Сионистская деятельность в Литве в период 1969-1971 гг.
Описывая вкратце события, которые произошли 50 лет и более тому назад, я выполняю, хотя бы частично, свое обещание, данное моему покойному другу, художнику Валерию Коренблиту (Сонин). Незадолго до своего ухода он позвонил мне и вновь настоятельно уговаривал написать свои воспоминания о тех днях, которые сыграли значительную роль в судьбе еврейства Советского Союза, в истории Государства Израиль вообще, и участников этих событий, в частности.
Я благодарен Давиду Мааяну (Черноглазу), доктору Анне Исаковой, профессору Элиэзеру Трахтенбергу, Борису Гершуни, Шимону (Грише) Абрамовичу и Владимиру (Вове) Давидсону за их отклики и замечания, позволившие уточнить некоторые детали тех событий.
***
Первая моя попытка начать подпольную сионистскую деятельность произошла в Каунасе, после окончания средней школы в 1964 году. Была создана ячейка, в которую, помимо меня, входили мои друзья Теодор (Тодик) Френкель и Владимир (Вова) Давидсон. Наша деятельность в то время ограничивалась распространением среди евреев Литвы информации о жизни и достижениях Израиля, самиздатовской литературы, как, например, копия книги “Экзодус” Леона Юриса, чтением и пересказыванием отрывков из “Учебника еврейской истории” Семена Дубнова и из 16-титомной “Еврейской энциклопедии” Брокгауза и Эфрона, которая была в домашней библиотеке моей семьи.
Мы также пытались учить иврит на основе иврит-русского словаря Феликса Шапиро и Бенциона Гранде, изданного в Советском Союзе в 1963 году. Я даже подготовил свой собственный маленький словарь на основе еврейских имен и их частичного перевода на русский язык.
В 1968 году я женился, переехал в Вильнюс и стал работать в СКБ при заводе ЭВМ. Там я познакомился с Леней Лацманом, и мы вскоре подружились, обнаружив, что у нас те же взгляды о сионистской идее. Леня познакомил меня со своими друзьями и единомышленниками – студентом физики из Кишинева Семеном Левитом, поселившемся в Вильнюсе в семье своей жены, Леней Щербаковым и Лямой Винзберг.
В декабре 1969 года, на Хануку, в Вильнюс приехал, проездом домой в Кишинёв, Алик Трахтенберг. На встрече с ним, в которой участвовали Левит, Лацман, Щербаков, Винзберг и я была создана Вильнюсская ячейка “Иргуна”, подпольной сионистской организации, центр которой был в Ленинграде. Все члены “Иргуна” имели ивритские имена: так, Семён Левит был Шимоном, Алик Трахтенберг – Элиэзером, Леня Лацман стал Леви, Леня Щербаков – Арье. Ляма и я остались со своими именами – Нехама и Яков.
На этой встрече мы обсудили разные аспекты предстоящей деятельности, определили, что основная цель должна была привести к тому, чтобы возможно больше евреев осмелились подать просьбы на выезд в Израиль. Мы пришли к выводу, что максимально возможное число репатриантов из Советского Союза в Израиль не превышает 150 тысяч человек. Эта оценка основывалась на численности евреев, жителей прибалтийских республик, Западных Украины и Белоруссии, Молдовы, Грузии и Бухары. Лишь небольшое число евреев из Москвы и Ленинграда присоединились бы, по нашему мнению, к репатриации в Израиль. Все остальное еврейское население Советского Союза было, по нашему мнению, настолько ассимилировано, что практически было потеряно для еврейского народа.
Как показала жизнь, мы были совершенно правы в своей оценке в ближней перспективе, и совершенно ошибались в долгосрочной. Первая волна репатриации из Советского Союза с 1971 и по 1979 год составила около 163 тысяч человек, причем большинство из них приехало в Израиль до 1974 года. В 1985 году из Советского Союза в Израиль приехало всего 299 евреев.
Но, как оказалось в дальнейшем, зерна, посеянные активистами алии в конце 60-х годов и в начале 70-х годов, дали свои плоды в начале 90-х годов прошлого века.
Организовавшись в рамках “Иргуна”, мы занимались мобилизацией активистов для создания подпольных ульпанов по изучению иврита, распространяли сионистскую литературу и информацию об Израиле. Я писал публицистические статьи, которые пересылались в Ленинград и распространялись по Советскому Союзу.
Круг участников в нашей деятельности начал расширяться, и к ней присоединялись многие молодые ребята и девушки из Вильнюса и Каунаса. Установились связи с единомышленниками в Ленинграде и в Риге.
По моему предложению, было принято решение, что только Лацман будет поддерживать связь с Ленинградом, и что кроме Левита и Трахтенберга, никто больше не должен знать обо мне и о других членах Вильнюсской ячейки. Тот же принцип действовал и по отношению к связям с рижскими активистами, с которыми поддерживал связь только я, с помощью Беллочки Рух.
Я мотивировал эту установку тем, что мы должны жёстко придерживаться правил конспиративной работы, о которых я знал от своих родителей, участников антифашистского подполья в каунасском гетто.
Я не был согласен с распространённым среди ленинградцев мнении, что поскольку мы не ставим своей целью изменение режима власти в Советском Союзе, как это делают члены диссидентского движения, а лишь хотим репатриироваться в Израиль, то не представляем интереса для КГБ и оно не будет нас преследовать. Я говорил, что не желаю по своей воле чувствовать себя в безопасности, лёжа на сковородке лишь потому, что под ней еще не зажжен огонь.
Это решение помогло нам в дальнейшем, несмотря на то, что один раз Лацман допустил ошибку, когда студент Волошин проездом в Кишинёв привёз из Ленинграда в Вильнюс посылку с сионистской литературой, включая сборник статей “Итон”. Поздно вечером Лацман привёз его вместе с литературой на встречу ко мне домой. Однако, поскольку Леня все же придерживался правил конспирации, Волошин не знал моей фамилии и не знал моего адреса, хотя знал, что меня зовут Яков, что я живу в районе новостройки в Вильнюсе и что у меня был годовалый сын.
В первой половине 1970 года Борис Гершуни сообщил мне о попытке КГБ завербовать его для сбора информации о деятельности членов еврейской самодеятельности в Вильнюсе. Мы приняли решение, что он попробует выяснить, кем они интересуются, после чего, откажется сотрудничать с органами. Так мы узнали, что КГБ интересовалось деятельностью Инны Каплан, одной из ведущих членов этого ансамбля.
Примерно в то же время ко мне через мою сестру Марину (Мирит) обратился Роман Ройтман, студент-медик из Черновцов, учившийся в Каунасе, который проявил интерес к деятельности в еврейских молодежных кругах Литвы. На первой же встрече он рассказал мне о предложении присоединиться к группе, якобы организованной в Ленинграде, планировавшей захват самолёта для побега из Советского Союза. Он сказал, что в группе есть летчик, и у её членов есть оружие.
