Мирон Я. Амусья,
профессор физики
Две проекции одной фигуры
(Впечатления после
прочтения книг Амоса Оза)
У человека тело
Одно, как одиночка
Душе осточертела
Сплошная оболочка
С ушами и глазами
Величиной в пятак
И кожей - шрам на шраме,
Надетой на костяк.
А. Тарковский
Если бы могли с помощью небольшой операции удалить душу, как удаляют,
скажем, гланды или аппендицит, то каждый из нас мог бы прожить тысячу лет в
довольстве и добром здравии.
А. Оз «Повесть о любви и тьме»
Уж если у тебя больше не осталось слез, чтобы плакать, так не плачь. Смейся.
А. Оз, Оттуда же
Я
не литературовед, и моё отношение к художественной литературе, во всяком
случае, за последние полвека, лучше всего определяется словом «потребитель».
Читаю её сравнительно мало, в свободное от работы время, которого всегда было,
а тем более – сейчас – крайне мало. Всё время занимают профессиональные занятия
– писание научных статей, книг, которое предваряет или сопровождает изучение
литературы по профессии, правда, в довольно широком смысле этого слова. Писателей
я давно не воспринимаю как каких-то особых «инженеров человеческих душ»,
не говоря уже об инженерстве социальной и политической жизни отдельных стран и
всего мира. Наоборот, писателями и поэтами сказано уже столько оказавшегося на
поверку неверным, что иногда кажется: политические дела – явно не их амплуа. Но
для эпиграфов ничего, лучше цитаты из литературного произведения, пожалуй, и не
придумаешь.
Определённо
за писателями и поэтами остаётся область чувств. Например, поэт смотрит на
звёздное небо, и описывает буквально неповторимыми словами возникающие при этом
чувства. Но насколько глубже и ярче картина, видимая физиком-профессионалом,
который знает и то, что просто глазу невидимо – чудовищное число очень далёких звёзд,
планеты около них, формы звёздных скоплений. У физика есть и понимание того,
почему звёзды светятся, как всё небо выглядит в ином, недоступном нашему глазу диапазоне
длин электромагнитных волн, и т.д. и т.п.[1].
За
довольно редким исключением, с миром литераторов я незнаком. Когда приехал
работать и жить в Иерусалиме, после мучительного осознания «левая – правая
где сторона», и чёткого выбора для себя стороны правой, с удивлением
обнаружил, что основная громкоголосая часть ивритоязычных писателей находятся
на стороне левых, буквально симпатизируя так называемым «палестинцам». А
руководители этих самых палестинцев всегда были и остались злейшими врагами
Израиля.
Я
мог понять тех, кто призывал к милости по отношению к падшим. Но тех, кто
просто превращал, путём словесных манипуляций, реальные победы Израиля в его
поражения, кто победителей третировал буквально как преступников, стоящих на
пути «мира сейчас» с соседями Израиля, я не понимал, и не принимал – как
тогда, так и сейчас, более 20 лет спустя. Я слышал в Еврейском
университете, в Иерусалиме, на научной конференции, посвящённой началу третьего
тысячелетия, выступление знаменитого израильского писателя А. Б. Иехошуа, где
он призывал покончить с мифами и героикой прошлого. Зачем ему, мол, сегодня древние
крепость Масада и герой восстания против Рима Бар Кохба, зачем это всё держать
в памяти? Слышал и его, просто ужасные для тогда ещё совсем необученного уха,
выступления на ТВ, проникнутые жалостью и сочувствием к так называемым «палестинцам», и поразительной неприязнью, граничащей с ненавистью, к
евреям-поселенцам.
Амос Оз много лет для меня был только одним из организаторов
просто разлагающего израильское общество движения «Шалом Ахшав». По-прежнему отталкивает его
высказывание, сделанное в 1989 г: «Евреи-поселенцы - это «мессианская хунта,… вооружённые гангстерские банды,
преступники против человечества, садисты, погромщики и убийцы». Пусть и с заметным опозданием, в 2001, кинодраматург и журналист А.
