воскресенье, 12 мая 2019 г.

Подвиг Вулиса или спец-операция по изданию романа «Мастер и Маргарита»


Подвиг Вулиса или спец-операция по изданию романа «Мастер и Маргарита» Tашкентцы Искусство История

Сегодня исполняется 120 лет со дня рождения Михаила Булгакова.
(опубликовано в источнике 15.05.2011. Автор Давид Эйдельман. Спасибо за ссылку Л. Я. Свердлиной.ЕС)
Можно было много написать о самом авторе и его произведениях.
Сегодня, наверное, почти в консенсусе, что «Мастер и Маргарита» — это главный русский роман ХХ века.
Я хочу в нескольких словах рассказать о человеке, который впервые написал о «Мастере» и сделал все от него зависящее, чтобы этот роман дошел до читателя.
Он был ташкентцем. Его звали Аврам, а иногда Август. О нем, сыгравшем роль не «о чину» в истории русской литературы в Ташкенте ходили едкие и завистливые стихи, которые начинались строчками:
Целуйте ручки только старым дамам,
не убоясь насмешливой молвы,
как делал Август бывший Авраамом,
сыскавший славу на любви вдовы…

Вдова – это Елена Сергеевна Булгакова. Про любовь вдовы – сплетня. А история такова.
Вулис не был семи пядей во лбу. Елена Сергеевна часто возмущалась его литературоведческим сентенциями (типа «Платонов — это лапотный Булгаков»).
Он был ташкентским аспирантом, который выбрал темой диссертации советский сатирический роман 30-х годов и искал материал. Не сторить же все только на Ильфе и Петрове.
Он прочитал фельетоны Булгакова. Прочел «Роковые яйца». И решил, что тот мог написать и роман. Почему бы и нет. Если такой имеется, то стоит упомянуть его… где-нибудь после третьеразрядных. На полстраницы.
Вулису стало известно, что вдова писателя еще жива. Он отыскал ее номер и позвонил.
— Добрый день… Я ташкентский литературовед… Только что познакомился с повестью…»Роковые яйца». Судя по этому произведению, Булгаков тоже — как и авторы «Золотого теленка» — талантливый писатель, хотя, понимаю, моя оценка может показаться вам преувеличенной. И вот мне сдается, что после Булгакова должны были остаться интересные рукописи…
Елена Сергеевна уточнила для себя:
» — Скажите, пожалуйста, вы состоите в Союзе писателей?
— Состою. Два года назад принят, — ответствую с гордостью.
— Значит, вы состоите членом Союза… Может быть, вы один из тех, кто ровно ничего не делает, чтобы воздать должное памяти великого русского писателя Булгакова. Не печатает сочинений Михаила Афанасьевича…»
У Вулиса потемнело в глазах, а в руке задрожала телефонная трубка. Она называет его великим, ставит в один ряд с Достоевским и Гоголем, а он…
Вулис пробормотал извинения, а отказ принять его воспринял как должное.
Потом позвонил еще раз.
Елена Сергеевна отнеслась к нему с недоверием, видимо приняв за ГБшного осведомителя и строго сказала, что Булгаков сатирических романов не писал, только философские.
На что Вулис безапелляционно заметил, что всякий философский роман – сатирический. Между нами, весьма сомнительная максима.
Елена Сергеевна, которую считают прообразом Маргариты, которая сама себя иногда называла «Маргаритой», много раз пыталась пробить роман. Она заводила нужные знакомства, спала с нужными людьми, имела роман с самим Фадеевым, но роман не продвинулся ни на миллиметр к публикации. Она работала машинистской, брала халтуру на дрм, пыталась зарабатывать переводами.
Она боялась, что роман выкрадет КГБ, она опасалось, что если кто-нибудь скопирует роман или хотя бы главу из него, то это могут издать за границей, а у всех была на памяти история с «Доктором Живаго» Пастернака.
Она знала, что нет никакого шанса, что роман опубликуют в СССР.
С Вулисом встретилась неохотно. Сначала на лестничной клетке.
Он попытался наладить общение. Но до рукописи романа «Мастер и Маргарита» она его сразу не допустила.
Потом сказала:
— Это я должна спросить у Миши…
В следующий визит Вулиса она вручила ему рукопись.
— Миша разрешил.
Но читать разрешила только в её квартире, ежедневно перед выходом показывая ей собственные записи, чтобы, не дай Бой, в них не было какого-нибудь цельного фрагмента. Пару раз она закатывала скандалы, когда ей казалось, что цитаты слишком большие.
Потом они начали обсуждать. Вулису роман понравился. Он стал читать другие произведения.
Предложил попытаться издать что-то в Ташкенте.
В Ташкент Вулис возвращается, везя в портфеле несколько неизданных произведений Михаила Афанасьевича. «Записки покойника» он отнес в журнал «Звезда Востока», пьесу «Иван Васильевич» — в местный театр. То была уникальная эпоха первоизданий. Воспользовавшись «оттепелью» оставшиеся в живых родственники доставали из сундуков уцелевшие произведения своих запрещенных, посаженных, расстрелянных отцов, матерей, братьев. Зачастую провинциальные журналы оказывались смелее столичных и решались публиковать то, что в Москве и Ленинграде не проходило.
Но и журнал и теарт от Булгакова отказались. И не по причине политической цензуры. Просто, в театре, например, «Иван Васильевич» был сочтен не очень удачной пародией на уэллсову машину времени. Очень трудно признать руку мастера, если об авторе неизвестно точно, что он Мастер, а под произведением не весит соответствующего ярлыка, гласящего, что это шедевр.
Впервые, «Мастер и Маргарита» упомянут в кандидатской диссертации Вулиса. Это был человек, который рассказывал о романе всем знакомым, водил к Елене Сергеевне людей, чтобы они прочитали рукопись. Содержание романа было изложено в диссертации очень подробно. И он, и Елена Сергеевна посчитали это необходимым именно потому, что роман оставался неопубликованным. На основе диссертации была издана литературоведческая монография. Книжка Вулиса печаталась в Ташкенте, и когда ее доставили в Москву, он поспешил на Суворовский бульвар.
— Это чудо! — восклицала Елена Сергеевна. — Это просто чудо! Это все штуки Воланда!
То что Вулис был простым советским человеком из Ташкента, а не эстетом, снобом и литературным гурманом – это счастливый факт в литературной судьбе «Мастера и Маргариты».
Позже, когда поднятая Вулисом волна уже привела к напечатанию «Театрального романа» в журнале Новый мир, Елена Сергеевна стала чаще пускать к себе людей ознакомиться с книгой. В частности, прочли роман и «ахматовские юнцы», молодые поэты.Никому из них, включая Бродского, книга не понравилась. Вот что пишет Анатолий Найман, наиболее культурно-чуткий из этого круга автор, в своих воспоминаниях об Анне Андреевне:
«В тот зимний день, уходя, Елена Сергеевна повернулась ко мне и сказала: «Если хотите, я могу дать вам прочесть другой роман мужа, у себя дома, разумеется». За три дня в ее квартире со светлыми, словно воском натертыми, полами и павловской мебелью, в доме у Никитских ворот я прочел две папки «Мастера и Маргариты». Я признался Ахматовой, что сладкие часы чтения, тем более обаятельного, что оно совершалось в этой исключительной и самой выгодной для него обстановке, в конце концов осели во мне томящим разочарованием. Пленительный, живой, «булгаковский» слой советской Москвы должен был, по замыслу писателя, включиться в евангельский, то есть вневременный, «вечный», а вышло, что он низвел его до себя и в виде стилизованной исторической беллетристики, написанной к тому же без заинтересованности, «на технике», включил в себя. Она ответила неохотно: «Это все страшнее», — может быть, не именно этими словами, но в этом смысле, потом спросила насмешливо: «Ладно, что она его вдова, вы не догадались, но вам хоть понятно, что она Маргарита?»
