ДАВИД САМОЙЛОВ И СВЕТЛАНА СТАЛИНА

Автор: Борис Грибанов

 "И память-снег летит и пасть не может."

  Давид Самойлов, каким я его помню

                              Светла Алилуева (Сталина).

Началась эта история в конце 50-х годов. Я работал тогда в издательстве “Детская литература”. И вот однажды мне позвонила наша приятельница Таня Непомнящая. Она в том году окончила факультет

журналистики МГУ, ее оставили в аспирантуре, а меня она просила взять под свое покровительство ее подружку Элю Микоян, жену старшего сына Микояна Степана, которая закончила тот же факультет и получила назначение к нам, в детское издательство.

Эля Микоян оказалась женщиной в высшей степени приятной, очень милой и доброжелательной. Мы подружились, как говорится, семьями, бывали друг у друга в гостях. Естественно, что Эля подружилась и с Самойловым, который каждый день забегал ко мне в издательство. И вот однажды у Микоянов был какой-то семейный праздник, чей-то день рождения, и Эля пригласила меня с моей женой. И случилось так, что перед вечером ко мне забрел Дезик, и я пригласил его поехать вместе с нами к Микоянам, которые жили в большой пятикомнатной квартире в Доме Правительства (более известном теперь как Дом на набережной). Дезик согласился, ему было интересно посмотреть, как живет элита нашей страны.

                                         Давид Самойлов

За огромным столом, во главе которого сидел сам Анастас Иванович Микоян, который, если я не ошибаюсь, был в то время Председателем Верховного Совета СССР, иначе говоря, формальным главой государства,

Дезик оказался рядом со Светланой Сталиной, которая после смерти отца взяла фамилию матери — Аллилуева. Со Светланой я уже был знаком раньше. Это была рыжеватая женщина, с лицом, которое нельзя было назвать красивым, но довольно привлекательным, и, прежде всего, умным и чувственным. Впрочем, я всегда задумывался — не придает ли ей известную долю обаяния ее происхождение — нельзя было отделаться от мысли, что с тобой разговаривает дочь самого Сталина.

Не знаю, что сработало в данном случае — гипноз ее имени или обаяние ее женственности и вообще привлекательность, но уже через какие-то пятнадцать минут, не обращая внимания на самого Микояна — для Светланы это было более чем естественно: она привыкла видеть в сподвижниках отца его слуг, а для поэта Самойлова чины и звания вообще ничего не значили, — словом, через пятнадцать минут они уже целовались взасос. Мы с женой уехали, оставив моего друга на его собственное усмотрение.

На следующее утро, не успел я войти в свой кабинет, как раздался телефонный звонок, и я услышал хихикающий голос Дезика:

— Боря, мы его трахнули! (Дезик употребил другое слово, более емкое и более принятое в народе).

— А я-то тут причем? — возмутился я.

— Нет, нет, не спорь, я это сделал от имени нас обоих!

Мог ли я тогда представить себе, что эта озорная выходка повлечет за собой столь серьезные последствия, затянется на многие годы, станет фактом биографии Давида Самойлова?

Тем не менее, так оно и вышло. Случайная связь переросла в длительные и довольно серьезные отношения. Был ли Дезик влюблен в Светлану? У нас с ним никогда прямого разговора на э у тему не было, и я могу судить только по косвенным обстоятельствам. Думается мне, что настоящей любви у Самойлова к Светлане никогда не было. Однако нельзя отрицать, что была искренняя привязанность, нежность. Имела место и жалость. Как человек, очень тонко чувствующий, Дезик ощущал, что Светлана, по существу, личность трагическая, обреченная всю жизнь нести крест своего происхождения.

Пройдет несколько лет, и будет последнее расставание, о котором Самойлов скажет в своих “Поденных записках” абсолютно точные слова, характеризующие Светлану. Он напишет, о “трогательной нелепости ее

поступков, продиктованных силой чувства, темпераментом и одиночеством”. В самый момент, — писал Дезик, — испытываешь сложное ч увство жалости, восхищения и негодования, она — рабыня чувства, а в рабе всегда заложен тиран. Целиком покоряясь стихии, она и тебя старается сделать игрушкой той же стихии.