Красильщиков ответил: «Амос Оз - обыкновенный, ангажированный, работающий на
врагов Израиля лжец»[2].
Тема поселенцев была для А. Оза крайне раздражающей. Он видел в них основную
помеху той иллюзии мира, «мира» с «двумя государствами для двух
народов», которую он предложил ещё в 1967. В 2005, после де-евреизации Газы,
он написал: «зарвавшиеся поселенцы получили по заслугам. Пусть они хоть
немного помучаются так, как мучились из-за них тридцать лет жители свободного
Израиля!». В 2011, сразу после теракта –
убийства семьи Фогель – отца, матери и трёх малых детей, Оз послал сидящему в
тюрьме с 5 пожизненными сроками, убийце многих евреев М. Баргути свою книгу с
посвящением, где выразил надежду на «скорую встречу в условиях мира и
свободы».
Для меня всё было бы сравнительно
просто, если бы Оз соответствовал характеристике «обыкновенный лжец». Человек
малоспособный, не очень хорошо знакомый с жизнью и реалиями Израиля и рвущийся
к славе, пусть и Герострата, среди тех влиятельных деятелей западной литературы
и политики, которые настроены антиизраильски, и от которых зависит раздача
премий и наград. Однако этим простым подходом не объяснить ни издание его книг
(всего он опубликовал их более сорока) в пятидесяти странах, на почти
пятидесяти языках, ни длинный список (около тридцати) весьма значимых премий и
наград. Есть какая-то серьёзная причина, приведшая к смене следующей из
рождения, воспитания, да и собственного жизненного опыта, политической картины
мира. С реальной, на фантастическую, незащищаемую с позиций фактов и логики. «А
я ведь мог бы узнать всё это», почитав его книги. Помню свой давнишний спор
с Д. Граниным после его выступления у физиков-теоретиков в ФТИ им. А. Ф. Иоффе.
Он много нелестного говорил тогда о А. Солженицыне, ссылаясь на его статьи и
интервью в американских СМИ. Я отвечал «Меня интересует только то, что он
пишет в своих литературных произведениях». Солженицын исправился, и написал
«Двести лет вместе». С Озом, как кажется, дело обстоит заметно сложнее.
Меня всё больше удивляет тот
факт, что ивритская литература проходит очень во многом мимо русскоязычной
читающей публики. Не встречаю ни обсуждений книг, ни цитат из них, ни даже их
упоминаний на известных мне русскоязычных сайтах. Наоборот, даже иногда
культуртрегеры из бывшего СССР выражают сомнения в существовании этой литературы,
да заодно и особой израильской культуры вообще. Подобная точка зрения мне
чужда, но, к сожалению и я, вплоть до недавнего времени, практически ничего из
ивритской литературы не читал. А ведь она есть, и представлена очень хорошими
переводами.
С появлением у меня современного
смартфона, я на нём завёл библиотеку в под триста книг, и за последние годы
стал весьма активным читателем. Дошла очередь и до А. Оза. Я помнил, как моя
жена буквально зачитывалась его автобиографической «Повестью о любви и тьме»,
сочинением объёмом в почти 900 страниц, написанным в 2002 году. Но я обратился
к ней полу-случайно. Недавно на слуху оказался роман Оза «Иуда», в
переводе В. Радуцкого, за который была присуждена в 2018 в Москве премия «Ясная
Поляна»[3]. Не скрою,
роман Оза произвёл на меня сильнейшее впечатление именно как литературное произведение.
Можно не соглашаться с его расширительной трактовкой предательства как
неизбежного спутника самого развития, можно иметь иную точку зрения на роль
Иуды в христианской традиции, или не иметь её вообще, но просто невозможно не
почувствовать, читая, всю значительность этого произведения.
Примечательно, что помимо
людей, героем книги является и старый Иерусалим, описание жизни которого в
самом конце пятидесятых прошлого века крайне интересно, в том числе и для
сопоставления с Иерусалимом сегодняшним. Колыбель иудаизма, родина христианства
и в то же время захолустный восточный город, да к тому же разделённый в ходе Войны
за независимость на две части проволочными заграждениями и минными полями,
город, где стрельба в ночи есть не редкость, а повседневное явление, заимел в
лице Оза одного из своих поэтов.
