР Александр Фадеев лгал, что видел своих еврейских коллег совсем недавно. Молчал и обманывал западных коллег и Илья Эренбург.

В апреле национальный комитет Коммунистической партии США поручил Говарду Фасту, автору всемирно известного романа «Маккавеи – братья мои», предъявить Фадееву в Париже обвинение СССР  в «вопиющих фактах – актах антисемитизма», перечислив ему все факты репрессий, исчезновений и антисемитских публикаций в прессе. Фадеев всё отрицал.

В целях дезинформации сотрудники МГБ устроили приехавшему на гастроли в Москву Полю Робсону встречу с идишским поэтом Ициком Фефером, которого переодели в тюрьме и привезли в   гостиницу, на встречу с Робсоном. Певец сразу же догадался, что это инсценировка. Москвичи подсказали. Тем не менее американские левые, зная реальность, продолжали публично лгать и защищать СССР.

Альберт Эйнштейн внес печальную щепотку горечи в те дни, сказав:

«Антисемитизм – это тень еврейского народа».

22 ноября 1955 года был отменен приговор всем осужденным членам Еврейского Антифашистского Комитета, чья трагическая история шаг за шагом воссоздавалась в восьмидесятые-девяностые годы ХХ века. В годы учебы на Высших литературных курсах в Москве, ВЛК, мне шли в руки сочинения Авторханова – «Империя Кремля. Советский тип колониализма», «Загадка смерти Сталина», и особенно – книга итальянского ученого Джузеппе Баффо «История СССР».

По неписанному закону «игры слов» - «российский» и «расистский» не только связаны рифмой, но и скрыто притягиваются друг к другу.  И чем больше это отрицается, тем сильнее сближается. Почти по Маяковскому – «Партия и Ленин – близнецы-братья». Накопившийся сарказм, подобный саркоме, возникшей от оскомины повторяющихся панегириков в связи со 100-летием Октябрьской революции нельзя хирургически отсечь или прикрыть бледными марлевыми лентами кинематографа типа «Демон революции» (о Парвусе) или «Троцкий». Это – как сорвать бинт с незаживающей раны или пытаться размахивать руками при неизлечимой проказе.

Эта мысль плавно пробуждала дремлющую в подсознании мысль-близнец: Гитлер и его приспешники не скрывали, что их символика заимствована у коммунистов. Тот же красный флаг. Свастику издалека легко было спутать с «серпом и молотом».

Новым стратиграфическим пластом, выражаясь языком геологии, становился унавоженный на «просторах родины чудесной» «радостной песней о великом друге и вожде» горизонт плотно уложенных мертвецов «от края и о края».

Слово «братство» не сходило с уст, и особенно, не просто цинично, а преступно, звучало в сочетании «братская могила».

Ведь в ней, воистину по-братски нерасторжимо, навеки, слились в вечном объятии души жертв и палачей после двойного над ними изгаляния – расстрела и, затем, превращения в пепел, как сжигают мертвые, но, все же, твердые тела, прошедшие кровавую мясорубку. И этим какой смертельный удар наносится родным и близким, имя которых – легион, которым нагло лгут, прикрываясь листком с не понятной до конца фразой – «без права переписки». «Гуманисты» - коммунисты изобрели новую форму милосердия на основе «обострения классовой борьбы». Ничего, что Ильич, имя которого Ленин, называл Льва Толстого «Зеркалом русской революции», но сам полностью исказил реальность в этом зеркале, при взгляде в которое впадал в ярость, матерился и призывал бить людей по головке. И уже совсем осатанев от длящегося вокруг безобразия жизни, в романе Василия Гроссмана «Всё течет…»  Ленин каждый раз попишет чуть, и тут же выбегает «полаять на луну».

Большевики же окружали его, стоя на задних лапах, подвывая и, таким образом, усваивая свой новый статус пришедшего Хама, снимающий с них тяжкое время свободы выбора.

НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ ПРАХИ

Мои бесконечные блуждания по Московским кладбищам чаще

приводили к некрополям Донского монастыря.