И дальше Дезик откровенно раскрывает кладезь своих переживаний: “Никогда в жизни я не был так непосредственно потрясен и захвачен чужой трагедией. И никогда у меня не было такого страстного желания бежать от человека, из круга его неразрешимой и душной трагеди=D0”.

Очень точно определил всю деликатность и сложность ситуации умнейший Михаил Аркадьевич Светлов. Мы как-то сидели втроем за столиком в ресторане ЦДЛ, когда туда ворвалась разъяренная Светлана и обрушила на Дезика водопад гневных слов: что-то он не сделал из того, что обещал. Потом она исчезла так же внезапно, как и появилась. Светлов горестно покачал головой и произнес:

Трудно любить принцесс, Ужасно мучительный процесс.

Светлана была натурой очень эмоциональной, влюбчивой, готовой до конца отдаться каждой новой влюбленности, готовая всем пожертвовать ради любимого мужчины. Но при этом у нее была идея фикс: навязчивая идея, что мужчина, которого она полюбила, должен на ней жениться. А это сильно осложняло отношения. Но подробнее об этом позднее.

А сейчас надо рассказать, как складывались изо дня в день отношения Самойлова и Светланы Сталиной-Аллилуевой. Я ничего не могу сказать о том, как они занимались любовью, хотя знаю, что эта сторона занимала огромное место в их жизни. На это не раз намекал Дезик, да это и было видно невооруженным глазом. Особенно ярко это проявлялось во время наших поездок в правительственный дачный поселок Жуковка, где Светлана получила маленькую дачку, сдав большую дачу в Завидово, где ее, как она рассказывала мне, одолевали тетки Аллилуевы. После одной из таких поездок, когда я отправлялся гулять, Дезик меланхолически заметил, что у Светланы есть манера сбрасывать с себя всю одежду, едва она

переступает порог спальни.

Припоминаю, кстати, как мы вызвали легкую панику у Левы Копелева и Раи Орловой, которые снимали дачу в Жуковке, заглянув к ним в гости со Светланой. Вообще знакомство с ней обычно вызывало легкий шок у наших друзей и знакомых. Помню анекдотический случай, когда мы с Дезиком, гуляя по Москве, встретили нашего друга, известного германиста Тэка Меламида, женатого на нашей соученице по ИФЛИ Люсе Черной, переводчице с немецкого, и он пригласил заглянуть к ним на их новую квартиру в академическом доме. Случилось так, что днем мы встретились со Светланой и забрали ее с собой к Меламидам. Визит проходил нормально — пили кофе с коньяком, разговаривали о разных разностях. И должно же было так случиться, что это было 5 марта — годовщина смерти Сталина. Момент знакомства прошел как-то мимо меня, но за столом хозяйку дома вдруг понесло — она принялась вдруг поливать покойного Отца и Учителя.

Светлана отнеслась к этому потоку разоблачений вполне спокойно — ей приходилось и не такое слушать.

Когда мы уходили от Меламидов, Дезик со Светланой и хозяином дома прошли вперед к лифту, а мы с Люсей чуть задержались. И тут Люся спросила меня, кто эта милая женщина, которую мы с собой привели. Я

сказал, что это Светлана Сталина. У Люси отвисла челюсть, и она, обычно такая разговорчивая, на этот раз потеряла дар речи.

Утром, едва я вошел в свой кабинет в Детгизе, зазвонил телефон. Звонила Люся, поливая нас с Дезиком буквально последними словами. Она кричала, что мы должны были предупредить, кого привели, что они с

Тэком всю ночь не спали, припоминая все, что она говорила. Я, как мог, успокоил ее, сказав, что Светлана — очень культурная женщина, и ее не трогает все то, что говорят о ее отце.

Кстати, характерная деталь, на которую я обратил внимание, когда в первый раз оказался в квартире Светланы в Доме на набережной, — во всей огромной пятикомнатной квартире не было ни одного портрета ее отца, висела только большая фотография матери.