Следующей для меня стала,
естественно, «Повесть о любви и тьме», тоже в переводе В. Радуцкого. Из
неё многое можно узнать про детство и молодые годы Оза, понять, или подумать,
что удалось понять, его жизненный дрейф «справа налево», его
осуществившееся желание, вызревшее к весьма ранним 15 годам – начать писать
свою жизнь с нового листа. Уже в самом начале книги узнаёшь про главную
трагедию в жизни автора – самоубийство (а возможно - смерть по неосторожности)
матери, случившейся, когда автору было 12 лет. Примечательно, что во всей
книге, Оз пользуется только словом «мама», повторяя его множество раз, но
ни разу «мать», что усиливает чувство его тоски по ушедшей даже спустя
полвека после случившегося горя.
Книга описывает семью Оза,
прослеживая его генеалогию на три, а то и четыре поколения назад. Жизнь евреев
в изгнании знакома Озу не только по литературным источникам, но и прямо из
рассказов своих близких. Все они – дедушки, бабушки, тёти и дяди, покинули
российскую империю, почувствовав на том или ином этапе жизни на себе гонения
только за то, что они евреи. Вся семья родом из наиболее плотно заселённых
евреями частей империи – Польши, Украины, собралась в итоге в Палестине, за
исключением брата отца и его семьи.
Собственная семья Оза –
родители и он сам, с раннего детства сравнительно близки с теми деятелями
еврейской культуры, именами которых позднее назовут улицы в Израиле. Среди них
дядя отца, историк И. Клаузнер, живший напротив его в Иерусалиме будущий
Нобелевский лауреат по литературе Ш. Агнон, поэты Н. Бялик, У. Гринберг, Ш. Черниховский,
отец будущего ПМ историк Б. Нетаньяху – всех, даже знаменитых, уже тогда ими
бывших или позднее ставших - не перечесть. Круг семьи - люди талантливые,
высочайше образованные. Такому окружению можно только позавидовать. Все они по
своим политическим убеждениям – правые, близкие к идеологии Жаботинского.
Однако сама материальная
жизнь Палестины много ниже того уровня существования, к которому эти люди
привыкли там, где жили до переезда. Преданности сионистской идее не всегда
оказывается достаточно для ощущения себя счастливыми – окружающая обстановка
лишь усиливает ностальгию по тому, что осталось позади. Автор напоминает,
притом неоднократно, о судьбе оставшихся, в первую очередь, родного дяди и его
семьи, которые все погибли в Холокосте. Однако переехавшие материально потеряли
почти все, и ощущали свои потери с большой печалью. Лишь один дедушка был
доволен, хотя он, человек очень состоятельный в Украине, стал конюхом в Хайфе.
Настроения, вполне знакомые и по временам куда более комфортной жизни в Израиле
90х, да даже и 70х в Израиле, чем в Палестине 30-50х
годов.
Воспоминания самого Оза
начинаются с примерно четырёхлетнего возраста, т.е. с 1943-44гг. В Европе идёт
война, но и в Палестине неспокойно. Автор, например, пишет о страхах, отнюдь не
беспочвенных: «Вдруг вспыхнут беспорядки, погромы, резня, арабы поднимутся и
вырежут всех нас, придет война, грянет великая катастрофа. Ведь танки Гитлера,
двигаясь по двум направлениям — со стороны Северной Африки и с Кавказа,
оказались почти у нашего порога». Втроём семья жила в крохотной
двухкомнатной квартире в отнюдь не привилегированном районе Иерусалима. Отец,
человек исключительного образования, но не смогший реализовать свои способности
в Палестине, мать – с высоким еврейским образованием, окончившая гимназию «Тарбут»
в Ровно, из весьма состоятельной семьи, жившая какое-то время в Кракове, так и
не свыкшаяся с юдолью жизни в Иерусалиме. Оз пишет: «Моя мама выросла в некой
туманной зачарованности — в мире духовности и красоты. И крылья этой
зачарованности, в конце концов, ударились о иерусалимский каменный пол — голый,
жаркий и пыльный».