Это сразу же вызвало у меня подозрение, и я ответил ему, что если это не выдумка и провокация, то такая попытка может лишь повредит Израилю. Ведь в это время Израиль вёл борьбу против арабской террористической деятельности по захвату самолётов. Я предупредил Марину о своем подозрении, и она немедленно прервала свои контакты с Ройтманом.
Через некоторое время член рижской ячейки “Иргуна” Борис Гутман сообщил мне через нашу связную Беллочку Рух о попытке Романа Ройтмана связаться с ним, передавая ему привет от меня. Я немедленно ответил Борису, что это провокатор, так как никакой информации о нашей деятельности и о связях он от меня не получал.
Сразу после этого случая я поехал навестить родителей в Каунасе, и в ходе разговора с отцом спросил его, что делало подполье в каунасском гетто, когда возникало подозрение о слежке за её членами. Он с пониманием улыбнулся и, не расспрашивая ни о чем, рассказал, что вся деятельность немедленно прекращалась, и проверялись все подозрения. Через некоторое время, с максимальной осторожностью деятельность возобновлялась вновь. Следуя его рассказу, было решено, пока существует опасность возможного провала, надо прекратить на время нашу деятельность, включая уроки иврита.
Обсудив создавшееся положение с Лацманом и Щербаковым, было решено, что Щербаков поедет в Ленинград и предупредит члена “Иргуна” Анатолия Альтмана о слежке КГБ в Вильнюсе и в Риге.
Щербаков, по приезде в Ленинград, позвонил с вокзала Альтману и, узнав от его матери об аресте Анатолия, тут же сообщил об этом нам и обратным поездом вернулся в Вильнюс.
Когда начались аресты в Ленинграде, а затем в Риге, было ясно что Лацман будет первым кандидатом на арест в Вильнюсе. У Лени Лацмана было особое положение. Его отец, известный поэт на идиш, прошёл через жесточайшие допросы советских органов безопасности во время арестов и ликвидации еврейских писателей и членов Еврейского Антифашистского Комитета во главе с Михоэлсом. Он выжил, но остался парализованным.
Поэтому КГБ могло легко надавить на Леню, используя безвыходное положение его родителей, которые были пожилыми и больными людьми, полностью зависевшими от него и от его моральной, физической и финансовой поддержки. Исходя из создавшегося положения, я обсудил с ним все возможные варианты развития событий, включая то, как нам вести себя при аресте на допросах, если “все говорят обо всем”. Мне помог с этим разговор с моим отцом, который, рассказал мне о правилах поведения на допросах.
Опыт отца основывался не только на допросах в литовской полиции и немецком гестапо, когда он был схвачен, выполняя задание подпольной организации каунасского гетто. Ему пришлось иметь дело и с КГБ, когда “благодаря” некоторым из близких друзей, его допрашивали о переписке с его товарищами, бывшими бойцами подполья и партизанского отряда, проживавшими в Израиле.
Он сумел доказать, что ничего предосудительного в этой переписке не было, и что его друзья по партизанскому отряду живут в киббуцах, являются членами левого социалистического движения Хашомер Хацаир, положительно относящегося к Советскому Союзу. После нескольких дней допросов он был освобожден, категорически отказавшись сотрудничать с органами, под предлогом того, что своим подозрительным отношением к нему оскорбили его чувства.
Мы согласовали с Лацманом, что тактика нашего поведения на допросах, должна строиться, исходя из тех вопросов и той информации, которой обладает КГБ. По ходу допросов надо в начале всегда отрицать участие в какой-либо деятельности и существование связей с другими членами подполья, кроме дружеских или по работе, не подтверждать и не помнить какие-либо события, которые нельзя доказать напрямую, и ни в коем случае нельзя давать новую информацию. Протоколы допросов должны закрываться на уровне информации, которую не имело смысла использовать далее, и которая не давала повода для возникновения у следователей новых вопросов и направлений в допросах.
В сентябре 1970, вначале Лацман, а затем и я, были “приглашены” в Кишинев и допрашивались КГБ о связях с кишиневскими членами “Иргуна”. Леню задержали первым, поскольку Волошин в своих показаниях указал на связь с ним в Вильнюсе, а в телефонной книжке Анатолия Альтмана нашли его данные.
Как мы и ожидали, Лацману угрожали тюрьмой и психиатрической больницей и открыто говорили о том, как это отразится на его родителях. Однако наша предварительная подготовка сделала свое дело. В частности, мы заранее согласовали, как себя вести, если пойдет речь о статьях, которые я писал, и которые распространялись через ленинградский центр. Тогда, после длительного давления, когда уже не будет другой возможности, Лацман должен был “сломаться” и сознаться, что читал эти статьи, но насколько он знает, их автором была известная актриса, которая за полгода до этого репатриировалась в Израиль.
Произошло именно так, как мы планировали. КГБ получило то, чего хотело, так как это выглядело, будто после долгого сопротивления Лёня не выдержал и в чем-то сознался. Но и мы достигли своей цели – протокол допроса закрылся, не дав повода на продолжение расследования по происхождению статей.
Мне, в свою очередь, удалось опровергнуть и, по крайней мере, поставить под серьезное сомнение показания Волошина, указывавшего на меня и на Леню Лацмана, как на членов Вильнюсской ячейки “Иргуна”.
Я подтвердил, что мы с Лацманом друзья по работе в вильнюсском СКБ, хотя сферы деятельности и интересов у нас разные, он программист, а я занимаюсь очень ответственным проектом – разработкой Государственного стандарта СССР по малым ЭВМ, который занимает все моё время. Что же касается визита Волошина, то я такого не помню, и вообще у меня не было причин и времени обращать внимание на то, с кем встречается или не встречается Лацман.
Попытки следователя КГБ надавить на меня проявлением глубины и уровня своих знаний обо мне, вплоть до мелких деталей, как например цвет дивана, на который Волошин положил экземпляры “Итона”, были легко опровергнуты мною. В своих показаниях Волошин утверждал, что диван был фиолетового цвета, на что я очень уверенно и с усмешкой ответил, что это ложь, которую легко проверить, поскольку единственный диван, который был в нашем распоряжении, был ярко зелёного цвета.
В моем заявлении, правда, был некоторый риск, оправдавший себя, в надежде, что КГБ не пойдут специально проверять такую мелочь, какой цвет был у дивана. Дело в том, что покрывало на зелёном диване, на который положил Волошин литературу, было действительно фиолетового цвета.
Это, и некоторые другие детали и неточности в словах Волошина, привели к тому, что его показания по отношению ко мне выглядели путаными, недостоверными и ненадежными. Следователи даже не решились на проведение очной ставки между ним и мной.
