Мирон Я. Амусья,
Так в чём же счастье?
(О роли денег как
стимула исследовательской работы)
Научный работник всю жизнь не ест потому, что в
молодые годы – не на что, в зрелые – некогда, в старости – нечем.
Старая поговорка
На земле весь род людской
Чтит один кумир священный.
Он царит над всей Вселенной,
Тот кумир – телец златой.
Куплеты Мефистофеля
Десять лет назад, 19.06.09, «Заметки по еврейской истории» поместили
мою статью «Выбор
цели (Почему
интересно, полезно и выгодно быть учёным вообще и физиком – в особенности)».
Она была написана на основании лекции, которую я несколько раз читал в
Иерусалиме выпускникам гимназии, решавшим для себя, чем им стоит заниматься, «делать
жизнь с кого». Уже заголовок подчёркивал ответ, объединяя в занятии наукой
и пользу, и интерес, и выгоду – для себя и для общества. Эта лекция суммировала
мой опыт жизни и работы. А свою первую опубликованную работу я написал весьма давно,
ещё в 1956.
Прошедшие с 2009 десять лет, в общем, нисколько не изменили моего отношения
к проблеме «кем быть», но лишь
прибавили аргументы в пользу занятия наукой для тех, у кого есть нормальные,
хорошие способности, а не яркий талант. Такой талант не нуждается, думаю, в
советах со стороны, а сам прекрасно находит ту тропку-дорогу, которая ему
предначертана. Именно поэтому я как-то сказал пришедшему ко мне молодому
человеку, решившему работать со мной, которому перед этим предстояло у меня
проэкзаменоваться: «Ну вы, конечно, не
Эйнштейн». Он вырос в очень хорошего научного работника, но в начале
карьеры, в услышанной от меня фразе увидел основание для обиды, о чём сказал
мне десятилетия спустя.
Поскольку между способностями и талантом граница не столь уж категорична и
резка, то к советам той статьи стоит прислушаться и тем, кто относит себя к
людям талантливым – вреда уж точно не будет.
В упомянутой выше заметке я писал о том, какую цель в жизни стоит иметь
молодому человеку, но в стороне оставил вопрос об отношении его коллег или
общества в целом к им полученным результатам, и что есть мерило успеха или
неуспеха на выбранном пути. Желание отдельно коснуться именно мерила успеха
стимулировали две статьи М. Гофмана, «Цена успеха» и «Вся власть
народу», недавно выложенные в «Мастерской» у Е. Берковича,
а также комментарии к первой из упомянутых статей профессора М. Носоновского из
университета штата Мериленд, выходца из СССР.
Своё внимание сконцентрирую на знакомой мне области – научной работе и, в
первую очередь, физике. Упомянутые статьи доказывают, будто США охвачены
погоней за наживой, добычей денег, что капитал заменяет все другие оценки
достижений жителя США. Статьи Гофмана напомнили мне сказки-агитки, пропагандистскую
литературу в СССР, вроде «Города жёлтого
дьявола» (1906) А. Горького или американского цикла В. Маяковского, из
которого особенно врезалась в память слова стихотворения «Вызов» (1925):
«Но пока доллар всех поэм
родовей.
Обирая,
лапя, хапая доллар
Выступает,
порфирой надев Бродвей
Капитал –
его препохабие».
Там у Маяковского было и предвидение будущего: «И глядишь, с небоскрёбов
города, раскачав, в мостовые вбивают тела Вандерлипов, Рокфеллеров, Фордов».
Но «не сложилось», ошиблись талантливейшие литераторы в своих прорицаниях,
и вбивание произошло не там, и не тех. Уже во времена своего написания
этот агитпроп просился в фельетон. Помню пародию А. Архангельского на Маяковского
(1934, цитирую по памяти, а потому
возможны неточности):
Перепёр
океан. Приехал. Стоп.
Открыл
Америку в Нью Йорке на крыше.
«Стой»,- говорю, «Это ж наш Конотоп,
Только в
тысячу раз шире и выше.