Крохотный дворик, малюсенькие
оконца. Когда отец захотел посадить во дворе какой-то кустик, то ему пришлось с
огромным трудом, долбя землю, сделал грядку. А кустик всё равно погиб. Поездка
в Тель-Авив была событием, а сам Тель-Авив представлялся особым миром. «А
еще там находилось море, и это море было полно загорелых евреев, умеющих плавать.
А в Иерусалиме — кто умел плавать? Кто вообще слышал когда-нибудь о плавающих
евреях? Это ведь совсем иные гены. Мутация» - пишет Оз. Он
рассказывает о соседях: «Снедаемые душевными муками, непрерывно
ораторствующие, задавленные собственными инстинктами, обуреваемые идеями. Но
все они, и толстовцы и «достоевцы», все эти обитатели квартала Керем Авраам, по
сути, вышли «из Чехова».
Родители знали русский,
иногда говорили на нём. Иврит только становился массовым разговорным языком, и
Оз довольно быстро превзошёл в нём не только родственников, но и родителей. Единственная
отрада и надежда семьи – талантливый сын, чьи выдающиеся способности родители
увидели очень рано. Примечательно, что отец именует сына «Ваше превосходительство»,
«Ваше сиятельство», и даже «Ваше величество». Несмотря на
Холокост, именно «Европа была для них (родителей – МА) вожделенной и
запретной Землей Обетованной - краем колоколен, церковных куполов, мостов,
площадей». Однако рамками дома и работы жизнь не ограничивалась. Автор пишет:
«В нашу маленькую квартирку всегда была втиснута вся страдающая половина
рода человеческого». И прямо повтором частых сегодняшних споров звучат его
слова из середины 40х годов прошлого века: «Кто знает, что еще
готовят нам арабские страны, в то время как циничный мир поддерживает их,
исходя из своей заинтересованности в нефти и в рынках. Легко здесь не будет,
это уж точно».
Как и в «Иуде», в «Повести
о любви и тьме» огромную роль играют, ставшие одушевлёнными по воле и
благодаря таланту автора, Иерусалим, кибуц Хульда, где автор прожил 34 года,
включая время, когда стал уже мировой знаменитостью, да и весь Израиль.
Прогулки с ним по Иерусалиму особенно интересны для меня, так как проходят по
местам, мне самому хорошо знакомым и завершаются вблизи того места, где я сейчас
живу – в полутора-двух километрах к юго-востоку от дома Агнона. Там, где
когда-то уже кончался не только еврейский Иерусалим, но и нейтральная полоса,
за которой начинались земли, оккупированные иорданским «Арабским легионом».
Оз приводит множество
разговоров того времени. Например, вспоминает слова отца, отвечающего на
вопрос, почему он уехал оттуда, где жил ранее, во имя чего от столь много
отказался, почему стоило преодолевать трудности и приехать сюда. Он уверен, что
здесь не будет «ни преследований, ни унижений, ни погромов. Ни того садизма,
который нам пришлось выносить там. Это ни в коем случае более не вернется. Не
здесь». Много пишет Оз о Холокосте, о его причинах, о тщете ассимиляции
евреев как защиты от враждебного окружения. Пишет не отстранённо, по прошествии
времени, а как о трагедии почти сегодняшней, происходящей с людьми, ему очень
близкими.
Исключительно интересно
описание крайне важного события, определившего появление сегодняшнего Израиля –
голосования в ООН 29го ноября 1947 по поводу плана раздела Палестины
на два государства – еврейского и арабского. Об этом сейчас известно много.
Есть люди, которые неосновательно принижают важность этого голосования. Они ссылаются
на Декларацию Бальфура 1919 года, решение конференции в Сан Ремо в 1920 и
передачу Лигой наций Великобритании мандата на управления Палестиной в 1922 как
на документы, служащие достаточным юридическим основанием для создания
Государства Израиль. Юридическим – возможно, а фактически без решения ООН в 1947
Израиль едва ли был бы вообще создан. Судьбоносность голосования ООН в 1947
прекрасно понимали и евреи, и арабы Палестины, и непосредственная реакция на
голосование в Иерусалиме впечатляюще описаны Озом.