Надо заметить, что готовить Светлана не умела и не любила, не была, как говорится, к этому приучена. Поэтому мы обычно отправлялись втроем обедать куда-нибудь в ресторан. При этом мы выбирали рестораны

попроще, где меньше было шансов встретить знакомых. Так, мы довольно часто заезжали в ресторан на бегах. В дни, когда не было скачек, здесь бывало пусто. Обедали мы часто в ресторане “Северный” в Марьиной Роще (теперь он уже не существует), и Дезик вспомнил и напел Светлане строчки из давненько сочиненной им песни “В ресторане второго разряда мы гуляли с Цыганом вдвоем”.

Любили мы с Дезиком взять бутылку коньяку и нагрянуть вдвоем к Светлане. Она всегда была нам рада, ее дети — сын и дочь — нам не мешали, она варила крепкий кофе, и мы подолгу сиживали за тихой беседой.

Ни Дезик, ни, тем более, я никогда не задавали Светлане никаких вопросов. Впрочем, однажды за разговором, когда зашла речь о Каплере, я спросил Светлану, не пыталась ли она как-то облегчить его участь. Для современного читателя эта история малоизвестна, если вообще не забыта. А в те времена это был громкий скандал, о котором судачили повсюду. Алексей Яковлевич Каплер был одним из самых известных советских сценаристов, автором сценариев таких “эпохальных” фильмов, как “Ленин B2 Октябре”, “Ленин в 1918 году”. Он был красив, остроумен, обаятелен, умел ухаживать за женщинами. Не было ничего удивительного, что Светлана Сталина, неопытная девушка, которой на каком-то приеме представили Каплера, влюбилась в него без ума. А вот что двигало Каплером, неизвестно — была ли это искренняя увлеченность этой прелестной рыжеватой девушкой или честолюбивая фантасмагорическая идея

стать зятем Хозяина? По возвращении Каплера из лагеря после смерти его возможного тестя, когда я работал на Мосфильме, у нас с ним установились добрые товарищеские отношения, и подобных вопросов я

никогда не задавал.

Можно ли удивляться, что каждый шаг юной студентки исторического факультета МГУ был под контролем органов, и все докладывалось Хозяину. Папе это увлечение дочки не понравилось. Каплера вызвали на Лубянку и популярно объяснили всю бестактность его поведения. Но Каплер, то ли преувеличивая свои мужские достоинства, то ли переоценивая родительские чувства Сталина, не отступался.

Реакция не замедлила себя ждать. Каплера взяли за одно место и отправили в лагерь. Не помогли ни “эпохальные” фильмы, ни ходатайства некоторых, наиболее смелых, коллег по кинематографу.

Так вот, как-то раз я задал Светлане вопрос о Каплере. Она горько усмехнулась и рассказала, как однажды заговорила с отцом о Каплере.

— Он дал мне пощечину, — вспоминала Светлана, — а рука у него, надо сказать, была тяжелая. И я поняла, что не следует трогать эту тему, а то Люсику (таково было прозвище Каплера среди друзей) будет еще хуже.

И действительно, скоро я узнала, что сразу после того разговора Каплера перевели в другой, более жестокий лагерь.

Из такой вот мозаики наших разговоров со Светланой складывался образ ее отца. Конечно, эти детали накладывались на наше с Дезиком знание истории, но именно оно придавало всему неповторимый вкус

правдоподобия. Чего стоило, например, мимолетное замечание Светланы о том, что единственный человек, которого побаивался ее отец, была его мать. Светлана даже утверждала, что еще девочкой оказалась свидетельницей того, как бабка дала отцу пощечину. Еще более интересным выглядело умозаключение Светланы, что отец ненавидел свою мать. Известно, по воспоминаниям, что Сталин неоднократно прилюдно называл мать “старой шлюхой”. Весьма характерно и то, что Сталин не поехал =D0а похороны матери.

Ухватившись за этот конец ниточки, мы с Дезиком мысленно принялись разматывать этот клубок. А клубок хранил в себе множество тайн, разгадка которых дала бы ключи к хотя бы частичному объяснению многих

загадок, связанных с этим, одним из самых таинственных государственных деятелей ХХ века.