Городишко,
конечно, Москвы хужей,
Куда ни
плюнь – всё банки да баночки…»
Стенания о несчастных, пустых душой богатеях сейчас просто невозможно
читать иначе, чем фельетон про аляповатую антиамериканскую пропаганду в
прошлом. Статьи эти в лучшем случае говорят о том, что, прожив множество лет в
США, Гофман остался советским гражданином в фельетонном смысле этого слова. Но
кое-кто, прочитав эти философствования, совсем не знающий жизнь в США, может
повестись на а-ля старогорьковские фантазии, вроде такой сентенции автора «Цены успеха»:
«Только прыжок через гигантскую пропасть между бедностью и богатством
«from rugs to riches» дает ощущение жизненного успеха. Пропасть настолько
широка, что те, кто сумел ее преодолеть, становятся национальными героями.
Успех это деньги и
власть. Но для чего нужны деньги и власть? Они нужны, чтобы иметь больше денег
и еще больше власти. Когда борец за успех добивается богатства, он не может
остановиться на достигнутом не только потому, что это необходимо для
самоутверждения, но и потому, что других жизненных целей, кроме этой, общество
не предоставляет. Планка успеха высока и для большинства недостижима, что
делает жизнь многих непереносимой».
Ни с чем подобным описываемому Гофманом, я за почти 30 лет пребывания и работы
в основном на Западе и в США сам не встречался, и в разговорах со множеством
знакомых о таком не слышал. Не видел тех, чью жизнь провал в погоне за
недостижимым успехом сделал невыносимой. Хотя, несомненно, есть и люди,
страдающие от обыкновенной зависти, но в целом описываемое Гофманом считаю не
больше, чем устаревшей агиткой, включая описание ситуации в США, данное нечитанным
мною итальянским писателем Л. Барзини:
«Эти несчастные, богатые старики
во Флориде и Калифорнии, которые не знают, что делать с собой. Они имеют
достаточно денег, чтобы позволить себе почти все. Новые машины и новые
лекарства, новые диеты и новые религии, новые фильмы, лучший климат на земле и
в то же время они проецируют такое убожество, такую нищету жизни, которую вряд
ли можно встретить в каком-либо другом месте». Так получилось, что
с несколькими подобными стариками знаком. У них обычные и понятные трудности
старых людей. Но убожества и нищеты (вероятно, духовных?) я у них не видел, а
жизнь их была в целом куда интересней, чем у старика или старухи в обыкновенном
Бетавоте в Израиле.
У Гофмана прочитал, будто
воротилы бизнеса, богатейшие люди – неинтересны, не очень культурны, чуть ли не
плоски. В этом тоже проявляется что-то «домотканое,
посконное», типа «от трудов праведных
не наживёшь палат каменных». Упомянутый Гофманом Э.
Карнеги, якобы мало уважавший коллег-богатеев, как и другие «воротилы», отличался тем, что, подобно
им, строил и финансировал университеты, музеи, библиотеки, был новатором и
изобретателем. Упомяну лишь Карнеги-холл и университет Карнеги-Меллон
для примера. Читая воспоминания самих «воротилы»
и написанное о них, видно, сколь интересны многие из этих людей, какая
нетривиальная, интеллектуально явно насыщенная дорога вела их к успеху – и к тормозу
Д.
Вестингауза, и к Майкрософту Б.
Гейтса, и к Гуглу С.
Брина, и к Фейсбуку М.
Цукерберга, и т.д, и т.п. Не будет преувеличением сказать, что за развитием
идей И.
Маска следит буквально весь образованный мир. Во всём видна очень яркая
идея, за которой следует её воплощение и развитие, что приводит к полезнейшему
для огромного множества людей результату, далеко выходящему за рамки обычного «увеличения числа рабочих мест».
Нет в успехе перечисленных и
множества им подобных слепой удачи, даже намёка на слепоту. Напротив –
заслуженный, как правило, с ранних лет ожидаемый успех. Одна за другой
зажигаются эти яркие звёзды. И не уныние они сеют, а подают пример и надежду,
увлекают своим примером множество других способных людей. Это показывает, что
по-прежнему убедительно и призывно звучит знаменитый американский лозунг «One сап make a difference», если этот one действительно
что-то может. Ведь difference вовсе
не означает, как думает Гофман, переворота всего мира. Хватает и его части.
Конечно, среди людей богатых,
особенно в странах, где меняется политическая система, есть немало жуликов,
просто воспользовавшихся моментом – нажившихся благодаря рэкету, взяткам,
разбою, убийству конкурентов. Есть руководители государств, чей капитал -
результат грабежа пока покорных им граждан. Но к цене успеха всё это не
относится, поскольку, как правило, обществом успехом не считается.