Читая, я буквально ощущал ту
оглушающую тишину, с которой жители домов, где жил пятилетний Амос Оз слушали
единственное радио в округе. Это в моих ушах звучал нечеловеческий стон,
сменившийся незабываемым, неповторимым, нет, не криком, а просто воплем радости,
когда диктор, ведущий передачу из Лейк Саксесса, места, где проходила ассамблея
ООН, объявил, что резолюция принята 33 голосами против 13, при 10
воздержавшихся. Это означало, что необходимые для прохождения резолюции 2/3
голосов собраны. Люди, стоящие плотно прижавшись друг к другу, поняли – еврейскому
государству, после перерыва почти в 2000 лет – быть! А со стороны весьма
близких тогда (как и для меня – сейчас) арабских кварталов не доносилось ни
звука. Помню, что этот день праздновался и в далёком Ленинграде, в нашей семье.
Оз пишет: «мой папа, такой
образованный, такой воспитанный, стоял там и орал во все горло: это были
не слова, не каламбуры, не сионистские лозунги, не радостные возгласы, а
протяжный голый крик, такой, какой существовал до того, как придумали слова. …Во
всех синагогах трубили в шофар, и извлечены были свитки Торы, и с ними плясали
и кружились, и опять пели «Отстроена будет Галилея» и «Смотрите,
как велик этот день». … Незнакомые люди обнимались на улице и со слезами
целовались друг с другом, и потрясенные английские полицейские втягивались в
круг танцующих, оттаяв от банки пива или бутылки ликера». Нет, не в стороне
стояли религиозные евреи ни в празднике по поводу создания Израиля, ни в
последующие месяцы и годы его защиты.
А начать защищаться пришлось очень скоро. Иерусалим был фактически отрезан от
еврейской части Палестины в 1948 почти на полгода - с 1 февраля до 11 июня. Централизованное
водоснабжение и подача электроэнергии прекратились. Пришлось ввести
продовольственные карточки, отоварить которые было трудно, так как требовалось
стоять в многочасовых очередях. А город круглосуточно обстреливала иорданская
артиллерия, по нему вели огонь снайперы. Следы осколков и пуль можно ещё найти
на стенах домов вблизи линии раздела между захваченной арабами восточной частью
Иерусалима и его западной частью – сейчас это центр города. Оз описывает, как в
их квартире на первом этаже маленькие окна закрыли мешками с песком, и там
постоянно жило 25. Осколок снаряда во дворе убивает черепашку Амоса, а родители
не пускают его даже похоронить друга, так как двор – опасное место. От огня
снайпера погибает сын друзей родителей, подруга матери.
Оз пишет: « В те дни в осажденном Иерусалиме не было никого, кто сожалел
бы о горькой судьбе палестинских беженцев». Он отмечает, что для
врагов «цель была - сломить дух иерусалимцев и заставить их капитулировать:
король Трансиордании Абдалла, которому покровительствовал Лондон, уже видел
себя королем Иерусалима». А вот описание одной из ночей того времени: «после
того, как погас трепещущий огонек свечи, только свист снарядов разрывал тишину,
и с каждым их падением сотрясалась гора за нашей стеной».
Раздел о блокаде Иерусалима особо полезно было бы читать «новым
репатриантам». Разумеется, тем из них, кто непрерывно говорит о
родительских, да и своих заслуга в деле борьбы с нацизмом, а, значит, ничуть не
менее, чем о своей роли в спасении еврейского народа. Всем этим «Опалённым
Холокостом», «Эмбрионам блокады», описывающим свою эвакуацию или
блокаду, не худо бы знать, что пережили дети и взрослые Израиля в годы Войны за
независимость да и в последующие войны и годы между ними, которые только
фантаст позволит себе назвать мирными. Тогда и дойдёт до репатриантов позднего
времени, что в Иерусалиме надо ставить памятники не блокадникам Ленинграда, а
блокадникам Иерусалима. А блокадникам Ленинграда уместны почести в
Санкт-Петербурге.