А начинается все с тайны его происхождения. Его мать, по воспоминаниям современников и, главным образом, современниц, была горийской шлюхой, красоткой, которая, между прочим, спала и с местным князьком. Когда она забеременела, прибегли к старинному способу — нашли бедняка, Виссариона Джугашвили, купили его согласие на бракосочетание, после чего он уехал в Тифлис, поступил там рабочим на обувную фабрику Алиханова, а затем канул в неизвестность.. Все знают, как трепетно грузины относятся к памяти своих родителей, к их могилам. Между тем, могилы Виссариона Джугашвили не существует. Можно, конечно, допустить, что могила безвестного рабочего тифлисской фабрики Алиханова затерялась, но столь же очевидно, что стоило Сталину моргнуть глазом, как могила его отца “нашлась бы”. Более того, она была бы увенчана роскошным памятником и ста=D0а бы местом поклонения. Однако ничего подобного не произошло.

Невольно на ум приходит мысль, что Сталин не считал Виссариона Джугашвили своим отцом. Косвенное подтверждение этому мы с Дезиком случайно получили от Светланы.

В те годы Дезик придумал такое веселое мероприятие — каждый год 9 Мая мы, группа друзей, большей частью те, кто воевал на фронте, собирались в ресторане “Берлин” и довольно шумно праздновали День Победы. Громче всех выступал Лева Копелев, который своим фальшивым голосом распевал на немецком языке антифашистские песни Эрнста Буша. Обед обычно заканчивался тем, что Дезик обращался ко мне со словами:

— Боря, я думаю, будет правильно завершить столь прекрасно начавшийся день у дочери генералиссимуса.

Мы покупали бутылку коньяка и отправлялись в гостеприимный дом Светланы. Вот во время одной из таких посиделок Дезик случайно упомянул о деде Светланы. Я подчеркиваю слово “случайно”, чтобы у

читателя не создалось впечатления, что мы, пользуясь отношениями между Самойловым и Светланой, выпытывали что-то у нее. Эти разговоры возникали неизбежно, ибо тень генералиссимуса по-прежнему витала над нами. Так вот, на упоминание о деде Светлана отреагировала каким-то ледяным тоном:

— О деде даже не принято было говорить, — сказала она.

Видимо, в подкорке мозга действовал воспринятый еще с ранних лет запрет. Напрашивается логичное предположение, что Виссарион Джугашвили вообще не был отцом Сталина.

Начало жизненного пути мальчика Сосо тоже вызывает немало вопросов. На какие деньги и пользуясь чьим покровительством будущий вождь мог попасть в духовное училище, а потом и в Тифлисскую духовную семинарию? Обсуждая с Дезиком эту версию, мы пришли к убеждению, что Сталин знал тайну своего рождения, и именно это знание наложило неизгладимый отпечаток на весь его характер, на его отношение к людям, к государственным установлениям, породило комплексы, владевшие им всю его жизнь.

Судя по всему, по воспоминаниям соучеников (кстати говоря, тщательно отредактированным), мальчик Сосо Джугашвили, когда он учился в Тифлисской духовной семинарии, общительностью не отличался, близких

друзей среди соучеников у него не было. Причину легко понять — он знал в глубине души, что он сын князя, но заявить об этом не мог, и ему оставалась участь бедного семинариста, у которого нет лишнего пятака, чтобы купить себе какую-нибудь сладость.

Весьма туманными представляются и причины изгнания Сосо Джугашвили из семинарии. Версия участия в революционном кружке не находит подтверждений. Скорее, думается, причины изгнания были уголовные —

Сосо Джугашвили преклонялся перед абреками, разбойниками и грабителями, этакими грузинскими Робин Гудами. Недаром, вступив на революционный путь, он взял себе псевдоним Коба — имя известного

абрека. В этой сложной психологической ситуации юного Сосо Джугашвили весьма существен комплекс его отношения к военному сословию. Офицерский мундир в Грузии был предметом вожделения. Можно представить себе всю сложность отношения Сосо к офицерам — с одной стороны, он их ненавидел, потому что знал, что он сын князя и по праву может принадлежать к их касте, но не может занять надлежащего ему по крови положения. Но не восхищаться ими в глубине души он не мог.