Она называла Булгакову «образцовой вдовой», то есть делавшей для сбережения и утверждения памяти мужа все, что было в ее силах. Она рассказывала о преданности этой молодой, красивой, избалованной женщины полуопальному, а потом смертельно больному мужу».
Но роман напечатать было нельзя, если бы не еще обстоятельство связанное с Ташкентом. В 1958 году Константин Симонов был снят с должности редактора «Нового мира» и отправлен в Узбекистан собственным корреспондентом «Правды» по Средней Азии.
В Узбекистнае к автору «Жди меня» относились как к живому богу, сброшенному с олимписких чертогов на грешную землю. Мой учитель географии, Вениамин Акман и через четверть века после держал в кабинете выцветшую фотографию Константина Симонова в Каракумах. И всегда указывал, что это лично он увековечил. И жаловался, что мог бы и сам сфоткаться с великим поэтом, но… кто ж на кнопку бы нажал?! Ящерица?!
«Божество» было очень доступным и кампанейским. «Когда есть Ташкент, — мрачно, но с мужественным достоинством шутил Симонов, — незачем уезжать на семь лет в Круассе, чтобы написать «Мадам Бовари»». В Ташкенте о писал «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются». И охотно дружил с молодыми журналистами. Среди которых был и Вулис.
Вулис пригласил его на защиту своей диссертации. Самого! Все были поражены. Неприятно поражены. Ишь, замахнулся. Симонов пришел на защиту провинциальной диссертации, появившись в зале ровно за минуту до начала процедуры. Константин Михайлович во время обсуждения попросил слова и своим раскатисто-картавым говором произнес какие-то ободряющие слова, дал нужные советы и напутствовал храброго исследователя.
К чести Симонова надо сказать, что друзей своих он не забыл и когда его вернули в Москву.
Вместе с Вулисом он обсуждал издание «Библиотеку сатирического романа» в приложение к журналу «Огонек». Те, кто постарше, помнят какая это была борьба за подписку на собрания сочинений, которые выходили в приложению к «Огоньку».
Собственно сама идея принадлежала Вулису. Он хотел издать единным собранием сочинений романы описанные в его диссертации.
Сам он вспоминал об этом так:
«А что это «Мастер и Маргарита»?
— Это очень сложный роман… — начал мямлить я. — Действие происходит параллельно в двух временах… Библейские главы чередуются с современными… Сатана попадает в Москву тридцатых годов…
— Вы мне проще скажите: это за советскую власть или против?
— Это не о том…»
В конце восьмедесятых, когда Вулис вспоминал эту историю, он говорил, что сейчас бы он не замешкался. И прямо сказал, что роман за советскую власть.
Ваш покорный слуга в конце восьмидесятых тоже не замешкавшись ответил бы, что роман против советской власти. Сейчас бы я, наверное, не стал бы утверждать это столь категорично.
Симонов пошел к редактору Софронову «Огонька» с планом.
«- Замечательная идея! — похвалил Софронов. — Читателю наслаждение, издательству прибыль, а нам — слава!»
И вдруг, вглядевшись в наименования, встревожился:
« — А что такое Булгаков — «Театральный роман», «Мастер и Маргарита»?»
Вулис начал было мусолить, как он выразился, разъяснительные фразы, но его перебил Симонов.
«- Это еще нужно продумать. Возможно, понадобится замена».
Но проект не был тогда осуществлен. Тому помешали разные обстоятельства.
Однако Симонов заинтересовался. Прочитал роман «Мастер и Маргарита» и стал его горячим поклонником. Так постепенно создавалась общественная атмосфера приятия романа. Становилось все более необъяснимо, почему произведение, о котором все кругом говорят, не печатается до сих пор. Стали выходить другие произведения Булгакова. Вышел том драматургии. Сама Елена Сергеевна стала получать заказы из издательств на переводы с французского.
И наступил день, когда Вулису передали: «Свяжитесь с Поповкиным. Он хочет с вами переговорить».
Поповкин возглавлял журнал «Москва». «Толстый» журнал, он был, как бы это сказать, не первого класса. Негласно приравнен к «местным» — региональным, провинциальным «толстым» журналам, вроде той же «Звезды Востока», «Литературной Молавии» или «Байкала».
Поповкин решил печатать «Мастера и Маргариту».
Он прочитал монографию Вулиса, которую энтузиасты подсовывали всем кому можно. В монографии Булгаков был ого-го каким советским. Вулису заказали предисловие. Телефонная будка, в которой Август-Аврам обнаружил, повесив трубку, показалась ему сказочной каретой, мчащейся в те дали, где в вечном покое пребывают Мастер и его возлюбленная.
По неписаным правилам того времени подобные публикации должны были обставляться предисловиями или послесловиями, или идеологически правильными комментариями. Делалось это с целью не столько просветить читателя, сколько притупить бдительность недоверчивых чиновников из ЦК КПСС. Читателю, дескать, будет разъяснено, что роман «Мастер и Маргарита» не «против советской власти«, а «о другом«. Вулис прекрасно понял, чего от него хотят.
Дальше начался финальный этап битвы за роман. Было намерение дать в журнале лишь первую, менее сложную часть романа, оправдав сокращение формой подачи: из архивных материалов. Потом, было решено, что предисловие Вулиса будет послесловием, а представить читателям журнала Булгакова должен генерал Симонов. Симонов — это все-таки сила, и в глазах цековских работников его имя звучит убедительно. «А ваше предисловие, — чтобы как-то утешить его, сказал Поповкин, — мы дадим как послесловие».
Потом редакция решила первую часть романа выпустить в одиннадцатом номере журнала за 1966 год. Т залечь. Обождать. Поглядеть на реакцию начальства. И если все сойдет благополучно, окончание романа дать в первом номере за 1967 год. Ну, а если реакция будет неблагоприятной? И вторую часть романа опубликовать не удастся? Тогда послесловие Вулиса тоже не увидит света, и труд его пропадет втуне? Вроде бы неловко перед ним… И на редколлегии было принято соломоново решение: первую часть романа «обложить» и предисловием, и послесловием!
Вот собственно и все. Так появился в печати «Мастер и Маргарита». Роман вышел с огромными купюрами, цензурными исправлениями и искажениями. При публикации романа в журнале «Москва» Е.С.Булгакова подписала все купюры. Это был совет К.М.Симонова: главное – выпустить роман в свет, в любом виде.
А потом был полностью передан для публикации заграницу через советское акционерное общество ”Международная книга”.
«— Роман о Понтии Пилате.
Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе, Воланд рассмеялся громовым образом, но никого не испугал и смехом этим не удивил. Бегемот почему-то зааплодировал.
— О чем, о чем? О ком? — заговорил Воланд, перестав смеяться.— Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть,— Воланд протянул руку ладонью кверху.
— Я, к сожалению, не могу этого сделать,— ответил Мастер,— потому что я сжег его в печке.
— Простите, не поверю,— ответил Воланд,— этого быть не может. Рукописи не горят.— Он повернулся к Бегемоту и сказал: — Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман.
Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей. Верхний экземпляр кот с поклоном подал Воланду. Маргарита задрожала и закричала, волнуясь вновь до слез:
— Вот она рукопись!»