В 2007, будучи, очередной раз в Москве, и по старой традиции посещая кладбища, я неожиданно наткнулся на церемонию перезахоронения генералов белой армии Деникина и Каппеля с женами. В памяти мгновенно возникла сцена из фильма – психическая атака каппелевцев под барабанную дробь на порядки красной армии.

К югу от стены монастыря начало расти и расширяться Новое Донское кладбище, на котором хоронили в течение всего Двадцатого века. В 1927 году здесь построили первый крематорий в стране.

В 2008 году за алтарем храма Иоанна Лествичника похоронен Александр Солженицын.

А, кажется, совсем недавно «родные наши «гепеуры» подхватили его под белы ручки и вывезли в Берлин. Тут же вслед неслась частушка:

Самолет в Берлин летит.

Солженицын в нем сидит.

- Вот-те, нате,

Хрен в томате, -

Бёлль, встречая, говорит.

Тут же, на Новом Донском, отдыхают от жизни люди умственного труда. Меня всегда пугают, записанные в блокнот столбиком имена. Что-то в этом есть от доноса. Раньше, записывая имена, я всегда вел круговое наблюдение: не следят ли за мной. Тем не менее. Вот – некоторые имена из списка.

Писатель Ирина Грекова. Настоящее имя – Ирина Вентцель.

Исторический писатель и разведчик Иосиф Ромуальдович Григулевич, выступавший, как подобает шпиону, под разными именами. Сомнительное     настоящее – Юозас Григулявичус.

Поэт Евгений Долматовский.

Прозаик Лев Копелев (перезахоронили из Германии).

Кинорежиссер, автор серии «Семнадцать мгновений весны» Татьяна Лиознова.

Правозащитник Кронид Любарский.

Великий театральный режиссер, создатель незабываемого театра «На Таганке» Юрий Любимов, в восьмидесятые годы лишенный советского гражданства, у которого я брал интервью поводу его постановки в театре «Габима» пьесы Исаака Бабеля «Закат».

Великолепный актер Валентин Никулин, выступавший в 1994 году на вечере в Доме Писателя, в Тель-Авиве, посвященном моему 60-летию.

Валерия Новодворская – честнейший и талантливейший человек, можно сказать, - совесть нашей интеллигенции.

Гоша Полонский, киносценарист, автор фильма «Доживем до понедельника».

Павел Судоплатов – разведчик.

Киносценарист Валерий Фрид. С ним и его напарником Дунским я, впервые в жизни получивший путевку в Дом творчества в Гаграх, пересекся в 1965 году,

Игорь Шаферан – поэт-песенник.

Поэт Яков Хелемский, с которым я был знаком по Переделкинскому Дому творчества.

Сюда же затесался, стоящий несколько особняком, памятник на могиле обер-палача, лично расстрелявшего не то 20 тысяч, не то 40 тысяч жертв, безграмотного и, тем не менее генерал-майора, ушедшего в Преисподнюю, после того, как его лишили всех наград, - Василия Блохина.

Личный охранник Сталина генерал-лейтенант Николай Власик.

Григорий Григоренко, генерал-полковник, в конце жизни ставший диссидентом.

Соломон (Шломо) Михоэлс – гениальный еврейский актер, упомянутый мной выше.

Фаина Раневская – гениальная еврейская актриса.

Выдающийся дирижер Хайкин. Когда ему предложили поменять фамилию, он согласился сменить лишь одну букву – вместо «а» - «у».

Мария Алексеевна Гартунг – дочь Александра Сергеевича Пушкина. Как светлая вспышка во мраке.

