Борис Гулько | Евреи среди русских и немцев
Характерен российский еврейский анекдот – еврей узнаёт в вокзальном справочном бюро: «Как часто идут поезда на Минск?» и, получив в ответ – «Ежедневно», после секундной паузы переспрашивает: «И в четверг тоже?» Этот еврей не тупой, но он допускает, что туп человек в окошке. Или что его, как всегда, обманывают. В общем, испытывает к окружающему миру воспитанное российскими буднями недоверие.
Иное дело Германия, инкубатор европейской культуры. Эта культура по рождению германоязычная. Пражанин Франц Кафка писал на немецком. Несколько изданий его книг я видел в книжном шкафу дома Пастернака в Переделкино. Сам юный Пастернак, когда появилась возможность, поехал в Германию, в университет Марбурга, учиться у известного неоконтианца и иудаиста Германа Когена. Здесь, возможно последний раз в жизни, он записал в анкете: «Борис Исаакович, иудей».
Тут жил Мартин Лютер. Там – братья Гримм.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И все это помнит и тянется к ним.
Все – живо. И все это тоже – подобья.
Зрелым поэтом уже христианин Борис Леонидович перевёл на русский главную книгу немецкой литературы – Фауста Гёте.
Осип Мандельштам отучился два семестра в Гейдельбергском университете, а когда кончились деньги, вернулся в Петербург и поступил там на романо-германское отделение Университета. Для зачисление необходимо было креститься, и поэт выбрал лютеранство. Он обращался «К немецкой речи»:
Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный,
Мне хочется уйти из нашей речи
За все, чем я обязан ей бессрочно.
Есть между нами похвала без лести
И дружба есть в упор, без фарисейства –
Поучимся ж серьезности и чести
На западе у чуждого семейства.
Ещё до этих гениев властитель дум прошлых поколений, страдалец за русский народ Николай Некрасов описал своё возвращение из Германии в Россию:
Наконец из Кенигсберга
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в говне.
Выпил русского настою,
Услыхал “еб~ну мать”,
И пошли передо мною
Рожи русские плясать.
Когда в 70-е годы ХХ века пришло время евреям покидать Россию, тоскующим по европейской культуре открылась возможность переселиться в её мастерскую – в Германию. Там поселились писатели Войнович, Хазанов, Копелев, Горенштейн, Владимов, издавались русскоязычные литературные и общественно-политические журналы. Неудивительно, что именно в Германии появилось наиболее серьёзное русскоязычное издание, посвящённое еврейской истории и современной культуре: сетевой портал «Заметки по еврейской истории» с многочисленными рубриками, тысячами оригинальных статей и авторов. Ничего подобного, посвящённого русской культуре, в России близко нет.
Недавно сам создатель по-немецки монументального портала, живущий в Германии уже 23 года Евгений Беркович обратился к теме еврейства в германоязычном мире. Его эссе «Границы понимания и безграничность непонимания» посвящено «полемике Томаса Манна с Якобом Вассерманом по еврейскому вопросу».
Еврее-германская связь необычайно тесна, интимна и по понятным причинам болезненна. Германоязычная культура, богатая на гениев в музыке, живописи, философии, поэзии, была чрезвычайно привлекательна евреям. Недаром Гейне рассматривал своё крещение как «пропуск в европейскую культуру». Правда, потом тяжко казнился за это. Выдающийся философ, друг Лассаля и Канта Мозес Мендельсон, основатель движения еврейского просвещения, сам не крестился, но это сделало подавляющее большинство его потомков, включая сына Авраама, отца композитора Феликса Мендельсона. В Германии 20-х годов 19 века возник реформистский иудаизм – удобная форма для евреев присоединиться к христианскому миру. Выдающийся исследователь иудаизма Соломон Шехтер обвинил реформизм, что тот «не содержит ничего, кроме страсти к ветчине и к ассимиляции». Сегодня в Америке реформистский еврей почему-то неизбежно левак.
Якоб Вассерман был значительным писателем первой трети 20 века. Многие его романы, выдержавшие большие тиражи, перевели в те годы на русский. Стефан Цвейг, глубокий критик, в большом эссе, анализируя романы Вассермана, использовал самые восторженные эпитеты. Например, об «Евреи из Цирндорфа» – «едва ли не самое необычное, поразительное и при всей своей запутанности гениальнейшее произведение нашей новой литературы»; о поздних романах Вассермана: «С технической точки зрения безупречные произведения… До какой виртуозности выросли технические возможности Вассермана… его произведения… становятся просветленными, прозрачными и вместо того, чтобы бесполезно разряжаться в молниях, они теперь гармонически собираются в источник света».
Так почему такой замечательный писатель забыт – я даже не знаю людей, читавших его? Кроме иррационального элемента избранничества провидением, возникают соображения рациональные, рождаемые полемикой Вассермана с Томасом Манном, которому посвящено эссе Берковича.
Основной темой полемики стали жалобы Вассермана из его книги «Мой путь как немца и еврея». Беркович суммирует их так: «Он хотел показать типичную судьбу «чужака», стремящегося стать «своим» в стране, которая его таким не считает… Немецкая публика никогда не принимала его как своего, так как всегда видела в нем еврея, а не немецкого писателя». Сам Вассерман заключил: «Бесполезно жить и умереть за них. Все равно они скажут: он еврей». При этом Вассерман – это не мимикрирующий под окружающих еврей вроде советского Александра Чаковского. В желании приблизиться к немцам Вассерман мог бы креститься, но на этот шаг не пошёл.
