вторник, 31 декабря 2019 г.

ЛЕВ СИДОРОВСКИЙ: ПЕРЕД ЕГО «МАДОННОЙ» ЛЮДИ МОЛЯТСЯ…

ЛЕВ СИДОРОВСКИЙ: ПЕРЕД ЕГО «МАДОННОЙ» ЛЮДИ МОЛЯТСЯ…

 17,095 просмотров всего, 16 просмотров сегодня
Разве мог он представить в те адовы дни, что пройдут годы — и как раз на месте сожжённого гитлеровцами родительского дома и других соседских домов построят здание Белорусского художественного музея, и будут там его картины…

Лев Сидоровский

[Дебют]Перед его «Мадонной» люди молятся…

В Нью-Йорке скончался гениальный художник, бывший ленинградец Марк Клионский

ТЕЛЕФОННЫЙ звонок из Нью-Йорка ошеломил: 
«Вчера умер Марк Клионский». Потом весь день не мог я найти себе места. Снова и снова перелистывал подаренные Марком альбомы с репродукциями его картин, офортов. В памяти всплывало многое. Как, например, весной 1991-го, когда мы наконец-то на берегу Гудзона встретились и я ему признался в стихах, что все прошедшие годы помнил «ваш дом и вашу мастерскую у Володарского моста…», Марк прослезился.

                                                       * * *

ДА, часто бывал в той мастерской, где, казалось, всё пространство заполняли г л а з а: и глаза художника, словно вобравшие в себя самую боль Земли; и глаза — на его листах, на его холстах, большие и грустные, потому что перед этими глазами тянулась колючая проволока…
Марк Клионский. Таким я его встретил в Нью-Йорке...
Марк Клионский. Таким я его встретил в Нью-Йорке…
Разве мог он представить в те адовы дни, что пройдут годы — и как раз на месте сожжённого гитлеровцами родительского дома и других соседских домов построят здание Белорусского художественного музея, и будут там его картины…
Один из подаренных мне альбомов
Один из подаренных мне альбомов
На стене его мастерской я прочел:
 «Тот, кто не помнит прошлого, осуждён пережить его вновь»

Марк Клионский. Гонимый народ
Марк Клионский. Гонимый народ
Он и художником-то стал именно потому, что тогда, в сорок первом, в такие глаза насмотрелся вдоволь — когда брели с сестрёнкой в толпе столь же обездоленных из Минска, и распластывались на пыльной дороге, по которой скользили тени фашистских самолетов, и еще тесней прижимались друг к другу… И стало еще понятнее, почему он создал пронзительную серию офортов под названием: 
«Чтобы люди не забыли»…
Колыбельная
Марк Клионский. Колыбельная
Еврейский мальчик. Одиночество
Марк Клионский. Еврейский мальчик. Одиночество
Учитель
Марк Клионский. Учитель
Теперь, когда празднуется День Независимости Израиля, демонстранты носят по улицам американских, европейских и израильских городов сильно увеличенные репродукции с этих офортов — в память о Катастрофе.
Демонстрация на 5-й Авеню. Нью-Йорк
Демонстрация на 5-й Авеню. Нью-Йорк
И конкурс на сооружение скульптурного комплекса о Холокосте когда-то тоже выиграл… живописец Клионский).
Он работал исступлённо, но чиновников от искусства это только раздражало. Его картины в л а с т ь откровенно игнорировала.
И тогда художник сделал выбор…