Замечательная победа израильских школьников на олимпиаде по физике

Замечательная победа израильских школьников на олимпиаде по физике

Израильские школьники добились впечатляющих успехов на Азиатской олимпиаде по физике, которая прошла на прошлой неделе в Австралии.
Израильтяне были удостоены золотой, серебряной, бронзовой и медалями и знаком отличия.
Золотую медаль завоевал Авив Тилингер из школы им. Яакова Хазана в Кохав-Яире.
Серебреная медаль вручена Эялю Волоху из школы им. Мосинзона в Ход ха-Шароне.
Бронзовую получил Эран Ман из колы Цафит в Кфар-Менахеме, Маохиш. Из той же школы знак отличия получил Омри Равад.
Подготовка сборной Израиля к международным научным олимпиадам осуществляется Министерством просвещения совместно с Центром ученых будущего Фонда Маймонида. Олимпийская сборная по физики проходила подготовку в университете имени Бен-Гуриона в Негеве. Академический директор проекта — профессор Хези Йосеф.
Генеральный директор министерства образования Шмуэль Абуав: «Я поздравляю команду с ее впечатляющим достижением. Физика является одним из наиболее важных двигателей науки, и поэтому очень важно вкладывать ресурсы в эту дисциплину. Одной из наших целей является усиление учебной программы на 5 единиц и увеличение количества учащихся, изучающих физику».
Директор Центра ученых будущего, Эли Фрид: «Сборная Израиля по физике — большая гордость для нашего государства. Впечатляющие достижения членов делегации являются результатом усилий и упорства наряду с высочайшим уровнем профессиональной подготовки сборной. Наши учащиеся продемонстрировали свои способности на самом высоком уровне. Мы намерены и впредь предоставлять им все условия для завоевания новых вершин».
В министерстве образования и Центре ученых будущего добавили: «Мы рады принять Международную олимпиаду по физике этим летом в Израиле. Ожидается, что в ней примут участие десятки сборных со всего мира.  Желаем успеха и новых достижений нашей сборной на этой олимпиаде!».
Азиатская олимпиада по физике проводится с 2000 года, и с 2001 года в этом соревновании участвует Государство Израиль. В этом году Азиатские игры были проведены в Австралии, в которых приняли участие 200 студентов из 25 стран.

Возмещение ущерба от ракетных обстрелов. 754 иска

Возмещение ущерба от ракетных обстрелов. 754 иска

Обнародованы требования о претензиях в связи с ущербом от последних обстрелов юга Израиля. Ашдод – город с наибольшим количеством исков
Ян Голд, 

Последствия ракетного обстрела. (Архив)
Последствия ракетного обстрела. (Архив)
Flash 90

Компенсационный фонд налогового управления опубликовал в воскресенье, 12 мая, обновленные данные о размере прямых убытков после последней серии ракетных обстрелов юга Израиля, произошедших неделю назад.
6 групп компенсационного фонда (сотрудники фонда и оценщики / инженеры) развернуты в пострадавших районах, чтобы оценить размер ущерба и оказать помощь гражданам, чье имущество было повреждено.
Около 95% ущерба уже были осмотрены сотрудниками компенсационного фонда и находятся в процессе устранения.
10 семей, которые были эвакуированы в отели, финансируемые фондом, вернулись в свои дома или переехали в альтернативное жилье.
По состоянию на сегодняшний день в фонд было подано 754 претензии в отношении ущерба, нанесенного зданиям (522 претензии), автотранспортным средствам (207 претензий), сельскому хозяйству (15 претензий) и по дополнительным повреждениям (10 претензий).
Город, в котором было подано наибольшее количество претензий – Ашдод. Его жители подали 261 претензию. В Ашкелоне было подано 234 иска, в Кирьят-Гате -28, в Сдероте – 25. Жители небольших населенных пунктов близ границы с сектором Газы подали 206 исков.