Примечательно, что Озу первые мирные дни кажутся неприглядными: «После «возвышенных
лет» наступило «утро следующего дня»: серенькое,
удручающее, промозглое, убогое, наполненное мелочными заботами».
Комичен инцидент, приведший Оза к отходу от Бегина, а затем и всей правой
ориентации своей семьи. Он сидел с дедом на важном собрании партии «Херут»,
на котором основным оратором был её лидер М. Бегин. Человек высокообразованный,
он владел литературным ивритом, однако среди мальчишек и простолюдинов в ходу
был другой язык, на котором интеллигентное слово «вооружаться»
соответствовало заборной версии от «трахаться». В результате слова речи,
которые должны были вызвать неистовые аплодисменты, приобрели просто
скандальный и прямо противоположный исходному, смысл:
«Президент Эйзенхауэр трахает режим Насера!
Булганин трахает Насера!
Ги Молле и Антони Иден трахают Насера!
Но никто не трахает Бен Гуриона!
Если бы я сейчас был главой правительства — все, все трахали бы нас! Все-все!».
Амос один начал смеяться в
полный голос, и лишь потом его смех был подхвачен галёркой и задними рядами.
Дедушка выволок его на улицу за ухо, и отвесил пару увесистых пощёчин, а «Херут
и партии Ликуд, потеряли в то утро того, кто, возможно, со временем мог бы
превратиться в одного из захудалых «принцев». … С тех пор никогда за всю свою
жизнь не растворялся я радостно и весело в экстатически настроенной толпе,
никогда больше не ощущал я себя и слепой, счастливой частичкой сверхчеловеческого
гигантского организма. Напротив, во мне выработался страх перед толпой,
очевидная фобия, побуждающая меня всегда бежать из любого места массового
скопления людей. Фразу из гимна Бетара «молчание — трусость и грязь» я
воспринимаю как симптом некой болезни, широко распространенной и весьма
опасной. Словосочетание «кровь и огонь» для меня — это вкус крови и запах
паленого красного мяса. Как на просторах северного Синая в Шестидневную войну
1967 года, как на Голанских высотах, среди сожженных танков, в войну Судного
дня 1973 года»
Потеряв в двенадцать лет
мать, Оз вскоре отдалился и от отца. Он пишет: «О маме я почти никогда не
говорил на протяжении всей своей жизни — до сего времени, до момента, когда
пишутся эти строки. Ни с папой, ни со своей женой, ни со своими детьми, ни с
одним человеком в мире. После смерти папы я и о нем почти не говорил. Словно
был я подкидышем». Мальчик-взрослый решил, что не будет служить орудием
удовлетворения несбывшихся родительски грёз и амбиций. Он говорит об этом: «Крушение
их жизней, та роль, которая без слов была возложена на меня - их поражение я с
течением времени должен был превратить в победу - все это тяготило меня,
вызывая даже желание спастись бегством. … В начале пятидесятых полюсом,
противоположным стесняющему укладу родительского дома, был кибуц: … Я хотел
быть таким, как они (кибуцники- М.А.), чтобы не походить ни на отца, ни
на мать, ни на всех этих печальных ученых-беженцев, заполнивших еврейский
Иерусалим».
Он отказывается от фамилии
отца, становится Озом[4],
членом кибуца Хульда. А там, уже став «таким, как они», т.е. загорелым и
сильным рабочим человеком, близким к кормилице-земле, он обнаруживает, что и
кибуцники живы не хлебом единым. Не без влияния извне, к нему приходит осознание
того, что «мир, создаваемый пером, не зависит ни от Милана, ни от Лондона, а
всегда вращается вокруг пишущей руки в том самом месте, где она пишет:
здесь ты – здесь и центр Вселенной». Оз живёт в кибуце, служит в армии, участвует в двух
войнах, пишет книги, статьи, эссе, многое, чем уместно гордиться и Озу, и
Израилю, но и чего стоит стыдиться ему за вред, принесённый своей стране и её
народу.