                                                    * * *
ПОЧЕМУ, как он сам объясняет, решил «свалить»? По двум причинам. Во-первых, став художником, вынужден был вступить на тот путь, по которому шло всё советское искусство, — путь без поиска, без всякого намёка на какой-то эксперимент. С тоскою ощущал себя как бы трубой в огромном оркестре, а ведь ему хотелось петь с в о и  п е с н и, выражать себя и только себя! Вот и отправился в страну, где смог начать новый путь — к  с а м о м у с е б е… Ну и вторая причина — обыкновенный, рядовой, так сказать, антисемитизм: не мог вечно чувствовать себя человеком второго сорта; не мог смириться с тем, что какая-то посредственность — только потому, что с «пятым пунктом» там всё в порядке, — имеет право, по своему положению в обществе, всегда быть выше его. Противно…
Кстати, выставки его картин во многих уголках Земли уже имели шумный успех, но самого Клионского никуда не выпускали и выставляться в родном отечестве не позволяли. Например, еще в 1961 приехал из Лондона мистер Эстрик, увидел работы Клионского и попросил, чтобы двадцать шесть из них ему позволили показать на Западе. Получив разрешение, первым делом в Лондоне, в «Гросвенор галери», организовал совместную выставку «двух Марков» — Клионского и Шагала… Затем — Париж, Нью-Йорк, Африка, Австралия, Новая Зеландия, Цейлон… В Риме эту экспозицию торжественно открывал сам тогдашний глава Верховного Совета СССР Подгорный, но присутствовать на торжестве автору опять-таки не полагалось… «Портрет папы Иннокентия X», гениально написанный Веласкесом, Марк с черно-белой фотографии копировал раз двадцать, мечтал увидеть оригинал — там, в Риме, в галерее «Дориа-Памфили», но в Италию его не выпускали. Правда, однажды Союз художников наконец дал разрешение на двухмесячную поездку, однако тут же нашлись бдительные люди из известного дома на Литейном, которые сказали: «Нельзя. В Италии — красивые женщины». Марк возражал: «Мне это не опасно, потому что у меня самого красивая жена, которую очень люблю, и дочек нежно люблю тоже…» Увы, не убедил… И в Испанию, якобы по той же причине, не выпустили тоже…
Однако после всех мытарств, после постоянного общения с «опекуном» из КГБ от родной земли отрывал себя с болью, с кровью… А тут еще таможенники устроили издевательство: за каждую картину, которую хотел взять с собой, потребовали дикую сумму, даже — за его детские рисунки. Спасибо людям: дали взаймы. Но на всё денег, конечно, не хватило. Пришлось многие холсты самому резать ножом и куски раздавать приятелям, на память…
Марк Клионский. Письмо
Марк Клионский. Письмо

                                                       * * *

ПЕРВЫМ ощущением от Вены было: «С в о б о д е н! Никому, кроме семьи, ничем не обязан! Ни от кого не завишу!» И главное: теперь как художник СВОБОДЕН ВЫРАЖАТЬ СОБСТВЕННУЮ БОЛЬ… Вскоре, уже в Риме, получил заказ на портрет папы Павла VI — так оказался в Ватикане. Особенно вспоминает одну ночь в Венеции. Марк пришел на площадь Святого Марка, где играли оркестры, где танцевали люди, куда долетали песни гондольеров. Он лёг на теплые плиты перед Палаццо Дожей, и слушал эту музыку, и смотрел в небо, полное звезд, и обливался слезами от счастья…
Ну а в Нью-Йорке, у трапа, его ждали… телерепортеры. Это ошеломило: ведь не привык считать себя знаменитым. Уже назавтра его останавливали на улице, звонили, скоро появились первые заказы. Даже один из Ротшильдов как-то пожаловал…
Поселились сначала в Квинсе, и там, в крохотной студии, написал около шестидесяти картин для первой выставки на Мэдисон-авеню. Он понимал, что в этом Новом Свете должен найти с в о е  место — честное, достойное. Поэтому вкалывал как вол. За всю свою жизнь в СССР не сделал и десятой части того, что за первые десять лет в Штатах…
Ну, например, серия, выполненная как бы в сюрреалистической манере, которую, впрочем, кое-кто из критиков называет «неореализмом», — это для Марка было невероятно интересным: как полёт во что-то, совсем не- известное. Открывала эту серию картина «Исход»: она — и о трагизме исхода евреев из России; и о собственной боли, с которой покидал родину; и о том, что земля отцов дорога художнику — без всякой политики, без всякого национализма, еврейского, русского, а просто тем, что она — р о д н а я…
Исход
Марк Клионский. Исход
О той, первой его здесь выставке, «Нью-Йорк таймс» писала: «Это — совмещение русской и американской культур…»
А потом начал опять приходить к тому, с чем уехал из России: именно в родной, реалистической манере сделал около пятидесяти картин об американской жизни — по сути, это смесь русского жанра с американской почвой…
А затем ему показалось, что на родине ожидается что-то интересное, новое, и написал большой холст, своеобразный триптих: «Россия беременна». Чувствовал: там что-то должно родиться! И действительно: началась Перестройка. Эта картина положила начало новой, «российской» серии… Как-то приютил у себя на неделю одну русскую бабку. Развернула она хлебушек, «бородинский». Поели. Остался кусочек, она его — снова бережно в тряпочку. Художника это жутко тронуло. Несколько дней потом писал ее портрет — и получилась картина, тоже триптих: «Мы — не рабы».
Рабы не мы!
Марк Клионский. Рабы не мы!
Следующие холсты этой серии (например — «Кому повем печаль свою?») выполнены уже в несколько иной, более усложненной форме. Пояснил:
— Мне кажется, таким образом можно более остро выразить мою идею. Очень хочу показать американцам мою Россию, сердце по которой болит днем и ночью…
В «Галерее Арманда Хаммера», на 57-й стрит, среди работ Клионского много великолепных портретов. Портретист, известнейший не только в Штатах, он, например, при мне получил письмо от президента Мексики — с просьбой запечатлеть свою персону. Конечно, среди «моделей» — люди, в первую очередь, знаменитые и богатые. Но часто, для себя, Клионский писал не богатых, а и н т е р е с н ы х. К примеру, Гаррисон Солсбери — один из самых мудрых знатоков искусства в мире (кстати, он приходил к Марку еще в ленинградскую мастерскую); или его коллега Джон Рассел; или — митрополит Ириней, первоиерарх Православной Церкви в Америке; или — философ Эли Визель; или — Виктор Хаммер, брат Арманда, владелец картинной галереи…
Между прочим, портрет миллионера Арманда Хаммера писал не по своей инициативе, а по его просьбе и, если приглядеться, вовсе ему не польстил: сделал его типичным Шейлоком… Вообще богачей не очень щадил. Не мог изображать сладкие лица. Писал, что чувствовал…
Однажды узнал о человеке который во время войны выкупал узников из Освенцима: за 250 миллионов долларов спас тысячи жизней! Его имя — Вильям Розенволд. Написал ему: «Мечтаю сделать Ваш портрет». Ответ, переданный через адвоката, состоял из нескольких условий. Главное: «Согласен позировать только два раза по двадцать минут». Так, всего за сорок минут, был написан маслом большой портрет хорошего человека…
А Голда Меир уделила художнику полтора часа.
Голда Меир
Марк Клионский. Голда Меир
Клионскому было важно показать на холсте не только премьер-министра, но и усталую, много пережившую, заботливую мать многострадального народа. Во время сеанса привел ей фразу из Библии: «Если не я — себе, то кто — мне? Если не сейчас, то — когда?» Она улыбнулась:
— К этому можно еще добавить: «Если я — только для себя, то — кто я?»