С другой стороны, желание
заработать, и хорошо жить, именно в материальном смысле, морали людской не
противоречит, и интеллектуальный уровень никак не принижает. Напротив, хорошо
обеспеченный человек свободнее в тратах на путешествие, на удовлетворение
других проявлений своего любопытства. Ничего стыдного в том, что люди следуют
своим интересам, своей выгоде, если хотите, я не вижу. Интерес и выгоду сознательно
упоминаю вместе. Эти же мотивы, основанные на имеющейся тогда информации — от
радиоголосов, из писем людей, уже уехавших, а не абстрактные идеи главенства
национальных перед личностными ценностями или наоборот, определили мощный
коллективный эффект — движение более миллиона людей в одном направлении — вон
из СССР. Кстати, на примере Израиля вижу, что абсолютно никакого глубинного
противоречия между национальными чувствами, ощущением себя не русским, тувинцем
или китайцем, а именно евреем, и соседствующими с этими понятиями прав и свобод
личности, нет.
Остановлюсь на наиболее
знакомой мне области – науке вообще и физике в первую очередь. Что есть мера
успеха там? Получение научного результата, который интересен и полезен другим.
Если бы мнение коллег не интересовало автора, он результат бы не публиковал.
Его интересует мнение коллег, он (она) непрестанно соревнуется с ними, и себя с
ними сравнивает. Здесь обычно велика роль и числа публикаций, и престижности
журнала, где публикуешься, и количество и динамика ссылок на публикуемую
статью. Ссылаются, значит читают, как-то, положительно или отрицательно, самим
фактом своего чтения, реагируют. Научные степени и звания – это этапы признания
коллегами, которые сопровождаются во всей цивилизованной части мира повышением
заработной платы или заработка. Моя дальняя родственница, профессор-медик и
заведующая лабораторией, считала, что заработную плату научного работника надо
держать на минимуме, а не где-то около максимума, как это виделось ей во
времена бывшего СССР. Этим она хотела защитить науку от карьеристов и
проходимцев. Опыт поставили, и он ещё не совсем закончился. Но науку покинул не
только, фигурально выражаясь, идейный бедняк и карьерист - проходимец. Из неё
ушёл очень важный элемент – середняк, направившись туда, где лучше платят. А
научного кулака из РФ вывозят международные
рессоры – туда, где и платят больше, и почести выше.
Впрочем, у власти в СССР
всегда хватало понимания того, что честь, общественное признание должны подкрепляться
оплатой труда, а также раздачей других материальных благ, вроде квартир и дач.
Помню, как в праздники, на трибуне Мавзолея, среди высшего руководства, стоял
президент Академии наук, а его заработок вдвое, а то и втрое, превышал
заработок министра обороны. Это нужда в научных работниках в период атомной эры
привела к их относительно высокой оплате, что сопровождалось невиданным ростом и
общественного признания науки. Я застал ощутимые следы того времени. Так, моя
зарплата доктора наук более, чем в два раза превышала зарплату моего доброго
приятеля И. Кваши, тогда уже заслуженного артиста РСФСР. Существующая сейчас в
США и других ведущих странах Запада система распределения материальных благ
вполне позволяет «физику» чувствовать
себя в почёте, причём «лирик» оказывается вовсе не в загоне. Уместно
вспомнить здесь роскошные виллы П. Пикассо, С. Дали, да и отнюдь не лачуги куда
более мелких представителей глубоко почитаемого обществом сословия «лириков». А количественной мерой
почитаемости законно служит заработок.
У научного работника с
публикацией интересных коллегам работ появляется известность. «А, это тот,
который написал (измерил, сделал, построил – возможны варианты) то-то и то-то» – говорят о нём. И
начинают приглашать на конференции выступить с докладом, просят написать ещё
туда-то и туда-то. Это тешит самолюбие, позволяет, если есть охота,
рекрутировать себе сотрудников. Однако ближайшее непрофессиональное окружение,
да и общество в целом, редко оценивает нюансы – для него мерой успеха обоснованно
остаётся заработок. Общество получает от учёного и обязано ему платить, чтобы
кто-то вроде Перо не мог спросить: «Если
ты такой умный, то почему такой бедный?». И этот факт учитывается в
развитых странах тем, что научные работники по своему доходу располагаются в
верхних строчках среднего класса. В Израиле оклад полного профессора – физика
близок к окладу депутата Кнессета, а в США – члена Палаты представителей.