Переходим к центральной аттракции Донского кладбища –

«ОБЩАЯ МОГИЛА №1. ЗАХОРОНЕНИЕ НЕВОСТРЕБОВАННЫХ ПРАХОВ»

Пока я записывал имена всех этих расстрелянных, затем сожженных в крематории, не имеющих отдельных захоронений, по сути, развеянных по ветру, стало темнеть. Никто за мной не следил, не задерживал. Вокруг меня кружились одни тени, утончившиеся до предела при прохождении нескольких кругов Ада. Я пытался представить себе их с начала покорное ожидание выстрелов. Потом – покорное волочение их не совсем еще мертвых тел, укладывание по двое, как поется в песне Галича «Мы похоронены где-то под Нарвой» - «… так и лежим, как шагали попарно». Третий или четвертый круг был хоть и короток, но более невыносим: забрасывали во рвы или закидывали на грузовики, переоборудованные в фургоны с красочной надписью «ХЛЕБ». Где-то зарывали. Утюжили бульдозерами цемент. Наконец наступал покой, знаменитая Шекспировская - «Дальше – тишина».

Больше всех из списка мне было жалко выдающегося писателя Исаака Эммануиловича Бабеля, чья любимая жена Антонина Пирожкова, талантливый инженер-метростроевец, пережившая барьер в сто лет, все годы не хотела смириться с ложью письма «без права переписки», и все искала по лагерям любимого мужа. Жаль потрясающего театрального режиссера Всеволода Мейерхольда, которого никакая жена не разыскивала, поскольку ее, актрису Зинаиду Райх, просто убили в те дни, когда его пытали. И еще было жалко идишского детского писателя Льва Квитко.

Все остальные были простыми людьми, которые достигли успехов на поприще военном, политическом и общественном, главным образом, по знакомству или по протекции.

В голове все время вертелась фраза - «Не стало Сталина».

Вот – список.

Авель Енукидзе – политический деятель.

Богдан Кобулов, генерал-полковник КГБ, палач, приближенный Берии.

Александр Косарев, политический деятель.

Косиор, политический деятель.

Григорий Кулик, маршал.

Константин Маслов, прокурор города Москвы.

Меркулов, генерал армии.

Архиепископ Питирим.

Павел Постышев, политический деятель.

Давид Моисеевич Соколинский, старший майор ГБ.

Тухачевский Михаил Николаевич, маршал.

Уборевич Иероним, командарм первого ранга.

Фриновский Михаил, командарм первого ранга.

Чубарь В.Я., политический деятель.

Эйхе Роберт, политический деятель.

Якир Иона, командарм первого ранга.

ТАК ЭТО НАЧАЛОСЬ

Начало апреля 1956 года было тихо солнечным с мягким воздухом над высыхающими лужами, высокими облачками, беззвучным многообещающим закатом над озером. Но и тут, в приозерном парке с подросшими деревьями, негде было найти уединенный уголок, все аллеи были забиты гуляющими толпами, шарканьем ног и взрывами какого-то вульгарного смеха. Лодочная станция гнулась и скрипела подмостками и уключинами, все лодки на плаву были полны катающимися, очередь у входа на станцию нетерпеливо напирала на дряхлый заборчик, покрикивал кассир, и единственными, кто сохранял спокойствие и невозмутимость, были маляры, красившие лодки, которые, как мертвые рыбы, опрокинутыми кверху брюхом, лежали на берегу. Это были довольно ранние часы субботнего дня. Мы сдавали бег на три километра вокруг озера под бесчисленные советы и тихое улюлюканье гуляющей публики. Неожиданно прибежал какой-то первокурсник, явно взволнованный порученным ему делом и, задыхаясь, передал нашему физруку просьбу самого ректора: срочно и незамедлительно возвращаться в университет. Отстающих подбадривали. В душевых была только холодная вода: это перехватывало дыхание, но и взбадривало. Наблюдалось усиленное движение из всех университетских щелей и закоулков в сторону большого актового зала. Врожденный что ли инстинкт, какой бывает у птиц, никогда не сбивающихся с путей перелета, рассаживал наших любимых преподавателей слева, а всех, читающих историю партии, диамат и истмат, короче, предметы, вызывающие у студентов тихий мат, — справа.  Но на этот раз эти, справа, вовсе потеряли свой прямолинейный и самоуверенный лоск, выглядели неуверенными, беспокойно ерзали. Тревожно и печально было в воздухе, как бывает в начале долгой — иногда многими годами длящейся – панихиды.