                                                      * * *

У НЕГО — выставки были по всему миру. О нем сняты фильмы… В одном из его каталогов меня потрясла картина «В руках Бога»: Мадонна с младенцем в лучах небесного сияния полыхнула, словно солнце… В горле ощутил комок… Поведал об этом Марку и услышал:
— Когда-то в Риме, в Соборе Святого Петра, увидел, как перед «Пиетой» Микеланджело люди на коленях молятся. Понял, что это для художника — самая большая честь… И вот теперь в прославленной «Галерее Богородиц» знаменитого Кристального Собора в Лос-Анджелесе люди так же, на коленях, молятся перед этой моей картиной, на которой — Ирочка с внуком… Конечно, это — счастье…
В руках Бога
Марк Клионский. В руках Бога
Считает, что Ирочку дал ему Бог. Пришел однажды на Моховую, в Театральный институт, и увидел там ее — дивную, неземную… Сказал: «Хочу писать ваш портрет»… Потом бродили по городу — это была их первая белая ночь… Она стала его женой, его Музой. И дочери — Наденька, Леночка — тоже его музы: все они — в его картинах. Сейчас Надя — художница, а Лена — известный музыкант, пианистка, гастролирует по всему миру, выступала и на невском берегу, в Большом зале Филармонии…

                                                        * * *

ОКАЗАВШИСЬ в Нью-Йорке, позвонил ему, и Марк встретил гостя из Питера на Бродвее, в своей пятисотметровой квартире. Потом, после долгих разговоров, уже ночью, он вёз меня на своей «Ауди» по Манхэттену и при этом задушевно пел: «По бугоркам, по тихим косогорам плывёт, качаясь, круглая луна…» И вдруг — грустно:
— Тут есть одно местечко… Когда едешь по Парк-авеню, то попадаешь на один мостик, который очень напоминает тот, что в Питере, через Лебяжью канавку. Всегда жду, что вот сейчас машина спустится с мостика — и тряхонёт, и словно вспорхнёшь — как там, на набережной Невы. Но, увы, такое не происходит никогда…