ИЗ СТАЛИНИСТА В ДИССИДЕНТЫ


Из сталиниста в диссиденты

03.05.2019

Он проделал путь от сталиниста до диссидента: начал с монографий о Маяковском и Чехове, а закончил гениальными пародиями в самиздате. За чувство юмора его выгнали из партии, но из Союза Зиновий Паперный уезжать отказался: «Над чем же я там буду смеяться?!»
Писатель и искусствовед Владимир Паперный издал книгу о своем отце – «Зиновий Паперный. Homo Ludens». Это сборник воспоминаний разных людей об известном литературоведе, сатирике и пародисте Зиновии Самойловиче Паперном. Поначалу его знали как автора монографий о Маяковском, Светлове и Чехове, позже – как автора эпиграмм и пародий самиздата. Сын хотел показать жизнь советского интеллектуала, вынужденного играть с системой: ум, талант и юмор как способ пережить неизбежное. Зиновий Паперный был востребован даже в трудные времена, но стал бы намного успешней, если бы их не случилось. Но из Союза он не уехал, даже когда стало можно.
Зиновий Паперный закончил Московский институт философии, литературы и истории, который в народе называли не иначе, как «Институт флирта и любовных интриг», аккурат к началу войны. В 1941 году копал противотанковые рвы под Москвой, в 1943-м – работал матросом. По словам сына, после войны был убежден в бесконечности своей физической силы, «которая действительно была поразительной».

«Мне девять лет, – вспоминает Владимир Паперный в книге. – Витька Воробьев кричит мне во дворе: “Уезжай к себе в Биробиджан!” Надо иметь в виду, что дело происходит в январе 1953 года, в разгар кампании против еврейских “врачей-убийц”. В этот момент рядом с Витькой оказывается мой отец, зашедший во двор, чтобы забрать меня. Услышав Витькин призыв, отец мгновенно рефлекторным движением бьет Витьку по щеке. Витька воет от боли. Появляется старший брат Витьки, только что вышедший из тюрьмы. Весь двор замирает: сейчас зарежет. Уголовник подходит к отцу и начинает свое “щас пасть порву”, устрашающе размахивая руками перед носом отца. На папу этот спектакль не производит никакого впечатления. Когда рука уголовника оказывается уж слишком близко от его лица, он берет его руку за запястье, сжимает и властно отводит в сторону. В конце концов уголовник отходит, бормоча что-то вроде: “В милицию буду жаловаться”»

В воспоминаниях про Зиновия Паперного все отмечают, что в нем никогда не было ни капли страха, ни намека на подобострастие. 

В КПСС Паперный вступил вполне идейно, но отправляясь на очередное партсобрание, говорил домашним: «Иду в тыл к врагам». 
В 1948 году – в состоянии тяжелейшей депрессии, по словам сына, во многом вызванной тем, что происходило в стране – он попытался войти в Кремль и рассказать обо всем Сталину. Его немедленно арестовали. Спас, взяв на поруки, Владимир Ермилов, главный редактор «Литературной газеты» – мало того, специально создал под Паперного отдел истории литературы. В течение следующих пяти лет, помимо десятков статей о русской литературе, написал две книги – о Маяковском и о Чехове, в связи с чем стал членом Союза писателей. «Если бы не было его книжек о Чехове, не было бы и его знаменитого юмора, – говорит в книге Майя Туровская. – Он был усидчив, мог сидеть над своими исследованиями, как никто другой. Но для Чехова ему не хватало чувствительности».

В конце 1960-х годов в журнале «Октябрь» опубликовали роман советского писателя и главного редактора журнала Всеволода Кочетова под названием «Чего же ты хочешь?», посвященный борьбе с тлетворным влиянием буржуазной пропаганды. Роман Кочетова настолько был мил сердцу властей, но настолько плох в художественном смысле, что рецензенты всячески уворачивались от прямых высказываний о нём. В кулуарах литераторы поносили Кочетова, но до рецензий их бури не доходили. «Много бывало попыток сгладить, смягчить, высветлить картину нашей жизни в годы культа, но такого оголтело-идиллического описания, кажется, и не припомнишь», – писал Зиновий Паперный в книге «Музыка играет весело», вышедшей в 1990 году.
Близкие говорят, что Паперный острил даже себе в ущерб, сам же он считал, что «самый унылый вид трусости – боязнь смеха». В итоге Паперный не удержался и написал пародию на роман Кочетова, назвав её «Чего же он кочет?». В январе 1970 года он читал пародию в редакции «Нового мира». Выслушав сатирика, Твардовский сначала поблагодарил, а потом добавил: «Ой, смотри, доиграешься» – по-домашнему так сказал. И добавил, что в ближайшие номера пародию не возьмёт. Текст так и не был опубликован в официальной прессе, но вскоре разошелся по всей Москве, напечатанный на машинке.
Вскоре в партбюро Института мировой литературы им. Горького, где Паперный работал с 1954 года и состоял на партийном учёте, передали его «дело». «Паперный не побоялся выступить, в сущности, против целого направления, когорты писателей-сталинистов», – объяснял филолог и друг сатирика Олег Смола. В «Истории одной пародии», появившейся в самиздате после 1975 года, сам Паперный рассказал, как за председательским столом восседал первый секретарь Московского горкома КПСС Виктор Гришин: «был всемогущ и «всесветилен». От парткома института Горького выступал Борис Кирдан, говорил, что Зиновий Паперный – замечательный учёный и смелый автор, раз решился открыто сказать, что думает. Однако его мнение впечатления не произвело, из партии Паперный был исключён. В ожидании рассмотрения своего дела в коридоре, кстати, встретил режиссёра Аскольдова – его тогда тоже лишали членства в партии за фильм «Комиссар».
Паперный отказался писать заявление о восстановлении – впрочем, как и решил в итоге не уезжать из Союза вместе с детьми, которые в какой-то момент переехали в США: «А что я там буду пародировать и над чем смеяться?» После исключения из партии друзей заметно поубавилось, но Паперный писал, что всё равно люди, которые оказывали помощь, были рядом. Некоторое время не давали публиковаться, да и только. 