Как меня заранее проинструктировал мой отец, следователи КГБ действовали по общепринятой стандартной тактике ведения допросов. Следователь КГБ из Барнаула, Орлинский, который был прислан в Кишинёв для усиления группы местных следователей и вёл моё дело, часто отвлекался на разные темы, чтобы затем резко и неожиданно атаковать меня вопросами по делу.
Так, например, от него я узнал о том, что попытки властей оторвать от румынских корней и ассимилировать коренное население Молдавии, в частности, заменив алфавит румынского языка с латинского на кириллицу, провалились. Возникла новая молодая интеллигенция, создавшая местное молдавское самосознание, и на этой основе организовались националистически настроенные круги.
На очной ставке с Лацманом, которую следователи КГБ попытались провести неожиданно для меня, еще прежде, чем они успели что-нибудь сказать, я сразу перехватил инициативу, дав Лацману понять, что придерживаюсь нашей договорённости и до этого момента КГБ не сумело получить от меня никакой информации. Лацман подхватил эту линию и подтвердил, что мы лишь друзья по работе и что я никакого отношения к делу не имею.
В результате, после 5 дней допросов КГБ не сумело доказать мое причастие к подпольной сионистской деятельности и какое-либо знакомство с ее активистами, и закрыло дело. Барнаульский следователь сообщил мне и Лацману, что мы свободны. Однако, хитро улыбаясь, он добавил, чтобы мы не обольщались, и возможно, мы еще когда-нибудь встретимся вновь.
Конечно, одной из основных причин закрытия нашего дела на этом этапе была широкая и массовая компания в защиту евреев, развернувшаяся в то время в западных странах. Советский Союз проводил политику детанта, так как нуждался в западных кредитах, и не в его интересах было начинать еще и вильнюсское дело, да еще при недостаточной для этого информации.
Поздно вечером перед отъездом в Вильнюс мы с Леней встретились с Левитом. Обсудили создавшееся положение и полушутя, полувсерьез, выпили рюмочку за здоровье нашего следователя.
Я благодарен Шимону Левиту и Элиэзеру Трахтенбергу, которые знали о моей деятельности, включая о моем авторстве нескольких статей, вызывавших особое недовольство у КГБ. Если бы они дали показания об этом, то это грозило мне 7 годами заключения. К сожалению, они оба были осуждены на 2 года тюрьмы за отказ сотрудничать со следствием.
Наше возвращение в Вильнюс приобрело несколько анекдотичный характер. Дело в том, что я, обнаглев от успеха, потребовал от своего следователя забронировать мне и Лацману билеты на самолёт. Он согласился, но, когда мы пришли в кишиневский аэропорт, выяснилось, что это не было сделано. Недолго думая, я позвонил из телефона автомата следователю и возмущённо потребовал от него выполнить обещание. Еще не успев сказать ему, кто и о чем говорит, я услышал, как он громко кричит, чтобы Женин прекратил свои фокусы с отказом от дачи показаний.
Получив, наконец, в кассе аэропорта билеты на самолёт, мы пошли к самолету. Но буквально перед тем, как войти в самолёт, стюардесса сообщила, что посадка закончена и те пассажиры, которые стояли у трапа в самолёт, должны уйти. Когда она проходила мимо меня, я подхватил её под руку и сказал тихо на ухо: “Девушка, мы летим по броне КГБ и именно этим рейсом”. Не говоря ни слова, она сходу развернулась и пропустила нас в самолёт.
Всю дорогу мы почти истерически смеялись над тем, как мы летим домой по броне КГБ. Вернувшись в Вильнюс, через несколько месяцев мы возобновили подпольную сионистскую деятельность, привлекли к ней новых активистов, включая Меира Гефена и других своих друзей.
В феврале 1971 года, когда в Москве готовились провести XXIV съезд КПСС с участием многочисленных гостей из разных стран мира, началась открытая активистская деятельность за право на алию. Активисты алии начали демонстрации протеста в Вильнюсе и в других городах, кульминацией которых стала объявление голодовки в здании Центрального Телеграфа в Москве.
Эта голодовка продолжалась в течение 6 часов, после чего её участникам сообщили, что их требование на получение разрешения на выезд в Израиль будет удовлетворено. Так, впервые за многие десятки лет был прорван железный занавес и в марте 1971 года около 14 тысяч евреев получили разрешение на выезд в Израиль. Среди них была часть членов подполья, а также мои родители с моей сестрой Мирит, которая также участвовала в подпольной деятельности.
Репатриация в Израиль продолжалась в течение всего времени с 30 марта по 9 апреля 1971 года, пока в Москве проходил XXIV съезд КПСС. Однако сразу после завершения съезда и отъезда иностранных делегаций, ворота СССР вновь закрылись и все, кто не успел получить разрешения, в том числе и моя семья, получили отказ. Для меня это был первый из 11 отказов, полученных от разных советских инстанций менее, чем за год.
Через некоторое время члены разных групп активистов алии, действовавшие в Литве параллельно друг другу, начали организовываться для совместной деятельности. Так возникла у меня связь с Тамарой Ожеховой, Анной Исаковой (тогда Гроссман) и Рут Гликман. На определенном этапе мы пришли к согласованию совместной деятельности и с членами группы вильнюсской еврейской самодеятельности, во главе которой стояли Моше Пянко и Марик Мозес. После перезда в Израиль члены этой группы создали ансамбль под названием “Анахну Кан”.
Вместе с ними я участвовал в организации групп активистов алии для сбора подписей под обращениями в советские и международные инстанции с требованием разрешить выезд на постоянное место жительство в Израиль, для участия в коллективных акциях, как по месту проживания, так и в Москве, в демонстрациях, забастовках и т. д.
Среди наиболее значимых акций, проведенных нами за период с марта по ноябрь 1971 года, в организации которых я участвовал, были:
– первая в СССР трехдневная (68 часов) голодовка на Московском Центральном Телеграфе, прошедшая с 22 по 24 июня 1971 года, в которой участвовали 27 жителей Вильнюса и Каунаса и 5 рижан, присоединившихся к нам уже в Москве.
Прологом к этой акции послужило длительное пребывание в Москве, куда наша группа прибыла с намерением обратиться в ОВИР Советского Союза и другие высшие органы власти, с просьбой пересмотреть отказы на разрешение нам выехать на постоянное место жительства в Израиль.
Получив отрицательный ответ в разных инстанциях, мы обратились также в приёмную ЦК КПСС, где нас принял секретарь ЦК по фамилии Тихомиров. Он встречался вначале с каждым из нас в отдельности, а затем со всеми вместе. Когда пришёл мой черёд, я объяснил ему, что у меня нет никаких претензий к Советской власти, и что я лишь стремлюсь объединиться с моими родителями, уехавшими в Израиль в апреле этого года. Как и всем остальным из нас, его ответ был отрицательным и мне, на что я сказал, что он делает очень большую ошибку.