                                                           * * *

БЫЛА слякотная питерская зима самого начала 70-х. Клионский лежал с температурой. Вдруг кто-то пришел в гости и в разговоре между прочим сказал, что Паша Луспекаев, замечательный артист БДТ, погибает: с ногами — беда, гангрена. «Есть, говорят, одно лекарство, в Голландии, вот его название, но как достать?» — развел руками гость. Марк молча встал, оделся, взял все деньги, что были дома, и поехал в аэропорт.
В Москве разыскал представительство голландской авиакомпании — КЛМ, обратился к господину Бултхаузу: «Друг умирает. Очень нужно вот это лекарство». — «Какой валютой будете платить?» — «У меня в международном банке есть счет за выставку в Лондоне. Переведу». — «Хорошо. Сейчас свяжусь с Гаагой. Зайдите часа через три…»
Поехал в банк, а там: «Нет, выдать доллары не можем».
Отправился в Министерство культуры. Прорвался в кабинет Фурцевой. Рассказал о Паше. Та Луспекаева знала. Всплеснула руками: «Чем могу помочь?!» — «Екатерина Алексеевна, дайте телеграмму послу в Голландии, что лично Вам нужно это лекарство». — «Непременно. Вот — доверенность: встречайте вечером самолет, лекарство наверняка будет».
Вечером в аэропорту предупредил обо всем начальника таможни, вместе ждали лекарство, но из-за непогоды лайнер не прибыл…
Сообщил о неудаче в приемную Фурцевой. На всякий случай (уже был очень поздний вечер) позвонил господину Бултхаузу, но трубку там подняли: «Приезжайте, лекарство вас ждет». — «Спасибо. Однако заплатить нечем: валюту банк не выдал». — «Приезжайте…»
Господин Бултхауз подал Марку коробку с драгоценным содержимым (оказывается, днем из Гааги добрался другой самолет), а Марк ему — семьдесят рублей. «Не густо», — покачал головой представитель КЛМ и бросил деньги в сейф.
К ночи Марк был дома. Тут же через знакомых передал лекарство Луспекаеву. Спустя пять дней от Фурцевой с нарочным поступила точно такая же коробочка, только — с надписью: «Марку Клионскому, который умеет дружить». Она сразу тоже ушла по назначению.
А еще через месяц в его мастерскую, опираясь на палку, ввалился Павел: «Маркуша! Дорогой! Ты же меня спас! Давай побратаемся!» Они обнялись. Павел обещал Марку больше никогда не курить, не пить. Для его болезни и то, и другое было убийственным. Но слова не сдержал…

                                                          * * *

РОВНО через двадцать лет (день в день!) после того, как Клионский был вынужден покинуть Питер, его принимали на невском бреге, в Мраморном дворце: художник дарил Русскому музею портрет Ростроповича. Маэстро тоже был в зале. Марк Владимирович сказал:
— Этот портрет хотели приобрести в Вашингтоне, в «Кеннеди-центре», но мы с Мстиславом Леопольдовичем решили — пусть он лучше будет дома, в России, в Петербурге…
Ростропович добавил:
— Меня всегда тянуло к художникам. Особенно к таким, которые способны заглянуть в н у т р ь своего персонажа. Я это их свойство чувствовал, когда встречался с Пикассо, Шагалом, Дали, Сикейросом… Вот и Марк Клионский, с которым мы давно дружим и которого я очень люблю, по-моему, в этом портрете мою душу разглядел…
Марк Клионский и Мстислав Растропович при передаче в дар Русскому музею портрета музыканта. Июнь 1994 г.
Марк Клионский и Мстислав Растропович при передаче в дар Русскому музею портрета музыканта. Июнь 1994 г.
После церемонии мы шли вдоль Невы, и Марк жадно оглядывал всё окрест. Вздохнул:
— Понимаешь, я люблю и Нью-Йорк, и Лондон, и Париж, и Венецию, и Мадрид, но сердце все-таки — здесь. А самое-самое главное для меня место в мире — во-о-он на том берегу, у сфинксов, где моя родная Академия художеств…
                                                                                            Санкт-Петербург

Комментариев нет:

Отправить комментарий