Смех спасал Паперного тогда от трудностей напрямую – он ездил с платными выступлениями по стране. Когда стал возвращаться в печать и эфиры, друзья потянулись из неизвестности, часто с какими-то нелепыми оправданиями. Ираклий Андроников появился самым последним – позвонил и настойчивым, почти осуждающим тоном спросил, почему Паперные не предупредили его, что сменили телефон. Сын Паперного вежливо ответил, что номер сменился 11 лет назад и он передаст отцу, что звонил Ираклий Луарсабович. Зиновий Паперный не стал осуждать его за продолжительное отстранение, перезвонил, и со временем дружба восстановилась. Дочь Ирина рассказывала, что в их квартире в Москве на Русаковской улице кто только не сиживал: от Лили Брик до Людмилы Петрушевской, включая Лунгиных, Владимира Этуша, Анатолия Эфроса и многих-многих других.

В конце 1980-х Паперный вместе с другом Олегом Смолко организовал первые Мандельштамовские чтения, которые поддержали учёные из Италии, США, Англии, ФРГ, Франции, Западного Берлина и Израиля. Они прошли в университете города Бари в Италии в июне 1988 года. Среди членов советской делегации были легендарные филологи Вячеслав Иванов и Михаил Гаспаров. Большинство участников за границей были впервые. Пять дней на неподконтрольной территории, вспоминал Смолко, на древних улицах, среди итальянцев, сильно смахивающих на грузин. Делегаты очень надеялись, что Осип Эмильевич где-то рядом с ними и тоже дышит благостью этого воздуха. Приближалась свобода.

Другие истории о Зиновии Паперном можно прочитать в книге «Зиновий Паперный. Homo Ludens». М., Новое литературное обозрение, 2019.


Алена Городецкая

Предвзятость или закономерность (Почему у одних много, а у других мало Нобелевских премий?)


07.05.19
Мирон Я. Амусья,
профессор физики

Предвзятость или закономерность
(Почему у одних много, а у других мало Нобелевских премий?)