По студенческой привычке — никогда и ни при каких чрезвычайных обстоятельствах, не впадать в чрезмерное волнение — я извлек из сумки книжку про масонов. Слово дали какому-то лицу, то ли из горкома, то ли из ЦК, то ли из других органов, имена, названия и фамилии которых забываются в момент их произнесения. Лицо, не менее взволнованное своим поручением, чем прибежавший за нами первокурсник, надело

очки, блеснувшие дорогой оправой.

«Доклад Хрущева на закрытом заседании ХХ-го съезда КПСС о культе личности и его последствиях».

Папская булла. Прежний пахан, державший десятилетиями в страхе и ужасе двухсотмиллионный лагерек социализма, помер. Новый пахан через три года после истерических конвульсий людских масс, затаптывающих друг друга насмерть по пути к гробу помершего пахана, в отличие от служек египетского фараона, добровольно отдающих свою жизнь Хозяину, открывал все мерзости, творимые усопшим, и тем самым выставлял всех этих воплениц и истериков участниками шабаша, лишенными рассудка. Было от чего рыдать вторично. На миг представил себе Никиту Хрущева в папской тиаре и сутане, обшитой золотом. Ничего смешного. Разве обшитый золотыми галунами и увешанный всяческими бриллиантовыми орденами мундир генералиссимуса — не то же самое? А скромный депутатский значок и орден Ленина на отлично сшитом пиджаке Никиты Сергеича не подобен ли перстню с выгравированным на нем светильником на пальцах членов масонской ложи. И откуда у масонов эта страсть к изображениям светильников, ламп, факелов? Не потому ли, что тайны их, не всегда благовидные, вершились во тьме? Светящий ледяным ужасом свет ламп допросов и истязаний бил буквально из каждой строчки читаемого нудным голосом доклада. А кто мы, единым скопищем сидящие в этом зале? Разве мы не разделены незримо на группы, подобные масонским ложам? Во всяком случае, эти, сидящие справа миссионеры пахнущих смертью паханских положений и уложений, они уж точно принадлежат к одной из самых свирепых масонских лож, чьи тайны сегодня нам раскрывают. Вот тебе и далекая от реальности книга о масонах, внезапно и парадоксально оказавшаяся самым точным и необходимым орудием для осознания десятилетиями скрываемой, невыносимо давящей и, наконец, вулканически прорвавшейся действительности. За строками этой книги мерещились грандиозные залежи еще не раскрытых параллелей и ассоциаций. Именно, от этого, внезапно мне открывшегося, а не от ужасов, читаемых монотонно из-под дорогих очков, похолодели кончики пальцев ног, спина покрылась потом, зашевелились корни волос на голове.

Рядом со мной сидел Гришка Буть, пятикурсник с филологического факультета, небритый, едва опохмелившийся. Перочинным ножиком он что-то остервенело вырезал на столе.

«Сейчас я зачитаю вам эти документы...» — сказал монотонный голос с таким выражением, как будто именно он, лично, решился вынести эти документы на суд народа, - «письмо Н. К. Крупской: Лев Борисович! Из-за короткого письма, которое я написала под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе совершить вчера по отношению ко мне необычайно грубую выходку... Я обращаюсь к вам и к Григорию, как к близким товарищам В. И. и прошу защитить меня... от скверных ругательств и угроз..."

—Твою мать, — угрожающе выругался Буть, — кто это Лев Борисович?

— Каменев, — ответил я.

— А Григорий?

— Зиновьев.

— Самые, значит, враги народа и близкие товарищи В. И.? А, сучье вымя, мать твою размать!..

— Тише, товарищ, — зашикали на него сидящие сзади гладко прилизанные и благоухающие одеколоном аспиранты, ловящие каждое слово докладчика, как сладостную облатку, опускаемую им в рот самим новым папой и тем самым причащающим их тайнам папского и мадридского дворов.

— Волк тебе товарищ, — буркнул Буть и с еще большим остервенением принялся скрести ножом по столу.