На групповой встрече со всеми, Тихомиров был уже раздражен, разговаривал грубо и провозгласил, что нам незачем больше обращаться со своими просьбами к властям, решение отказать нам остается в силе, поскольку мы все получили высшее образование, за что обязаны Советской власти и никогда за это не сможем расплатиться. Кто-то в ответ спросил его, означают ли эти слова его, что он считает нас за рабов, на что, вспылив, Тихомиров сказал, что мы можем считать, что это так.
Настроения наших товарищей в группе были смешанными: нас охватывало возмущение и чувство безысходности. Посовещавшись вчетвером, Тамара Ожехова, Анна Исакова, Рут Гликман и я, пришли к выводу, что группа созрела для решительных действий. Мы решили предложить своим товарищам в знак протеста против решений советских органов власти, объявить голодовку, повторяя то, что, в феврале 1971 года впервые осуществили наши товарищи.
Реакция членов группы была мгновенная, все согласились пойти на этот шаг. Среди нас была женщина, больная диабетом, и врачи, которые были в группе, сказали, что ей лучше в этом не участвовать, поскольку это опасно для её здоровья. Она ответила, что она предпочитает, чтобы весь мир увидел, как к нам относятся, даже если придётся её выносить из телеграфа на носилках.
В 10 утра мы отправились в здание Центрального Телеграфа. Выбор этого здания не был случайным, оно не только находилось в центре Москвы, и иностранные журналисты легко могли добраться до него, но самое главное было то, что время работы в нем было круглосуточным и без перерывов.
Я был тем, кто написал и отправил в адрес Брежнева, Подгорного и Косыгина телеграмму, в которой сообщил об объявлении нами голодовки в знак протеста против отказа на разрешение на выезд в Израиль. К нам присоединились пятеро рижан, среди них была Юля, которая уже давно принимала активное участие в борьбе латвийских евреев за право на выезд в Израиль.
Связь с иностранными журналистами в Москве поддерживалась Тамарой Ожеховой с помощью Виктора Польского и Владимира Слепака. Параллельно я переходил в здание Международного телефона, по заранее согласованной договорённости звонил в Израиль Киму Гуревичу в Беэр-Шеве и сообщал ему о ходе голодовки.
В первый день в здание Телеграфа заглянули иностранные журналисты только после 2 часов дня. Они посмотрели на нас и сразу ушли. В 10 часов вечера в здание пришла группа очень крепких молодых людей, в сопровождении лейтенанта милиции, которые заявили, что они должны заняться уборкой помещения зала Телеграфа и потребовали, чтобы мы немедленно его освободили от своего присутствия.
К залу телеграфа примыкало помещение междугороднего телефона и мы, не споря, сразу перешли туда. Встав там в очередь каждый заказал трехминутный телефонный разговор на телефон либо своей работы, либо на квартиру, жители которой уже уехали в Израиль. На сообщение телефонисток, что абонент не отвечает, каждый отвечал, что возможно хозяева еще не вернулись и поэтому надо повторить звонок несколько позже.
Так продолжалось около часа, пока, где-то после 11 часов ночи, обескураженный лейтенант обратился к начальнице зала телефона с требованием не продолжать наши звонки. Однако она ответила ему, что мы все заплатили за свои звонки и поэтому она обязана предоставить нам услуги междугороднего телефона. Лейтенант, по-видимому, не решился в столь поздний час звонить своему начальству, и мы выиграли первый день голодовки. Швейцарская газета “Нойе Цюрихер Цайтунг” опубликовала статью о ходе нашей голодовки, в которой писала о том, как мы за 15 копеек стоимости трехминутного телефонного разговора переиграли КГБ.
На утро журналисты уже пришли рано и наблюдали за происходящим с большим интересом. Появились еще несколько человек во главе с невысоким коренастым мужчиной, который подошёл ко мне и представился как Леонтий Кузьмич. Как мне потом стало известно, это был генерал КГБ, ответственный за еврейский вопрос, которого наши друзья из Москвы называли между собой советским Эйхманом.
Леонтий Кузьмич начал убеждать меня, что нам лучше прекратить голодовку. На это я ответил, что это можно решить очень просто – удовлетворив нашу просьбу разрешить выезд в Израиль, и все закончится тут же, тихо и мирно.
Вечером нам сообщили, что в США и в Израиле начались массовые демонстрации в нашу поддержку, и что Кол Исраэль, Голос Америки и другие средства массовой информации сообщают о ходе нашей голодовки. Я ушел в здание Международного телефона, позвонил Гуревичу и сообщил ему о своих переговорах с генералом КГБ Леонтием Кузьмичом об условиях её прекращения
Москвичи приносили нам бутылки с водой, предупредив, что если не будем пить, то повредим себе почки. Мы очень быстро потеряли желание есть, намного труднее было выдержать не спать. Милиционеры, которые находился в зале телеграфа, если видели, что кто-то из нас засыпает, сидя на деревянной скамейке, тут же подходили и заявляли, что это общественное место, где не разрешается спать.
На третий день голодовки, помимо демонстраций в США и в Израиле, начались забастовки в зданиях телеграфа в нашу поддержку с участием членов наших семей в Вильнюсе и в Риге, а также в Тбилиси и в других городах Советского Союза.
Примерно в середине дня ко мне подошла совершенно бледная рижанка Юля и сказала, что около здания телеграфа начали концентрировать милицейские машины и среди них машины скорой помощи. Она сказала мне, что по своему опыту она знает, что это машины психиатрических больниц, а это пострашнее обычного изолятора. Я вышел на улицу и убедившись, что она права, спустился вниз до здания Международного телефона, позвонил оттуда Киму Гуревичу и сообщил, что происходит. На это он ответил мне: “Вы сделали свое дело, идите кушать”.
Вернувшись в здание Телеграфа, я проинформировал об этом своих товарищей и пошёл отправить телеграмму на имя тройки руководителей СССР о том, что в свете обещания Леонтия Кузьмича пересмотреть заново наши просьбы о выезде в Израиль, мы временно прекращаем голодовку. Девушка, принимавшая от меня телеграмму, не успела её взять, как к ней подошёл молодой человек и забрал бланк моей телеграммы.
Оглянувшись, я увидел, что остался один в зале Телеграфа. Все члены группы уже вышли из здания, и москвичи, поддерживавшие нас в течение голодовки, разобрали их по домам. Меня забрал к себе художник Валерий Коренблит, сопровождавший нас в течение всех трех дней голодовки. Дома он сделал мне бутерброд, но я не был в состоянии его съесть. Как выяснилось потом, за 68 часов голодовки, во время которой почти не спал, я потерял 6 кг в весе.