Не отсюда ли двойственность, которая отличала его действия? С одной стороны, по его приказам в годы Гражданской войны тысячами расстреливали офицеров, в том числе пленных, с другой — явное

преклонение. Не случайно ведь он столько раз вновь и вновь смотрел во МХАТе “Дни Турбиных” — ему импонировали эти офицеры.

И не из того ли давнего комплекса — желание одеть армию, а потом и всю страну — от министра до мелкого чиновника — в мундиры царского образца с погонами, разделить школы на мужские и женские и многое другое?

Но все эти наши с Дезиком мысли и догадки только косвенно относятся к главной теме этой главы — отношениям Дезика и Светланы.

Надо сказать, что этим отношениям очень вредила навязчивая идея Светланы — женить Самойлова на себе. Она могла приехать в издательство “Художественная литература”, где я к тому времени работал, вытащить

меня из кабинета, запихнуть в свою “Победу” (она принципиально отказывалась обменять ее на “Волгу”, на чем очень настаивало Управление делами ЦК КПСС) и увезти куда-нибудь за город для одного и того же разговора. Она искренне верила, что я в этом вопросе имею влияние на Дезика.

— Боря, — говорила она, — он должен на мне жениться.

— Светик, — отвечал я, — этого никогда не случится.

— Но почему? — возмущенно вопрошала она.

— Потому что он поэт, а вы — принцесса, — отвечал я ей однозначно.

Время шло, и роман Дезика со Светланой тянулся к своему естественному концу — острота чувств притуплялась, исчезала. Светлана вышла замуж. На похоронах Ашхен Лазаревны Микоян она познакомила меня со своим нов ым мужем — им оказался сравнительно молодой грузин, высокого роста и плотного телосложения. Как выяснилось из разговора, это был сын Алексея Сванидзе, друга Сталина по революционному подполью, которого Сталин, как, впрочем, почти всех соратников, расстрелял в 1937 году.

Мальчика тоже не миновала “дружеская” рука Отца и Учителя — он вырос в лагерях. У Светланы в подсознании вообще жил комплекс вины за злодеяния отца, ей хотелось как-то отплатить за них, хотя бы путем замужества. Так, еще до знакомства с Дезиком у нее был роман с племянником Томского, тоже выросшим в лагерях.

Брак этот оказался недолговечным. Светлана вышла замуж за индийского коммуниста, работавшего переводчиком в Москве. Дальнейшее известно — муж умер, Светлана получила разрешение отвезти прах к нему на родину, в Индию. Там она решила не возвращаться в СССР и в конце концов оказалась в США.

Би-Би-Си передавало тогда и=D0 вечера в вечер главы из ее книги “Двадцать писем к другу”. Однажды я слушал очередную главу ее книги, где она рассказывала об эвакуации во время войны в Саратов или Самару

— точно не помню. Хоть и из окна вагона, Светлана увидела тогда разоренную войной Россию.

И вдруг я вздрогнул — Светлана говорила: “Как писал один замечательный поэт, “Война гуляет по России, а мы такие молодые””. Я тут же позвонил Дезику и сказал ему, что наша подруга передала ему косвенный привет. Прошло несколько лет, и я опять по радио услышал, как Светлана говорила, что возвращается в СССР. Тут уж я не упустил случая разыграть моего друга. Я позвонил ему и спросил, не слышал ли он, что

наша подруга согласилась вернуться в Москву. 

— Но ты знаешь, — сказал я, — что она поставила перед нашим правительством условие, что ты женишься на ней.

На какие-то секунды трубка замолчала, а потом разразилась хохотом — Дезик оценил мою шутку.

Будучи в Грузии, Светлана узнала у кого-то из грузинских поэтов адрес Самойлова в Пярну и написала ему письмо. Он ответил, но на этом переписка оборвалась. Потом Светлана снова уехала на Запад, на этот

раз, видимо, навсегда. Больше никаких контактов у нас с ней не было. Но я часто думаю об этой рыжеватой (теперь уже, наверное, седой) женщине, которая живет где-то за границей, в каком-то пансионате,

совершенно одинокая, среди чужих людей, и мне становится очень горько и жалко ее.