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
А. Ахматова

Восьмого февраля 2019 в величественном Дубовом зале Дома Учёных, в бывшем дворце Великого князя Владимира Александровича, на Дворцовой набережной в Санкт-Петербурге, состоялись очередные, уже XXII Нобелевские чтения. По давней традиции, на них известные петербургские специалисты по физике, химии, биологии и медицине рассказывают, по возможности доходчиво и понятно неспециалисту, о Нобелевских премиях по своим специальностям, присуждённых в ушедшем году. Отмечу, что премия по экономике, называемая «премией Шведского государственного банка по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля», формально Нобелевской премией не является. Вероятно, по этой причине она не стала предметом чтений, хотя при её присуждении применяются те же строжайшие критерии отбора, что и по остальным научным премиям.
Так получилось, что в 2018 году премии по физиологии и медицине, физике и химии были существенно связаны со здоровьем людей, главным образом, с борьбой против рака. В день Нобелевских чтений я был в Санкт-Петербурге, и пошёл на них. Первым был доклад о Нобелевской премии по медицине и физиологии, которую получили Д. Эллисон и Т. Хонджо «за их открытие терапии рака путём подавления отрицательной иммунной регуляции». В ходе обсуждения этого доклада был задан вопрос о том, можно ли объяснить весьма малое число российских Нобелевских лауреатов предвзятостью, некоей советофобией, а затем и русофобией Нобелевского комитета, или здесь есть иные причины. Так или иначе, этот вопрос довольно часто обсуждается как среди научных работников - профессионалов, так и среди публики, прямо к науке не относящейся.
Разумеется, само обсуждение подобного вопроса есть демонстрация высочайшего престижа Нобелевских премий в области науки. Они давно стали оценкой не только индивидуальных достижений специалистов, мерилом их высочайшего успеха в своём деле, но и отражением интеллектуальных достижений различных стран и народов. Списки Нобелевских лауреатов, рассортированных по странам проживания и работы, а также по этническому происхождению широко используются для обоснования успешности, или, напротив, не успешности системы организации науки в той или иной стране. Этнические списки ласкают национальную гордость одних, и стимулируют искать дискриминацию и предвзятость при раздаче этих премий – у других.
Относительно малое число Нобелевских премий, которые получили СССР и РФ, давно обсуждается в России. Здесь точки зрения простираются от крайней – это проявление русофобии, через «не нужна нам такая премия», до громких заявлений власти с обещанием немедленно этот перекос поправить. Поправить власть хочет, усиленно финансируя всё «передовое, перспективное, прогрессивное», где и надобно «сосредоточить все усилия», а на «второстепенное, не перспективное» не тратить ни ресурсов – людских и материальных, ни времени. Как, однако, отделить зёрна от плевел, и на каком этапе это целесообразно делать, да и возможно ли такое в принципе, власть, разумеется, ни ответа, ни совета не даёт.
         Примеров неприятия премии, открытой и необоснованной ругани в её адрес в печатной продукции, а особенно в интернете, великое множество. Упомяну одиозную статью Нобелевские премии как инструмент нацизма, лжи и некомпетентности, просто поражающую уровнем передёргивания. Однако и среди весьма образованных и как будто разумных людей мелькают доводы – из российских не дали премии тому-то, явно заслуженному, а дали таким-то западным, вполне неприметным. Здесь даются обычно два классических, по мнению приводящих, примера – Д. Менделеев и Л. Толстой.
         Отмечу, что в награждении премиями руководящим документом остаётся последняя версия завещания самого Нобеля, хотя с годами практика присуждения внесла и значительные изменения. В основном, это касается утверждения, согласно которому премии должны выплачиваться «тем, кто за предшествующий год внес наибольший вклад в прогресс человечества». Сравнительно быстро стало ясно, что один год недостаточен для оценки наибольшего вклада в прогресс человечества. Сейчас премии дают и за важнейшие работы 30-40 летней давности. Когда то же это было неодолимым препятствием, а к моменту присуждения первой премии по физике и химии в 1901 г, после опубликования Периодического закона прошло уже 42 года.
Замечу попутно, что Нобелевская премия по литературе должна присуждаться человеку, «создавшему наиболее значительное литературное произведение идеалистической направленности». Следовательно, оценивается не только значительность литературного произведения, но и его идеалистическая направленность. Не очень ясно понимаю, что это такое, но знаю, что именно взгляды Толстого препятствовали получению им премии, на которую он был номинирован много раз.
Нередко говорят о том, что премию получила работа, не первая среди предложивших яркую идею. Однако объектом награждения должны быть люди и работы, внёсшие наибольший вклад в прогресс человечества. Здесь одного оброненного замечания, которое с некой натяжкой можно считать первоначальным высказыванием идеи, но прошедшей незамеченной этим самым человечеством, а иногда и самим автором, для награждения Нобелевской премией явно недостаточно. Требуется определённая разработка, привлечение внимания к проблеме. А для этого необходимо осознание того, что это действительно проблема, а не какой-то проходной вопросик.
Несомненно, режим секретности и определённой изолированности науки в СССР от остального мира «увёл» у него пару премий в области физики. Однако поправка на эти соображения не меняет существенно ситуации. Обещание власти в РФ резко повысить финансирование «передового, прогрессивного, перспективного» неосуществимо, поскольку премии далеко не всегда идут за работы на столбовых дорогах – они, думаю, в основном, приходятся на начало, первые шаги в прокладке, таких дорог. Замечательно сказал Резерфорд, когда при каком-то праздновании выступавший отметил его везучесть, позволяющую всегда оказываться на гребне волны важных работ. Не отрицая своей везучести и нахождения на гребне, Резерфорд просто напомнил, что и волну создаёт он сам. Это то, что прямо с финансированием не связано и им определяется не в решающей мере. Здесь нужна школа, среда, да и кое-что другое, о чём речь пойдёт ниже.
Рассказывавший о премии 2018 по медицине и физиологии, член-корреспондент РАН Е. Имянитов, заведующий отделом биологии опухолевого роста НМИЦ онкологии им. Н. Н. Петрова, практикующий врач-генетик, неожиданно подробно стал отвечать на вопрос о причинах малого числа советских и российских Нобелевских лауреатов. Он подчеркнул, что выделяемые на науку деньги не могут напрямую привести к открытиям в финансируемой области исследований. Имянитов рассмотрел связь между денежной поддержкой какой-либо области науки и ее развитием. По его мнению, начало финансирования определённой отрасли не может привести сразу к прорывным открытиям. Для открытий необходима «критическая масса» специалистов, работающих на высоком, буквально, на мировом уровне. «Сколько для этого понадобится лет, сложно сказать, - 10, 15, 20 лет»,- отметил докладчик.
Имянитов подчеркнул, что нельзя ожидать, будто за счет сравнительно кратковременного, к примеру, пятилетнего финансирования просто, будто ниоткуда, возникнут научные работы высокого уровня. Он отметил, что не имеет смысла перед учеными ставить задачи по совершению прорывных открытий прямо сейчас. По его мнению, надо призвать организаторов направлять деньги на увеличение числа специалистов, способных работать на высоком уровне, и терпеливо ждать результата.
Эти положения сами по себе правильны, но меня насторожило, когда в качестве примера эффективности исследований в СССР докладчик привёл работы по военной тематике, как он выразился, «работы в области обороны», которые финансировались долго, и в которых эта «критическая масса» специалистов якобы была, и есть. Однако весь вопрос о военных разработках уводит от темы, потому что они никогда не были и не могли быть предметом Нобелевских премий по определению, поскольку не служили непосредственно благу человечества. Надо помнить и о роли шпионов, работавших на СССР, и добровольных «помощниках» среди западных научных работников, что увеличивало упомянутую выше «критическую массу» несказанно. Поэтому я счёл ответ докладчика и неточным, и неполным.
Обсуждаемый предмет, особенно в части Нобелевских премий по физике, мне близок, и, рискну сказать, в определённом смысле неплохо знаком. Я неоднократно бывал в Стокгольме и Уппсале в конце 90х, когда там работал практически весь Нобелевский комитет. Этот комитет, играющий основную роль в выборе кандидатов, состоит из активных, т.е. находящихся не в отставке, членов класса (отделения) физики и химии Шведской королевской академии наук. Отмечу, что, в отличие от множества других стран, члены шведской академии наук уходят в отставку по возрасту, оставаясь почётными членами, не имеющими, однако, права решающего голоса по ряду вопросов, включая выбор Нобелевских лауреатов.
Так получилось, что эти люди занимались, в основном, физикой атома. Близость тематики и заинтересованность в полученных моей группой результатов была причиной приглашений в Университеты Швеции, а также в Королевский Технологический институт и Манне Зигбан Лабораторию в Стокгольме. Приятно вспомнить, кстати, как я несколько раз с членами комитета обедал в знаменитом ресторане Ратуши, где проходят ежегодно Нобелевские торжества.
Неоднократно приезжали шведские физики, принимающие участие в работе Нобелевского комитета, и в