28 июля 1971 года к зданию гостиницы “Россия”, где располагалось управление Международным Московским Кинофестивалем, пришли 11 литовских евреев (8 женщин и 3 мужчин). Мы сообщили властям, что проводим 6-часовую демонстрацию протеста против повторного отказа в разрешении на выезд в Израиль. На этой демонстрации, впервые в СССР, ее участники надели на свои рубашки голубые Звезды Давида. Мне запомнился этот день еще и потому, что так я отметил свой 25 день рождения.
Леонтий Кузьмич со своими людьми вновь появился около нас и наблюдал за происходящим, но не подошёл к нам. Убедившись, что после назначенного времени мы действительно пошли в сторону вокзала, он удалился.
Связь с иностранными журналистами по этому поводу была установлена по приезде в Москву Аней Гроссман и мною с помощью Иосифа Бегуна. Правда, немецкая радиостанция “Дойче Велле” сообщила вечером, что в этом пикете участвовали 11 женщин из Литвы, что вызвало по адресу Гриши Абрамовича, Семена Качергинского и моему ироничные замечания наших друзей.
По возвращении домой в Вильнюс, мы все, трое мужчин, участников этого пикета, были срочно мобилизованы якобы на “сборы резервистов в армию”. Нас, вместе с еще двумя “мобилизованными”, по-видимому, сотрудниками определенных органов, поместили в военном городке на севере Вильнюса, где мы провели неделю, живя в комнате “красного уголка” саперного батальона. Причиной для этой “мобилизации” была попытка КГБ сорвать митинг в память 100 тысяч евреев, убитых нацистами в Понарах (Панеряй). Эта попытка КГБ провалилась, и митинг все же состоялся.
Вильнюс, август 1971 г.
Командир батальона пригласил меня в свой кабинет и в присутствии нескольких офицеров сказал мне следующее: “Лейтенант, ты знай, мы никакого отношения к этому делу не имеем. Делайте, что хотите, только не ставьте нас в неудобное положение. Мы не хотим никаких проблем”. Я пообещал, что так оно и будет. И действительно, кроме того, что мы не застегивали верхнюю пуговицу гимнастерок и не брились, мы проблем не делали.
Мы проводили время, слоняясь по территории дивизии, а я беседовал с офицерами на разные общие и нейтральные темы. В особенности мне было интересно беседовать с сержантом танковых войск, который был “мобилизован” вместе с нами, и по понятным причинам не рассказывал, почему и он находится в саперном батальоне. Мы обсуждали с ним последние новинки советской и западной бронетехники и сравнивали по памяти их характеристики. Эта информация через некоторое время оказалась очень полезной.
Только один раз возникла своеобразная ситуация, когда мы втроём, слоняясь по военному городку, находились около его ворот. В ворота въехала машина командира дивизии, который увидев нас, велел водителю остановить машину. “Вы кто такие?” – спросил он грозным голосом. Я откозырял ему и ответил: “Мы из красного уголка, товарищ генерал”. Гриша, стоявший около меня, вдруг вытащил ногу, которая свободно болталась у него в сапоге, поскольку ему попался слишком большой размер, и сказал: “Сапоги немного жмут, товарищ генерал”. Генерал толкнул водителя в плечо и приказал: “Езжай уже”.
– Организация массового обращения евреев, жителей города Вильнюс, в приемную ЦК КП Литвы с просьбой принять для обсуждения вопроса о разрешении выезда в Израиль. В ответ милиция преградила доступ евреев в приёмную, перекрыв всю прилежащую к ней сторону улицы. Когда мне сообщили об этом, я передал по цепочке указание о том, чтобы все начали звонить по телефону в Приёмную ЦК, чтобы просить возможность приёма. В результате телефоны ЦК оказались полностью заблокированы массовыми звонками. Эта идея не была моим оригинальным изобретением. Я просто воспользовался методом, который применил раввин Меир Кахане, действовавший, по просьбе Геулы Коэн, по отношению к советскому посольству в США в своей деятельности в поддержку нашей борьбы за выезд в Израиль.
Одновременно, люди, которых не допустили подойти к зданию ЦК, были вынуждены сконцентрироваться на противолежащей площади у памятника генералу Черняховскому, что вызвало настоящее столпотворение, поскольку в это время, 5 часов дня, люди возвращались с работы.
Таким образом, нам удалось создать массовую демонстрацию протеста, закончившуюся арестом нескольких наших активистов (среди них был Лазик Крумберг и д-р Ершкович), арестованных на 15 суток и в знак протеста объявивших голодовку.
Хотя на работе меня уже искали сотрудники органов, мне удалось, с помощью своих коллег Милы Перемыкиной и Израэлы Блатайте, незаметно пройти через КПП СКБ ЭВМ. После репатриации Израэла была одной из основательниц города Ямит на побережье Синая.
Когда я добрался до здания Междугороднего телефона и попытался позвонить в Москву, чтобы сообщить о происходящем Виктору Польскому, меня задержали прямо в телефонной будке прежде, чем я успел набрать его номер.
Перед началом допросов меня и Меира Гефена поместили в дежурное помещение, в котором находились местные милиционеры. Один из сержантов, зайдя в помещение, громко сказал, смеясь: “Ну что, жидов по городу ловят?”. Я тихо велел Меиру молчать и сумел зафиксировать личные данные этого милиционера.
Нас вызвали, каждого по отдельности, на допрос, который проводили старшие офицеры милиции. Меня допрашивал майор, который вначале вёл себя очень вежливо. Он выразил свое удивление моим поведением и сказал, что не может понять, как я, человек с высшим образованием, с такой положительной характеристикой, сын таких известных родителей, принимаю участие в антисоветской деятельности.
Вначале и я отвечал спокойно и вежливо, говоря о том, что никакой антисоветской деятельностью не занимаюсь, и единственное чего добиваюсь, это возможности объединится с моими родителями и сестрой, проживающими в Израиле. Когда же майор начал мне угрожать, обвиняя в том, что я получил свое образование и прекрасное место работы от советской власти, и что никогда за это не расплачусь, я впервые за все это время не выдержал и взорвался.
Я ответил ему, что в свете антисемитского высказывания, сделанного сержантом милиции в моем и Гефена присутствии, я ничего никому не должен и что я не могу продолжать ходить по этой земле, пропитанной кровью моих родных. На это майор разразился криками, что мне очень повезло, что раньше я бы закончил свое время на рудниках Сибири или попал бы под пулеметную очередь.
На заключительном допросе, происходившем уже в присутствии зам. министра внутренних дел Литвы, полковника Жемгулиса, после того, как он угрожал принять против меня соответствующие меры, я подал официальную жалобу, в которой подчеркнул, что слова сержанта милиции дают основание для того, чтобы считать наш арест грубой антисемитской провокацией. Это вызвало некоторый шок у присутствующих руководителей МВД, в результате чего я и Гефен были немедленно освобождены.