«...Письмо В.И. Ленина: товарищу Сталину; копии: Каменеву и Зиновьеву. Дорогой товарищ Сталин...»

— Е-мое, — озверел Буть, — тебе бревном по кумполу, а ты — «дорогой».

«..Предпочитаете ли вы взять ваши слова обратно и извиниться, или же вы предпочитаете разрыв между нами отношений. Искренне ваш, Ленин...»

— Да что они там, все, чокнутые, или совсем иезуиты? Дорогой, вы свернули мне челюсть, а я вам пасть порву, искренне ваш, — орал Буть, но его никто не одергивал, ибо в зале тоже стоял страшный шум. Никакие ужасы, читаемые дальше, почему-то не произвели на братию такого впечатления, как эта ссора двух паханов.

«...Шум в зале...» — добросовестно прочитал докладчик и отпил воды из стакана, — «...значительное число выдающихся... пало жертвой деспотизма Сталина».

Сжав скулы и побледнев, благоухающие аспиранты и ассистенты с кафедр истории партии и всяческих матов, вкупе со своими доцентами и профессорами, на глазах беспартийной публики привыкали к новому словосочетанию — «деспотизм Сталина».

«...Сталин создал концепцию «врага народа» ...Массовые аресты и высылки многих тысяч людей, расстрелы без суда и нормального следствия создали обстановку, лишенную чувства безопасности и полную страха и даже ужаса. Поручено расследование причин, сделавших возможным проведение массовых репрессий... Многие были оклеветаны и, часто, не будучи в состоянии выносить варварских пыток, обвиняли самих себя (по приказу следователей-фальсификаторов) во всех видах самых ужасных и неправдоподобных преступлений... Из 139 членов и кандидатов ЦК партии избранных на ХУ11 съезде, 98 человек, то есть 70%,  были арестованы и расстреляны (большинство в 1937-1938 г.г.) (Возгласы возмущения).

В зале — мертвая тишина. Даже Буть перестал скрести ножичком.

«... Из 1956 делегатов Семнадцатого съезда...1108 были арестованы по обвинению в контре...»

— Все про партийную шайку, — процедил сквозь зубы Буть, — а где, простите, простые трудящие?..

«...Семнадцатый съезд известен в истории, как «съезд    победителей».

История свирепым зверем дышала нам в затылок, обнажив свой смердящий смертью, до сих пор тщательно скрываемый поток. И Гриша Буть, втягивая голову в плечи, поворачивался назад, встречая лишь охваченные ужасом и умилением благоухающие лица аспирантов и ассистентов. За медленным и монотонным голосом докладчика машина смерти начинала на глазах набирать невероятное ускорение:

«После убийства Кирова... вечером 1 декабря 1934 года, по инициативе Сталина... Енукидзе подписал... директивное указание: следовательским отделам ускорить... судебным органам не задерживать исполнения смертных приговоров... органам комиссариата внутренних дел...приводить в исполнение смертные приговоры немедленно после их вынесения...»

Впервые в суконном тексте была живая боль, это потрясало: оказывается и от штампованных фраз волосы могут вставать дыбом.

«Обстоятельства убийства Кирова... содержат в себе много непонятного и таинственного... руководящим работникам ленинградского НКВД были вынесены очень легкие приговоры, но в 1937 году их расстреляли. Можно предполагать, что они были расстреляны для того, чтобы скрыть следы истинных организаторов убийства Кирова. (Движение в зале)».

— Ну и что вы на это скажите, проповеднички? — вдруг резко обернулся назад, описав ножичком круг в воздухе, Буть. Аспиранты отшатнулись, и один из них, с рыбьими глазами, сказал:

— Мы сейчас потребуем вывести вас из зала.

— Я бы и сам вышел. Дышать ведь нечем. Смердит, — Буть звучно скреб щетину на щеках, — и вообще пора перерыв. Они что, и нас уморить решили тоже? Нужда есть — в клозет, да и душа горит... Столько-то времени в смердящем пекле...