Величина оклада есть проявление отношения общества к данной группе работников.
Для профессора такое отношение приводит к тому, что когда «к зениту близятся лета его, есть добрый дом, жена, сынок», надёжная
и вполне большая пенсия, хорошая медицинская программа, несколько миллионов долларов
или евро в банке. Всё это суть мера уважения в обществе и обществом. А перед
зенитом шесть – семь лет (саббатикалс) проработано и прожито заграницей. Это уж
точно не сужает кругозор и не дегенерирует мышление.
Среди научных работников
большое значение имеет признание, которой проявляется в присуждение наград и премий.
Как правило, они включают и честь, и деньги. Высшая награда – Нобелевская
премия, сумма которой, примерно в 1 млн. долларов, распределяется между теми
(от одного до трёх человек), кого после длительной и тщательной процедуры
Нобелевский комитет данной специальности (например, физики) награждает премией
этого года. Примечательно, что престиж премии велик, а никакой карьеры она с
собой не несёт, и особо высокой должности не обеспечивает. Более того, ряд
знакомых мне лауреатов были людьми весьма скромными, и административными
начальниками не становились. Увеличение денежного размера премии само по себе не
увеличивает её престиж. Так, премия Мильнера-Брина-Цукерберга составляет 3 млн.
долларов, но по престижу Нобелевской уступает несказанно.
Важным элементом,
обеспечивающим на сегодняшний день активную
деятельность научного работника, является система грантов – финансовой
поддержки со стороны государственных органов или частного капитала. Именно эта
система обеспечивает то стремительное развитие науки и её приложений,
счастливыми свидетелями которой мы все являемся. Система грантов и понятие
постоянной позиции дополняют друг друга, и организуют науку. Проф. Носоновский
пишет: «Я
однажды спросил своего уважаемого декана (а декан — мой начальник, его мнение для меня
важно): «так деньги (гранты,
контракты) — это средство для проведения исследований или, наоборот,
исследования — способ получения денег для университета?» Декан ответил, что и то, и другое».
Замечу, что насколько знаю предмет, именно декан в конечном итоге определяет
заработную плату наиболее высокооплачиваемых сотрудников факультета.
В обсуждаемом вопросе
я целиком на стороне декана. В СССР не было грантов, но были в чём-то подобные
им хозяйственные договора. Впервые с системой грантов я столкнулся в Израиле.
Поскольку был приглашён занять сразу позицию полного профессора Еврейского
университета в Иерусалиме, моя заработная плата от грантов не зависела. Мне
предоставили комнату, где уже был компьютер. Через пару лет он устарел, и мои
знакомые, приехавшие из СССР, начали убеждать, что я должен потребовать себе
достойный компьютер, даже лучше, чем у других. Но я узнал, что остальные
профессора покупают компьютеры, оплачивают международный телефон, нанимают
студентов, приглашают коллег в гости, обставляют свой кабинет, приобретают
всякие мелочи, включая бумагу для принтера, равно как и сами принтеры, с
грантов. Понято – сделано. Сейчас я имею вполне заметный счёт, и давно уже
ничей не нахлебник.
Ко мне приезжают
гости – их приглашение полностью определяется моим решением. Могу купить очень
хороший компьютер, отремонтировать
кабинет, установить кондиционер. Не беру себе аспирантов, хотя уже был
руководителем 25 кандидатских (по терминологии СССР – РФ) диссертаций. Из них
12 потом защитили докторские, продолжая двигаться в том же направлении, но на
значительно более высоком уровне. Не беру аспирантов потому, что считаю себя
староватым для того, чтобы, как делал ранее, определять направление его работы
на десяток лет вперёд.