Однако через некоторое время я был приглашён в КГБ Вильнюса, где у меня состоялась беседа с сотрудником органов, офицером примерно моего возраста. По ходу беседы он требовал, чтобы я прекратил свою деятельность, иначе могу оказаться не на юге, куда стремлюсь, а на далеком севере. На это я ответил, что, несомненно Советская власть может сделать со мной все, что захочет. Вопрос, сказал я, только в цене, которую ей придётся за это заплатить.
У меня договор с отцом, который уже живёт в Израиле, сказал я, и если со мной что-то такое случится, он подымет против Советского Союза все мировое антифашистское общественное мнение. Стоит ли Советской власти такая овчинка выделки, спросил я своего собеседника, ведь ущерба от этого будет намного больше, чем я того стою. Если действительно заинтересованы власти в том, чтобы я прекратил свою деятельность, можно добиться этого очень просто, дав мне и моей семье разрешение уехать в Израиль. На этом наша беседа закончилась.
На следующий день я был уволен с работы в вильнюсском СКБ ЭВМ. В тот же вечер сообщение об этом было передано по радио Коль Исраэль. Через некоторое время моя семья начала получать посылки из Англии, что нам очень помогло. Но что было более важно, тем самым КГБ получил доказательство того, что мои слова имеют свой вес, и что я говорил не зря о своей цене.
Политика советских властей была очень четкая и известная, если бы я не получил на этом этапе открытую поддержку из-за границы, меня бы арестовали, и тогда уже репрессивная машина начала бы свою работу, невзирая на ущерб, который это могло принести, каким бы он ни был.
Мои коллеги, с которыми я работал в отделе под руководством инженера Раманаускаса, тепло попрощались со мной и подарили на память декоративно вышитый литовским орнаментом ручной работы чехол для подушки. Я до сих пор храню этот подарок.
В конце октября 1971 года в Москве, в приемной Президиума Верховного Совета СССР, прошла самая массовая акция, в которой участвовали 92 активистов алии (68 мужчин и 24 женщины) со всего Советского Союза. Эта акция была приурочена к отъезду правительственной делегации во главе с Брежневым во Францию (25-30 октября 1971 года).
КГБ знало о готовящемся мероприятии и приняло беспрецедентные меры, чтобы ее не допустить. Евреев, или тех, кто выглядел как еврей, несмотря на громкие протесты, снимали с рейсов поездов и полетов самолётов, направлявшихся в Москву. Однако ровно в 10 часов утра, когда начинала работать приёмная Президиума Верховного Совета, 92 человека выстроились в длинную очередь у окошка приёмной и начали вручать письма, подписанные десятками евреев из разных городов Советского Союза с требованием разрешить им выезд в Израиль.
Все участники этой акции были задержаны и погружены в автобусы прямо на выходе из здания Президиума, и провели ночь допросов, которые велись совместной группой следователей из КГБ и МВД в Московском изоляторе.
Во время допросов произошёл инцидент, запомнившийся мне на всю жизнь. Каждый из арестованных вызывался на допрос, который продолжался в среднем не более 15 минут. В ответ на обвинение в участии в организованной несанкционированной демонстрации, каждый отвечал, что это неправда, и что он приехал сам по себе, лишь для того, чтобы передать в Президиум Верховного Совета СССР письмо, подписанное его друзьями, с просьбой разрешить выезд в Израиль. По согласованию, каждый из участников акции отказывался подписывать протокол допроса.
Когда дошла очередь до Лени Щербакова, его допрос затянулся. Обратив на это внимание, я сказал об этом находившемуся около меня доктору Юлию Нудельману. Он отреагировал на это, стуча руками и ногами в железную дверь камеры с криками “Щербаков, Щербаков!”, которые были подхвачены сначала мужчинами в нашей камере, а затем и в женской камере изолятора.
Я стоял у двери, когда через некоторое время дверь камеры открылась, и из неё вышел Щербаков. Сразу за ним стоял майор МВД, с лицом, красным от напряжения, который выкрикнул мне прямо в лицо: ” Вы что думаете, что только вы сильны? Советский Союз тоже силен!”
На этом закончились наши допросы, после чего москвичей отпустили, а нас, иногородних, отвезли на автобусах на Белорусский вокзал и, под конвоем солдат МВД, отправили на поезде по домам, в Ригу, Минск и Вильнюс. Всю дорогу молодые солдатики МВД вынуждены были слушать, как мы пели еврейские песни и песни протеста, как, например, “Фараону говорю, отпусти народ мой”.
Подъезжая к Минску, мы через окно увидели, что кто-то на мосту, над железной дорогой, прикрепил израильский флаг. Увидев это, я сказал Ане Гроссман, стоявшей рядом со мной у окна: “Анька, а ведь мы сломали Советскую власть”. Она посмотрела на меня, как на сошедшего с ума.
При выходе из поезда на конечной станции каждого из нас фотографировали сотрудники КГБ. Никто не был арестован и не был отдан под суд в результате этой акции.
Мы организовали массовый несанкционированный митинг в Каунасском 9-ом Форте в память о Большой Акции, проведенной нацистами 28-29 октября 1941 года, когда были убиты 9,200 узников Каунасского Гетто. Несмотря на обращение властей к известным представителям еврейской общественности Каунаса не участвовать в этой “сионистской провокации”, и на отмену автобусных рейсов в 9-ый форт, десятки евреев пришли на митинг.
По завершению митинга, который я открыл, призвав помянуть память жертв нацизма минутой молчания, у меня произошел инцидент с начальником Управления милиции города Каунаса по поводу незаконного задержания Геннадия Непомнящего, активиста алии, фотографировавшего это событие.
Это послужило для меня поводом для подачи официальной жалобы в МВД СССР на антисемитскую провокацию и личное оскорбление, нанесенное мне, сыну организатора знаменитого побега узников 9-го Форта, со стороны начальника каунасской милиции.
В ноябре 1971 года я был приглашен, среди 5 представителей активистов алии, для участия в переговорах с представителями ЦК КП Литвы, по ходу которых мы впервые получили официальные данные о размерах движения за право на алию в Израиль в Литве: к тому времени, из 24 тысяч литовских евреев около 8 тысяч уже подали документы на выезд в Израиль.
По моим данным, наибольшее число литовских евреев, подписавших обращение к мировой общественности поддержать право евреев на репатриацию в Израиль, составило 320 человек, из них 32 человека участвовало в большинстве организованных нами акций.
Основных организаторов этой деятельности в Литве было всего 8 человек.
В результате моей жалобы об инциденте в 9-м форту, поданной в МВД СССР, возникла ситуация, когда МВД Литвы было обязано дать на неё ответ в Москву.
После нескольких дней переговоров с Главой канцелярии министра внутренних дел Литвы, полковником Кайрялисом, было достигнуто соглашение, по которому Генеральный Прокурор Литовской республики принес письменное извинение Непомнящему за его незаконное задержание. На основании этого извинения я передал Кайрялису письмо о том, что считаю инцидент исчерпанным.