«...Товарищ Эйхе, член партии с 1905... был вынужден под пыткой подписать заранее заготовленный следователем протокол... На суде он сказал: я не смог вынести пыток, которым подвергали меня Ушаков и Николаев. Особенно первый из них – он знал о том, что мои поломанные ребра еще не зажили... причинял при допросах страшную боль – меня вынудили обмануть себя и других (своим признанием), прошу... умоляю... вновь рассмотреть мое дело, не для того, чтобы пощадить меня. Но для того, чтобы разоблачить всю ту гнусную провокацию, которая, как змея, обволокла теперь стольких людей из-за моей слабости и преступной клеветы. 4 февраля 1940 Эйхе был расстрелян..."

— Падлы, — громко сказал Буть, и слово повисло в плотном, хоть топор вешай, молчании зала. Топор был весьма кстати к другим пыточным орудиям, используемым Ушаковым, Николаевым, Комаровым, Родосом, Заковским и прочими следователями-палачами, которые удостоились быть названными в докладе.

За окном цвела сирень, но запах ее не мог пробиться сквозь заливающую все щели жизни кровь, крики, боль, пороховой дым. За убийственно-суконными строками беспрерывно трещали расстрельные залпы. Я пытался отвлечься чтением о масонах, но строки об ордене избранных, который снимал бремя совести с отдельного человека во имя абсолютной идеи и освящал во имя ее самое кровавое преступление, звучали, как продолжение читаемого вслух доклада: «братство вольных каменщиков» замуровывало весь мир в тюремные стены. Демократическим централизмом пахла вся масонская пирамида, надо было лишь попасть в пыточную школу, прилежно учиться, чтобы пройти по ступеням степеней: ученик палача, подмастерье доноса, мастер допроса, гроссмейстер убийства – все  выше и выше. А на самом верху — Совершенный Мастер смерти, Кровавый рыцарь Востока, Первосвященник Освятитель убийств, Великий Князь, Рыцарь Солнца.

«Одним из наиболее характерных примеров самовосхваления Сталина является его «Краткая биография». Человека делают божеством, рисуют его... как «величайшего вождя, лучшего стратега времен и народов». Не хватало слов, чтобы превозносить Сталина до небес... примеры отвратительного идолопоклонства... Все эти выражения были одобрены и отредактированы самим Сталиным, а некоторые даже дописаны его рукой на корректуре книги».

Дьявол, как явствует из апокрифа, был хром, ибо, сброшенный с неба, при падении сломал ногу. Дьявол, как явствует из закрытого доклада середины двадцатого столетия и Двадцатого сборища, вкупе с обрывочными сведениями, ползущими из уха в ухо от самих патологоанатомов, приближенных к особе, походил на карлика с "широкой грудью осетина", был ряб, в оспинку, левая рука короче правой, два пальца срослись на левой ноге.

Ритуалы масонов. Особенным образом ставили ступни и приветствовали друг друга, как ни странно, жестом Бутя, который провел рукой у горла, мол, осточертело, сил нет. Эти в определенном порядке выстраивались на мавзолее или на газетной странице. Любое смещение от центра означало приговор, а исчезновение из ряда — смертную казнь. Явление Совершенного мастера Смерти в сияющем хрустальными люстрами зале вызывает ритуальное — «все встают» и отбивают ладони, если надо, до третьих петухов. Череп — жертве ежеминутно дают почувствовать собственный череп и кости. Мечи остриями в грудь. Какие еще там мечи, просто отбивают печенку, гасят об кожу сигареты, бьют линейкой по уху или ногой в пах. Последнюю часть доклада с «единодушно одобряя и руководствуясь ленинским принципом» уже никто не слушал, в зале стоял негромкий, но невообразимый шум, да и сам докладчик спешил отстреляться обоймами холостых фраз.

— Этим бы ножичком, — сказал Гриша Буть, проковырявший стол насквозь, — я бы Иоське-корифею голову отчикал.

И ничего вокруг не стряслось, и ничье ухо не заострилось жаждой доноса.

Над головами тяжким облаком висели суконные клише доклада, пахли кровью, гибелью, запахом пусть неполной, но правды.