Грант мало получить –
его ещё надо израсходовать. Интерес к немедленному развитию работ по теме
гранта вступает в конфликт с желанием отложить кое-что «на чёрный день», да и использовать деньги гранта не по прямому
назначению обеспечения объявленной темы работ, а для таких дел, как ремонт
кабинета или покупка кондиционера. Здесь я уже говорю о ситуации в Еврейском
университете Иерусалима, не зная, сколь она характерна для других университетов
и исследовательских центров. Поэтому естественно оценивать и то, в какой мере
средства гранта использованы сразу по назначению. Если потрачено за период
действия гранта менее 60% выделенных средств, «сэкономленное» теряется
целиком, и затрудняется обращение за следующим грантом.
Гг Гофман и
Насоновский критикуют то, что они же называют денежной оценкой успеха. Они
глубоко неправы. Сама аргументация ассоциируется у меня с тем, как некоторые
люди в СССР бились за отмену докторской степени, ссылаясь при этом на
европейский, кстати, недопонятый опыт. Помню даже статью в «Литературной газете», тогда рупоре интеллигенции,
под названием «За знание, а не за степень».
Там журналист объяснял, что незачем «годами
корпеть» над докторской, которая, по его, журналистову, мнению отрывает от
научной работы! Мой ответ «И за знание, и
за степень» они не поместили. А из него читатели узнали бы, сколь полезно
написать обзор большого числа своих, да и чужих работ, что заняло у меня 34
дня. Кстати, уверен, что это совсем не рекорд быстроты.
Проф, Насоновский огорчён тем, что если
происходит «выбор
между кандидатом с хорошими публикациями, но без грантов, и кандидатом с
грантами, но без публикаций, то обычно в американских университетах выбирает
второго». А на мой взгляд это правильно,
поскольку удивление вызывает научный сотрудник, который, имея хорошие работы,
не проявляет заинтересованности в их развитии, привлечении других, более
молодых исследователей к своей теме, что требует получения гранта.
Так
получилось, что я был неплохо знаком с несколькими ответственными работниками
Национального научного фонда США (секция физики). Увидел, сколь заинтересованно
они относятся к поиску нового в своей области, предпочитая риск нового
стабильности и устойчивости «старого,
доброго». При моём молчаливом (имел лишь совещательный голос) участии,
кстати, вопреки моей точке зрения, закрыли работу, которая явно могла привести
к новым хорошим публикациям, но с очень большой вероятностью не могла
обеспечить прорыв к принципиально новому.
Конечно, в таких оценках можно и промахнуться. Но общий посыл правильный – ищи
новое. Именно он позволяет науке США столько лет занимать главенствующее
положение в мире.
Подводя
итог, отмечу, что деньги – важный инструмент оценки обществом деятельности
научного работника во всех развитых странах. Американская система
финансирования науки, как и различные научные сообщества, например,
американское физическое общество, служат примером для подобных организаций во
многих странах мира. Впечатляющие успех науки Китая объясняю хорошим
государственным финансированием, использованием опыта организации науки США, и привлечением
к работе в китайских центрах научных работников из США, преимущественно,
китайцев по происхождению. Их привлекают высокой оплатой и очень хорошими условиями
работы. Проф. Насоновский пишет, критикуя монетизированную систему организации
науки США: «Я не
слишком рассчитываю, что коллеги со мной согласятся, слушком уж укоренена
ориентация на деньги в американской культуре». Сомнения в согласии
коллег основательны, но причина их позиции не в «укоренённой ориентации»,
а в понимании американской профессурой достоинств их системы, в чём они
убедились, в том числе и свободно путешествуя по миру. А там, к примеру, у
покойного профессора У. Фано и ныне живущего Ч. Роудса была возможность
сравнить свои чикагские пятикомнатные апартаменты с моей ленинградской трёхкомнатной
хрущёвкой.
Так
уж получается, что государство, сообщества которого, ориентированы на деньги и
их добывание, обычно по вполне понятным причинам безопаснее для своих соседей,
чем государства господствующих нематериальных ценностей. Как правило, при
господстве «нематериальных ценностей», т.е. идеологии, у власти
оказываются бандиты, что ведёт к трагическим последствиям для самого этого
государства и его соседей. Чуть переиначивая великого поэта, позволю себе
сказать, что «толстосумы мне милей, чем кровопийца».
А
счастье? Помимо семьи оно в интересной и хорошо оплачиваемой, поощряемой
морально работе, и в большой личной свободе, без которой и работа не в радость.
Санкт-Петербург
Комментариев нет:
Отправить комментарий