Через три дня после этого моя семья получила разрешение на выезд в Израиль. Лейтенант МВД в ОВИРе, выдавая мне визу, сказала, что у них в отделе несколько папок по моему делу. На это я ответил, что сейчас они могут это передать в издательство для публикации.
Все наше имущество в основном состояло из книг и вошло в один ящик. Когда я вместе с водителем литовцем грузил его в грузовик, он сказал мне: “Вы, евреи, отчаянный народ. Вы преподали нам урок, как можно без оружия бороться и победить советскую власть”.
31 декабря 1971 года мы выехали из Вильнюса, 3 января покинули пределы Советского Союза и 7 января 1972 года вступили на землю Израиля.
Начался новый этап в нашей жизни…
***
Члены Вильнюсской ячейки “Иргуна”
Леви (Леонид) Лацман
Житель Вильнюса; сын идишисткого писателя Лацмана, пострадавшего в результате сталинских репрессий еврейских писателей и оставшегося парализованным после этого; инженер-программист СКБ при вильнюсском заводе ЭВМ; активист движения за репатриацию в Израиль, член вильнюсской ячейки «Иргуна» с декабря 1969 г.; был задержан в сентябре 1970 г. и допрашивался в Кишиневе по делу местной ячейки «Иргуна»; освобожден за недостатком улик и репатриировался в Израиль в 1971г.; занимал ответственную должность в Израильской Авиационной промышленности
Нехама (Ляма) Винзберг
Арье (Леонид) Щербаков
Житель Вильнюса; студент физик Вильнюсского университета; активист движения за репатриацию в Израиль, член вильнюсской ячейки «Иргуна» с декабря 1969 г.; участник в различных акциях, в том числе в самой массовой акцие, проведенной в октябре 1971 года с участием 92 активистов со всех концов СССР – «Проводы Брежнева во Францию»; репатриировался в Израиль в 1971 году.
Меир Гефен
Житель Вильнюса; инженер-программист СКБ при вильнюсском заводе ЭВМ; активист движения за репатриацию в Израиль, член вильнюсской ячейки «Иргуна» с середины 1970 г. Вместе с еще 15 активистами был задержан во время массовой акции протеста летом 1971 г., был свидетелем антисемитского инцидента со стороны милиции при задержании участника акции, и в результате письменного протеста, поданного во время допроса Я. Файтельсоном зам. Министру МВД Лит. ССР полковнику Жемгулису, был освобожден после дня допросов. Репатриировался в Израиль и работал на ответственной должности в военной промышленности страны.
Яков Файтельсон
Инженер–математик СКБ при вильнюсском заводе ЭВМ; член вильнюсской ячейки «Иргуна» с декабря 1969 года; был автором статей и фельетонов «Самиздата», которые распространялись «Иргуном» по СССР; был задержан в сентябре 1970 г. доставлен в Кишинев и допрашивался о связях между представителями местной ячейки «Иргуна» и вильнюсскими активистами;
Действуя по заранее согласованному с Леонидом Лацманом сценарию поведения на допросах, привел к освобождению себя и Лацмана, задержанного за несколько дней до этого и тоже доставленного в Кишинев, за недостатком улик и отсутствия прямых доказательств участия в какой-либо незаконной деятельности.
Отказник с марта 1971 года;
Один из 4-х организаторов первой 3-хдневной голодовки отказников на Центральном телеграфе в Москве;
Участвовал в 1-ой демонстрации со знаком “Маген Давид” на рубашке у здания гостиницы «Россия» во время Московского Международного кинофестиваля 28.07.1971г.; после возвращения из Москвы был задержан в начале августа 1971 и на неделю мобилизован на сборы в Советскую Армию в попытке КГБ сорвать митинг памяти жертв нацизма в Понарах, около Вильнюса;
Участвовал в различных акциях активистов алии, в том числе в самой массовой акцие, проведенной в октябре 1971 года, с участием 92 активистов со всех концов СССР – «Проводы Брежнева во Францию»;
Был одним из организаторов и единственным выступившим с речью на митинге памяти жертв нацизма в каунасском 9-ом форту 28 октября 1971 года;
Подвергся преследованиям: уволен с работы в ноябре 1971;
Репатриировался в Израиль 7 января 1972 г.;
Работал на заводах компаний “Эльсинт” (Хайфа), “Тадиран” (Петах Тиква), был первым мэром города Ариэль (2/1981-5/1985), директором индустриальной зоны Баркан по соседству с Ариэлем), членом Совета Директоров Израильской Электрической Корпорации; Ген. Директором (на добровольных началах) Союза Ученых репатриантов из СССР; Ген. Директором Управления Абсорбции Хайфы. В течение 13 лет (1998-2011 гг.) работал в Джойнте на территории СНГ и руководил строительством особо крупных проектов Джойнта, включая здание Еврейского Общинного и Культурного Центра “ЕСОД” в Санкт Петербурге. В 2012-2013 гг. работал в качестве руководителя Представительства Еврейского Агентства Сохнут в Украине
Марина Файтельсон (Мирит Копелянская)
Жительница Каунаса, сестра Якова Файтельсона, выполняла различные поручения по связи с активистами в Каунасе. Помогла разоблачить агента КГБ Романа Ройтмана, студента Каунасского мед. Института, родом из Черновцов, пытавшегося установить связи с вильнюсской и рижской группами “Иргуна”. Репатриировалась в Израиль вместе с родителями в апреле 1971 года.
Жители Кишинева, члены Иргуна, сотрудничавшие с вильнюсской ячейкой
Семен Левит
Родился в 1947 г., инженер-физик в Молдавском НИИ онкологии (Кишинев); член кишиневской ячейки сионистской организации «Иргун», созданной в Ленинграде; организовал первый ульпан иврита в Вильнюсе и основал вильнюсскую ячейку «Иргуна»; распространитель самиздата, осужден по кишиневскому делу на 2 года тюрьмы; (1970-1972, ЖХ-385/3). Репатриировался в Израиль (1973); профессор в Институте им. Вейцмана в Реховоте.
Элиэзер (Лазарь) Трахтенберг
(р.1946), Житель Кишинева; студент физик; член кишиневской ячейки «Иргуна»; вместе с Семеном Левитом содействовал организации ячейки «Иргуна» в Вильнюсе; осужден по кишиневскому делу на 2 года тюрьмы; репатриировался в Израиль, а затем эмигрировал в США. Профессор электротехники и вычислительной техники в университете Drexel в Филадельфии.
Аркадий Волошин
Житель Кишинева; студент физик, учившийся в Ленинграде; член кишиневской ячейки «Иргуна»; дал обширные показания против своих соратников по делу “группы сионистов”, не только кишиневцев, но и других, включая Лацмана и Файтельсона, с которым познакомился через Лацмана во время проезда через Вильнюс на Кишинев, когда он развозил литературу Самиздата из Ленинграда.