Фото. Справа налево: Чл.-корр. С. Инге-Вечтомов, председатель Нобелевского комитета по физике проф. И. Линдгрен, акад. Ж. Алфёров, автор (1996 г.).
ФТИ, и непосредственно ко мне. Одна из таких встреч запечатлена на Фото, где заснят тогда уже бывший председатель Нобелевского комитета проф. И. Линдгрен. Был в гостях в ФТИ и секретарь Нобелевского комитета в 1989-2003 гг. А. Бараньи, с которым мы неоднократно говорили и про физику, и про жизнь. Кстати, и он и другие гости высоко оценивали науку в СССР, и много делали для расширения известности советских учёных по всему миру. Однако видели и дефекты в её развитии. Знакомство с этими людьми убедило меня, что, по меньшей мере в области физики, влияние советофобии или русофобии при выборе работ, заслуживающих Нобелевских премий, исчезающе мало.
Во время приезда в Уппсалу в 1991 член Нобелевского комитета проф. О. Гошинский предложил мне поучаствовать в номинации работ на Нобелевскую премии в области физики. После этого десять лет, ежегодно, я заполнял бланк-представление, предлагая своего кандидата. Примечательно, что это был одностраничный банк, в котором надо было указать имя номинируемого, привести его (их) основные работы по теме премии, дать им кратчайшую аннотацию и сформулировать буквально одним предложением то, в чём состоит достижение. Этим же письмо содержало обязательство не разглашать факт номинации – ни в случае удачи, ни при её отсутствии. Приглашённые представить своего кандидата вместе с прошлыми Нобелевскими лауреатами образуют своего рода международный номинационный комитет. Писем с предложением номинировать Нобелевский комитет рассылает примерно тысячу. Следующий шаг – отбор среди представленных, который проходит в несколько ступеней.
Меня поразила тщательность в работе по отбору кандидатов на премии, включающую само представление, а также многочисленные поездки членов Нобелевского комитета на конференции для оценки важных идей, встреч, как бы ненароком, с их авторами, желание понять оценку той или иной мысли научной общественностью. Существенную роль в выявлении достойных обсуждения направлений исследований, в которых сделаны важные, в принципе заслуживающие премии, открытия, играют регулярно проходящие Нобелевские Симпозиумы. Примерно в середине 70х такой симпозиум проводился по близкой мне тематике, и я был приглашён выступить с докладом. Несмотря на давление Оргкомитета и полную оплату расходов по поездке, разрешения на неё я не получил. Я ни в малейшей мере не намекаю, что моя работа этой премии заслуживала. Но говорю о том, что власти в СССР само по себе получение международной премии своим гражданином интересовало мало.
Я видел и слышал, как при каждом удобном случае тщательно обсуждается принципиальный вопрос – за что давать премию, что есть значительное открытие. Помню, как утренний перерыв на чай в Уппсале провели в спорах, давать Нобелевскую премию за создание молекулы анти-водорода, состоящей из двух атомов анти-водорода, собранных каждый из антипротона и позитрона, или нет. Очевидно, что атом водорода создать можно, можно и молекулу. Но можно ли считать это важнейшим открытием, примечательной вехой в науке на пути к созданию антивещества – это вопрос. Обсуждалось и множество других направлений и возможностей.
Это знание ряда деталей в работе по отбору кандидатов на Нобелевские премии по физике с близкого расстояния, и длительное обдумывание ситуации позволили мне выдвинуть своё, если и не полное объяснение причин малого числа Нобелевских премий в СССР и РФ, то сформулировать один из важных факторов, на это влияющий. Полагаю, что для открытия нужна свобода, притом не только формальная, внешняя – читаю, кого хочу, говорю то, что считаю правильным, голосую, за кого велит голова и душа, но и внутренняя.
Под внутренней свободой я понимаю готовность мыслить нестандартно, сомневаться в любом авторитете по своему усмотрению, ошибиться в своей статье или опыте. И всё это при надёжной гарантии не потерять работу и репутацию из-за неправильного слова, ошибочной статьи, да и иметь от этой работы доход, позволяющий уютно себя чувствовать в верхней половине среднего класса общества. Внешняя и внутренняя свободы, при определённом отличии, тесно связаны друг с другом. Во всяком случае, без внешней трудно обеспечить свободу внутреннюю. А этого не было в СССР, как нет и в РФ. Не способствуют обретению чувства свободы также и торопливое, идущее сверху, реформирование РАН, и командный стиль управления наукой. А без позитивного решения проблем свободы изменить ситуацию с Нобелевскими премиями в сторону увеличения их числа едва ли возможно.
Характеризуя после длительной командировки своего советского гостя, видный английский теоретик сказал о нём: «Он слишком хорошо образован, чтобы сделать открытие». Эти слова вспоминаю часто, особенно в связи с первым впечатлением от Н. Рамзея, лауреата Нобелевской премии 1989 «за изобретение метода разнесённых осциллирующих полей и его использование в водородном мазере и других атомных часах». Я слышал его часовой доклад на конференции Американского физического общества. Он говорил о том, как пришёл к открытию, а я буквально не находил себе места, восклицая про себя что-то вроде «Да он же совсем не знает квантовой механики!». Я ждал «моего часа», чтобы в дискуссии после доклада показать прилюдно его некомпетентность, но промолчал в итоге, поскольку приказал себе: «Сиди и попытайся его понять, а не учить! Ведь это он Нобелевский лауреат, а не ты». Со временем это удалось. Лучше познакомившись с Рамзеем, оценивая глубину и широту размышлений, я увидел его незнание, как абсолютную свободу трактовки, своего рода высшую форму привычного знания.
Вспоминаю, как академик Мигдал, выступал на семинаре теоретиков ФТИ и делился своими впечатлениями о первой поездке в США. На вопрос об общей оценке тамошних теоретиков, он сказал коротко и ясно: «Они ещё не слезли с деревьев». На что из зала мгновенно прозвучал ответ: «И сидя там, собирают свои Нобелевские премии». Этот комментарий звучал, как пощёчина, увы, заслуженная, и даже внешне так был воспринят докладчиком. Отмечу, что свободе фантазии советских теоретиков мешал страх сделать ошибку, показаться некомпетентным. Этот страх поддерживался строго иерархическими, наполненными резким критиканством, особенно сверху вниз, научными семинарами, отражающими стиль и дух, принятый политическим руководством страны.
Сказанное о «полёте фантазии» не должно взбадривать «псевдо-открывателей» - само по себе незнание – вовсе не гарантия успеха. Но для настоящего успеха эта внутренняя свобода просто исключительно важна. Именно поэтому, когда Нобелевскому лауреату А. Гейму, выпускнику МФТИ в РФ, предложили работу в подмосковном вновь создаваемом исследовательском центре Сколково на финансово отличных условиях, то услышали в ответ: «Там у вас люди что – с ума посходили совсем? Считают, что если они кому-нибудь отсыпят мешок золота, то можно всех пригласить. Надо видеть отношение к сэру Эндрю, рыцарю-бакалавру, в самом Манчестере, чтобы понять, насколько это больше просто денег.
Есть ещё такое внеденежное понятие, как оказываемая честь, кавод, как говорят на иврите. Когда Британия хоронит своих воистину великих учёных, литераторов, музыкантов в Вестминстерском аббатстве – традиционном месте коронации монархов – это и живущих, и потомков воспитывает на мысли – «достигай, и тебе воздадут». Отмечу, что знаменитым учёным, не государственным деятелем, места в Кремлёвской стене не нашлось. А для успешной работы учёного нужна полная свобода и при успехе – оказание ему, неизменно честолюбивому, сознающему свой уровень и вклад в науку, достойных почестей.
Приходилось читывать, вроде бы от серьёзных людей, что номинации того или иного учёного из СССР помешал, скажем, местный обком партии. Такое влияние просто невозможно. Как-то воздействовать на отбор кандидатов могла научная общественность СССР, что-то прослышав об обсуждении кандидата. Говорили, что именно такое вмешательство привело к тому, что премию за «эффект Черенкова», получивший это название на Западе, разделили с П. Черенковым И. Тамм и И. Франк. Прямое влияние «Партии и правительства» на научные премии кажется мне просто невероятным, хотя в принципе они могли бы подкупить и кого-то из членов Нобелевского комитета. Но слишком сложна и многоступенчата процедура обсуждения кандидатов, чтобы такое могло удастся.
         Несомненно, лауреаты Нобелевские премий – различные по важности вклада в науку люди. Есть Эйнштейн, Бор, есть и гораздо меньшего калибра учёные. Неизбежны при награждении людьми и ошибки – кого-то недооценили, а кого-то и переоценили. Допускаю, в отдельных редких случаях, влияние чьей-то индивидуальной предвзятости, способной повлиять на финальной стадии отбора. Всё это, однако, не мешает дать очень высокую общую оценку просто колоссальной по значимости для науки работы Нобелевского комитета, сумевшего с самого начала преодолеть естественный людской соблазн, который легко описать чуть перефразированной фразой из известной арии – «сегодня я, а завтра ты, и кончим же борьбу, словивши миг удачи». Я имею в виду возможность начать с раздачи дохода с наследства А. Нобеля комитетчиков друг другу, чтоб «рука руку мыла».
         Памяти Нобеля повезло – члены комитетов, на протяжении уже 118 лет – многих, сумели обеспечить максимально возможную объективность в своей работе, и превратили получение премии в высочайшую честь, которой только может удостаиваться научный работник. Кстати, было много фирм и организаций, готовых пожертвовать очень крупные суммы для расширения списка выдаваемых премий и увеличения их денежного содержания. Комитет от принятия пожертвований отказывался и ряд его членов сожалели, что в 1969 уступили, учредив премию по экономике за счёт средств Банка Швеции.
         Сам Нобель был явно очень талантливый и прозорливый человек. По сегодняшним меркам имевший на момент смерти не ошеломляюще большое состояние – примерно около 200 миллионов сегодняшних долларов США, он приказал основную часть денег и имущества вложить в ценные бумаги. Такое инвестирование кажется сейчас крайне ненадёжным, и потому ряд стран скупают лишь золото, только в нём видя гарантию от потерь. У бумаг Нобеля оказалась иная судьба. Они попали в надёжные руки, многим людям доставили радость через признание их заслуг, а Альфреду Нобелю обеспечили бессмертие.
***
Я благодарю А. Соснова, главного редактора альманаха «Русский меценат», за разговор, который подтолкнул меня к написанию этой заметки.