Он знакомится с Бен Гурионом
лично в 1961, когда пишет (и это публикуют в газете!) критический ответ на
статью тогдашнего премьер-министра и министра обороны, в которой тот утверждал,
что «равенство между людьми невозможно — возможна лишь определенная мера
соучастия». Ответ замечен, и его автор приглашён на встречу. Высоченный
гигант в воображении Оза, Бен Гурион оказывается неладно скроенным человечком с
огромной головой и коротенькими ножками. Беседа, затянувшаяся почти на час
против ассигнованных секретарём «не более двадцати минут», заканчивается
приглашением солдату: «Заходи, когда будет время». Но его потом у
собеседников не оказывается… Оз пишет о Бен Гурионе: «Мне представляется,
что был он этаким крестьянином-ясновидцем. Что-то древнее было в нем. Что-то не
из нынешнего века. Душевная простота, почти библейская. Сила воли, которая
разила, как удар сфокусированного лазерного луча».
В «Повести о любви и тьме»
практически нет второстепенных деталей – почти ко всему, даже будто вскользь
упомянутому вначале, автор обращается опять и опять, задавая тем самым всей
книге чёткий ритмический настрой. Особенно это проявляется в описании смерти
матери: в ходе повествования её болезнь занимает всё больше места, обретает
новые подробности, а описанием последних её дней и часов завершается вся книга.
Еврейский народ богат талантами, но вовсе не настолько,
чтобы ими пренебрегать из-за того, что талант, например, писателя, сам по себе
не гарантирует правильности восприятия им политической реальности его страны и
окружающего мира. Кстати, талант – ещё не гарантия и моральной высоты, и
безупречной верности суждений и поступков. Однако, справедливо ругая и осуждая
за глупости или проступки, не надо забывать воздавать должное таланту за его
выдающиеся достижения.
Кратко и афористично характеризует Оз всё время своей жизни:
«век новый, век нынешний раздавлен сапогами двух убийц,
двух кровавых палачей: один - сын грузинского сапожника, засевший в Кремле, а
второй - безумец, дитя помойки, подмявший под себя страну Гете, Шиллера и Канта». Для понимания будущих
поступков автора полезно знать его кредо: «следует идти путем, которым ведет совесть, а не человеческое стадо - не то
большинство, что властвует в данный час. … Вновь и вновь оказывается, что те,
кто в меньшинстве, - они-то и есть праведники, и не всегда стоит идти за
большинством».
«Повесть о любви и тьме» произвела на меня сильнейшее,
просто неизгладимое впечатление, позволив ей занять одно из виднейших мест
среди того, что мне доводилось за жизнь прочитать. Я читаю медленно, только в
транспорте, часто перечитываю уже прочитанное, делаю выписки. Когда писал
данную заметку, лишь укрепился в своих более ранних впечатлениях. Их я старался
передать возможно точнее, но, вероятней всего, не смог. К этой книге вполне
применимы замечательные слова автора «Шелест крыльев
вдохновения можно услышать только там, где лицо покрыто потом».
В заключение, приведу краткие отрывки из рецензий на «Повесть
о любви и тьме»[5]:
«Прочитайте эту книгу немедленно! Я обещаю вам, что более блестящей
книги вы давно не встречали!» из «Дейли Мейл», и «Книга Оза – это
великая книга. Она должна была быть написана» из «Джуиш Кроникл».
Иерусалим
ПС Впервые
опубликовано в http://club.berkovich-zametki.com/?p=52623
[1] В этом
абзаце я воспроизвожу почти буквально абзац из книги «Фейнмановские лекции
по физике».
[3]
Примечательно, что жюри премии высоко оценивает ии работу переводчика: его
премия 500 тысяч рублей, против 1.200 тысяч лауреата.
[4] Оз в
переводе с иврита означает мужество
[5] Взято
с обложки русского издания
Комментариев нет:
Отправить комментарий