Активисты борьбы за алию
Шимон (Гриша) Абрамович
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (не позднее 1971); участник в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; участник в 1-ой демонстрации с Маген Давидом на рубашке у здания гостиницы «Россия» во время Московского Международного кинофестиваля 28.07.1971г.; после возвращения из Москвы был задержан в начале августа 1971 и мобилизован на сборы в Советскую Армию на неделю в попытке КГБ сорвать митинг памяти жертв нацизма в Понарах, около Вильнюса; подвергся преследованиям: уволен с работы “за прогул” (1971); репатриировался в Израиль.
Аркадий Бражин
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (не позднее 1971);репатриировавшись в Израиль, работал на ответственной работе в авиационной промышленности страны.
Александр Гамус
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (не позднее 1971);
Тереза Готлиб
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказница (не позднее 1971); участница в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; подверглась преследованиям: выговор по работе (1971).
Рут Гликман
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс Лит. ССР); отказница (не позднее 1971); одна из 4 организаторов первой 3-хдневной голодовки отказников на Центральном телеграфе в Москве; участвовала в 1-ой демонстрации с Маген Давидом на груди у здания гостиницы «Россия» во время Московского Международного кинофестиваля 28.07.1971г.; репатриировалась в Израиль, живет в Беэр-Шеве
Анна Гроссман (Исакова)
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс Лит. ССР); врач по специальности; отказница (не позднее 1971); одна из 4 организаторов первой 3-хдневной голодовки отказников на Центральном телеграфе в Москве; участвовала в 1-ой демонстрации с Маген Давидом на груди у здания гостиницы «Россия» во время Московского Международного кинофестиваля 28.07.1971г.; репатриировалась в Израиль; известная общественная деятельница, журналистка и писатель.
Д-р Ершкович
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); участник первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; во время массовой акции евреев, жителей города Вильнюс, в приемную ЦК КП Литвы, был задержан на 15 суток с Лазарем Крумбергом и еще одним активистом движения, во время которых они объявили и провели сухую голодовку в течение 10 дней, после чего был освобожден; подвергся преследованиям: репатриировался в Израиль
Александр Каганский
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказник (не позднее 1971); участник первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; репатриировался в Израиль.
Семен Качергинский
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказник (не позднее 1971); участник первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; участник 1-ой демонстрации с Маген Давидом на рубашке у здания гостиницы «Россия» во время Московского Международного кинофестиваля 28.07.1971г.; после возвращения из Москвы был задержан в начале августа 1971 и мобилизован на сборы в Советскую Армию на неделю в попытке КГБ сорвать митинг памяти жертв нацизма в Понарах, около Вильнюса; репатриировался в Израиль.
Лазарь Крумберг
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); участник первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; во время массовой акции евреев, жителей города ВильнюсX, у приемной ЦК КП Литвы, был задержан вместе с д-ром Ершковичем и еще одним активистом движения и осужден на 15 суток, во время которых они объявили и провели сухую голодовку в течение 10 дней, после чего были освобождены; подвергся преследованиям: уволен с работы “за прогул” (1971); репатриировался в Израиль
Елена Левинайте
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказница (не позднее 1971); участница в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; подверглась преследованиям: получила выговор на работе (1971).
Юдит Лензе
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказница (не позднее 1971); участница в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; подверглась преследованиям: уволена с работы “за прогул” (1971).
Марк Мойзес
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); один из руководителей еврейского культурного движения и ансамбля еврейской самодеятельности в Вильнюсе; Активист ЕЭД в Литве; репатриировался в Израиль в 1971 году, работал в Беер-шевском Университете.
Геннадий Непомнящий
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); активист движения за репатриацию в Израиль; был задержан 29 октября 1971 года во время митинга памяти жертв нацизма в Каунасском 9-ом форту за то, что фотографировал это мероприятие; в результате вмешательства Якова Файтельсона был освобожден и в дальнейшем получил официальное извинение Гос. Прокурора Литовской ССР за незаконное задержание
Тамара Ожехова
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс Лит. ССР); отказница (1971); одна из 4 организаторов первой 3-хдневной голодовки отказников на Центральном Телеграфе в Москве; участница в 1-ой демонстрации с Маген Давидом на груди у здания гостиницы «Россия» во время Московского Международного кинофестиваля 28.07.1971г.; эмигрировала из Израиля в Канаду
Мила Перемыкина
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс Лит. ССР); отказница (1971); репатриировалась в Израиль
Моше Пьянко
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); один из руководителей еврейского культурного движения и ансамбля еврейской самодеятельности в Вильнюсе; Активист ЕЭД в Литве; репатриировался в Израиль в 1971 году, один из создателей знаменитого ансамбля «Анахну канн» (Мы здесь), основанного на базе участников еврейской самодеятельности в Вильнюсе и Каунасе.
Мириам Тайнене
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказница (не позднее 1971); участница в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; подверглась преследованиям: получила выговор на работе (1971).
Александр Фалькас
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказник (не позднее 1971); участник в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; подвергся преследованиям: получил выговор на работе (1971); репатриировался в Израиль; работал в горсовете Тель Авива, где руководил отделом по созданию и тех обслуживанию системы светофоров города
Соня Фурман
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс или Каунас, Лит. ССР); отказница (не позднее 1971); участница в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; подверглась преследованиям: уволена с работы “за прогул” (1971)
Ханан Хайтовский
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); репатриировался в Израиль. Один из руководителей отдела в организации “Натив”.
Илья Шарфштейн
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); участник в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; в 1971 г. репатриировался в составе драматического коллектива Вильнюсской Еврейской самодеятельности (во главе с Марком Мозесом и Мишей Пьянко) в Израиль
Юрий Эдельштейн
Активист движения за репатриацию в Израиль (Вильнюс, Лит. ССР); отказник (1971); участник в первой 3-хдневной голодовке отказников на Центральном телеграфе в Москве; инженер, композитор. Отец бывшего посла в России и Украине Анны Азари.
Активисты движения за репатриацию в Израиль, жители Риги, сотрудничавшие с вильнюсской ячейкой “Иргуна”
Белла Гольдберг (Рух)
Активистка движения за репатриацию в Израиль (Рига, Лат. ССР) (1969-1971гг); поддерживала связь с вильнюсской ячейкой «Иргуна»; репатриировалась в Израиль; работала директором общественной организации «Шилув».
Борис Гутман
Активист движения за репатриацию в Израиль (Рига, Лат. ССР) (1969-1971гг); поддерживал связь с вильнюсской ячейкой «Иргуна»; репатриировался в Израиль, был одним из создателей Еврейской Энциклопедии, изданной в Израиле.
Яков Файтельсон
Источник
Источник
Комментариев нет:
Отправить комментарий