Иерусалим


Я ХОЧУ ОСТАВИТЬ ЭТО ЗДЕСЬ


Я хочу оставить это здесь.
Семьдесят процентов россиян переосмысливают фигуру Сталина. А я в Норильске, на Библионочи. Норильск - это такой город за полярным кругом, где сейчас - 26, где есть мемориал Нарьянлаг, а за ним гора с вмёрзшими в никогда не оттаивающий грунт телами людей.
Я хочу оставить это здесь.
Женщина - экскурсовод и музейный работник говорит: в память о людях, чья смерть не имела никакого смысла, каждый входящий под ворота Нарильлага, пусть ударит в колокол.
Это не просто. В - 26 веревка на ощупь, как струна, режет пальцы, чтобы раскачать ее и ударить в колокол, нужно серьезное усилие. А я не взяла перчатки. Я на день, вернее, на Библионочь.
И я хочу оставить это здесь.
Я раскачиваю веревку, она тугая, замерзшая, но мне все же удаётся привести в движение язычок, и колокол издаёт протяжный вой.
Я хочу оставить это здесь.
Сколько усилий я потратила, чтобы сраный колокол зазвонил. А за воротами - гора, она состоит из трупов людей, которые - что? Что они здесь делали перед тем, как впасть в вечную мерзлоту? Звонили в колокол?
Нет, ели д@рьмо.
Женщина-экскурсовод приводит цитату из дневника каторжанина. Он хотел покончить с собой и знал, что для этого требуется немного - просто выйти из барака. Он вышел и увидел тени на снегу - это другие заключённые от голода ели экскременты. Он зашёл обратно в барак, сказав себе, что - нет. Его не сломит ебаная советская власть. Ему было шестнадцать лет.
Как я хочу оставить это здесь.
Женщина-экскурсовод стоит в микроавтобусе, между рядами и говорит, что теперь переосмыслили сталинское наследие, теперь говорят, все это было нужно стране. Но она никогда в это не поверит и никогда не скажет, что в смерти всех тех людей, что лежат в мерзлоте, за воротами лагеря, правда был смысл. Ее, конечно, скоро уволят.
А я хочу оставить это здесь.
В библиотеке за накрытым столом, где и винегретик, и колбаска, и рыба, другая женщина говорит: мне стыдно за то, что происходит. К нам сюда приходят какие-то люди и говорят: Сталин выковал великую победу, я говорю им: а вы знаете, что случилось с людьми, победившими фашизм, вы знаете, что после сорок пятого давали не десять лет, а двадцать пять, вы знаете, что такое двадцать пять лет за полярным кругом без права переписки? Вы знаете, что первым требованием, которое выдвигали заключённые в лагерном бунте 1953, было просто написать родным, что ты сидишь. Что ты в Нарьянлаге.
И я хочу оставить это здесь.
Они говорят, железку, которую строили из Салехарда, надо было доделать. Женщина из библиотеки смотрит на меня с ужасом: в пятьдесят третьем бросили строительство, а если б не бросили - сколько бы ещё людей полегло?
Я хочу оставить это здесь.
А как строился Норильск? - спрашивает женщина-экскурсовод. - На вечномерзлотном грунте жгли костры. Заключённые стояли в ледяной жиже по пояс, они все через пару месяцев становились импотентами. Но это небольшая проблема - до встречи с женщинами никто не доживал, они все тут, все тут остались.
И я хочу оставить это здесь.
Навсегда.
Анна Козлова