Манн пытался утешить друга: «Творческая личность поневоле ощущает одиночество, поэтому ссылаться на еврейство как причину отчужденности от общества необоснованно. Более того, еврейскому писателю еще повезло, так как еврейские читатели в своей массе более чувствительны, лучше понимают юмор и романтические переживания, описанные автором, чем медлительные и менее сообразительные коренные немцы». Тут вспоминается Чехов – у него в «Ионыче»: «если бы не девушки и не молодые евреи, то хоть закрывай библиотеку».
В замечаниях двух великих писателей-неевреев можно увидеть если не лёгкую зависть, то хоть почтение к нации книгочеев, «более чувствительных, лучше понимающих юмор и романтические переживания». У Вассермана же – одни жалобы. Он страдает, что до конца не принят народом, хуже его народа понимающим означенные качества литературы. Вероятно, это было центром драмы германоязычных евреев, стремившихся слиться с «европейской культурой», но мучившихся необходимостью для этого потерять какую-то глубинную связь со своей.
Томас Манн хорошо понимал эту драму друга, за что его неожиданно критикует Беркович: «Поразительно, но все события Второй мировой войны не поколебали у писателя веру в то, что евреи представляют собой единый сплоченный коллектив, что существует некий общий для всех «еврейский дух». В этом он очень напоминал антисемитов, которые тоже верили в некий «еврейский элемент», присущий каждому еврею… вере в особый «еврейский дух», соединяющий евреев в единый род, он не изменял никогда».
Я думаю, антисемитизм тут ни при чём. Берковичу, не верящему в «еврейский дух», давно ответил своим письмом в Бней Брит Зигмунд Фрейд: «Я всегда старался подавить в себе – если начинал чувствовать такую склонность – национальный энтузиазм, потому что считал его пагубным и несправедливым, меня пугал предостерегающий пример народов, среди которых живем мы, евреи. Но оставалось достаточно другого, что делало для меня притягательность еврейства и евреев столь непреодолимой – множество темных эмоциональных тайников – тем могучее, чем труднее выразимых словами, а также и ясное сознание внутреннего тождества, и тайная близость одинаковой душевной структуры. К этому вскоре прибавилось сознание, что только моей еврейской натуре я обязан двумя свойствами, которые на моем трудном жизненном пути оказались необходимыми. Будучи евреем, я оказался свободным от многих предрассудков, пользование интеллектом у других ограничивавших. В качестве еврея я был также подготовлен к уходу в оппозицию и к отказу от согласия с «компактным большинством».
В годы обсуждаемой Берковичем дискуссии писателей германо-еврейская связь была сильна и амбивалентна, часто на грани, или даже за гранью патологии, как у нацистских лидеров. Один из создателей «научного антисемитизма» Карл Маркс, еврей, воспитанный как немец, являл своей личностью это психопатологию. В то же время многие великие немцы тянулись к еврейству. Были женаты на еврейках Герман Гессе, Карл Ясперс. Мартин Хайдеггер, состоявший с 1933 по 1945 год членом нацистской партии, всю жизнь поддерживал связь, включая сексуальную, с автором знаменитой книги о процессе Эйхмана Ханной Арендт. Во многом символичны любовные отношения одного из создателей политического сионизма Хаима Арлозорова и Магды Беренд, бывшей близкой к тому, чтобы, как рассказано в другом эссе Берковича, провести жизнь «…в каком-нибудь киббуце в Палестине с оружием в руках и стихом из Торы на устах», но вместо этого ставшей женой Геббельса и «первой леди Рейха». Знаком краха «арийской идеи» стало то, что перед самоубийством Магда отравила всех шестерых своих и Геббельса детей.
Невероятна история демонстраций немецких женщин «на улице Роз». В конце февраля 1943 года нацисты арестовали в Берлине около 2000 евреев, имевших немецких супругов. Супруги – в основном это были женщины, начали перманентную демонстрацию у здания, где находились задержанные. Через несколько дней всех освободили. Даже вернули 25 человек, уже отправленных в Освенцим. Я с ужасом представил, что бы произошло – случись такая демонстрация в 1937 году в Москве?!
Сложность немецких комплексов относительно еврейства видна и на примере самого Томаса Манна. Беркович отмечает: «Писатель уверен, что антисемитизм в Германии практически отсутствует. Даже в 1943 году, когда гитлеровский режим полным ходом уничтожал евреев Европы, Томас Манн утверждал: «Никогда интеллигентный, образованный, европейски ориентированный человек в Германии не может быть антисемитом… Абсолютно неверно приписывать антисемитизм подавляющему большинству немецкого народа, что могло бы выдаваться за народную основу преступлений нацистов против евреев». В своей публицистике Манн клеймил антисемитизм нацистов, однако в его романы эта тема не проникала.
Германо-еврейская тема была болезненна для писателя. От его сына Голо, тоже ставшего писателем, мы узнаём, что супруги Манны скрывали от своих детей их еврейское происхождение. Жена Томаса Катя была дочерью выдающегося математика Альфреда Прингсхайма, которому в октябре 1939 года, уже после начала войны, чудом удалось вырваться из Германии. Как судьба деда могла не обсуждаться с детьми в семье, находившейся в безопасности в Америке?
Комментариев нет:
Отправить комментарий