Игра в законе

24.06.2019

Она дала начало самиздату, но сама диссиденткой никогда не была. Журналистка и депутат, Фрида Вигдорова боролась с советской системой легально. Это и помогло ей спасти как именитых жертв произвола – Надежду Мандельштам и Иосифа Бродского, так и десятки обычных людей.

Автором книги «Право записывать» на обложке обозначена Фрида Вигдорова, но авторов опубликованных там текстов гораздо больше. Среди них – И. Грекова, Надежда Мандельштам, Анатолий Найман, дочь Вигдоровой, Александра Раскина, и другие, с теплом вспоминающие талантливую журналистку и писательницу. Так что Фрида Вигдорова выступает здесь и как автор, и как персонаж.

Она была очень целостным человеком, движимым идеей даже не справедливости, но всесильной, сокрушительной доброты. Надежда Мандельштам, которой Фрида Вигдорова помогла вернуться в Москву, прямо называет свою подругу праведницей: «В праведности Фриды, а она была праведницей, что-то напоминало о ее предках – мудрых и веселых еврейских старцах. От еврейства у нее была эта вера, что всякому полагается его доля земного счастья, и она выбрала себе профессию, чтобы хоть кого-нибудь оградить от беды и вернуть ему ту крупинку, на которую он имел право».

Писательница И.Грекова вспоминает, как однажды Вигдорова призналась ей: «Я абсолютно антисоветский человек». Антисоветскость и праведность в деятельности Фриды были взаимообусловлены – она боролась с косностью и мертвенностью советской системы, с казёнщиной, давящей всё живое. Казалось бы, это явления неприятные, но не калечащие – всё же не геноцид, не концлагеря, не репрессии. Однако статьи Фриды Вигдоровой показывают, что и у обычной бюрократии были по-настоящему трагические жертвы. Эти статьи размещены в первом разделе книги, при жизни автора они публиковались в «Известиях», «Комсомольской правде» и «Литературной газете».

Например, в опубликованной в «Известиях» статье «Плохой студент» рассказывается совершенно кафкианская история юноши, которому не разрешили специализироваться на биофизике. Причина запрета была в том, что он слишком много времени проводит на кафедре биофизики в ущерб кафедре физики твёрдого тела, к которой его приписали. Обещания и отказы тянулись больше года, и в результате одарённый и бредящий наукой студент покончил с собой.

Статья была написана по следам самоубийства, Фрида Вигдорова уже не могла спасти его, только привлекла внимание к творящимся на физфаке МГУ безобразиям. Но своими статьями она, например, спасла от тюрьмы подростка, из шалости угнавшего велосипед, не допустила отчисления беременной «от неизвестного отца» студентки Псковского пединститута. А учительницу музыкальной школы, которую травили на работе за «аморальное поведение», Фрида Вигдорова даже на время взяла к себе жить, опасаясь, как бы та тоже не замыслила самоубийство.

Советская цензура не позволила Фриде проявить весь талант публициста в газетных публикациях – безжалостно изрезанные, кое-где дописанные, трусливо сглаженные в наиболее острых местах, они в итоге представляют больше гуманистическую, нежели литературную ценность. Но Вигдорова была и писательницей: её повести и романы печатались большими тиражами, были широко признаны и действительно очень интересны. Своей вершины в художественной прозе Фрида Вигдорова достигла в предсмертной и, увы, недописанной повести «Учитель», фрагмент которой тоже опубликован в сборнике.

Включённые в книгу «Блокноты журналиста» и «Блокноты депутата», конечно, не могли быть опубликованы при её жизни. Антисоветским было не только содержание, рассказывающее об общественных язвах, страданиях и оскорблениях человеческого достоинства, но и сама форма. Конечно, и тогда публиковали дневниковые заметки – например, записи Викентия Вересаева или «Записные книжки» Ильи Ильфа. Однако они публиковались скорее в качестве «побочного продукта», «заметок на полях», штриха в общей картине творчества этих писателей. «Блокноты» же Вигдоровой – суховатые, полные горечи и кристально прозрачные – были заявлением в полный голос, а не приглушённой ремаркой в сторону.

Кажется, Вигдорова не так много там пишет от себя – в основном это фиксация чужих реплик, диалогов. Но писатель здесь отнюдь не фонограф – налицо удивительное чувство языка, блестящее выстраивание драматургии устного документа. Это, по сути, зачатки современного жанра вербатим, когда писатель говорит чужими словами, но от себя. «Милок, дочка золотая, я воевал, в семи странах был, но убивать – никого не убивал. Зачем мне людей убивать? Было дело, мне в Германии один сказал: смотри, домишко какой аккуратный, а живет в нем один дед. Давай этого деда убьем и домишко очистим. Я ему: разве так ученые люди поступают? Как так – взять да убить? Нет, я не убивал! В Германии был – не убивал! В Будапеште был – не убивал! В семи странах был – не убивал!»

Закономерным развитием художественно-документального метода Вигдоровой стала знаменитая запись суда над Иосифом Бродским, представленная в книге под заголовком «Судилище». Александра Раскина говорит про эту запись: «Ее считают первым документом политического самиздата. Юрист и писатель Аркадий Ваксберг охарактеризовал ее даже как первый в СССР правозащитный документ». Павел Литвинов отмечает, что от этого документа в СССР пошло диссидентское движение.

При этом сама Вигдорова диссиденткой не была, предпочитала сражаться с советским абсурдом легальными методами. Например, будучи депутатом Фрунзенского района, она переселила множество людей из коммуналок с непригодными для жизни условиями. Хотя формально проживание от 13 и больше человек в одной комнате на цокольном этаже считалось абсолютно приемлемым.

О записи суда над Бродским слышали даже те, кто её не читал. Это оттуда знаменитый монолог:

«Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова.) А кто причислил меня к роду человеческому?»

Однако в записи есть не только ставшие теперь общеизвестными вещи, но и такой факт, что даже и по абсурдной статье о тунеядстве Бродского нельзя было судить. На суде были представлены документы, договоры с издательствами, из которых следовало, что как поэт-переводчик Иосиф Бродский имеет вполне конкурентоспособные по тем временам заработки. Это суд предпочёл проигнорировать, учитывая не все заработанные поэтом суммы, а только выплаченные на тот момент авансы, которые, конечно, были намного меньше общего гонорара.

В ходе суда Вигдорову лишили неотъемлемого журналистского права записывать, угрожали отнять блокнот. Журналистке пришлось полагаться на свою феноменальную память. Этот абсурдный запрет, как ни странно, пошёл на пользу «Судилищу» как публицистическому произведению. В записи отражены самые острые моменты, чётко, с поразительной силой расставлены акценты. Это не бездушная стенограмма, а яростный в своей сдержанности труд художника-документалиста.

Лидия Чуковская охарактеризовала «Судилище» как «документ, соединяющий словесную живопись с безупречной точностью», а Анатолий Найман уподобляет эту работу античной трагедии: «Это скорее описание обстановки античной пьесы. Это очень искусно сделанная вещь: не подделанная, ни в коем случае, разумеется, но очень искусно выбранные слова».

И после суда Вигдорова всеми силами рвалась помочь опальному молодому поэту. Крайней мерой, жестом отчаяния было согласие отправить стенограмму за границу в надежде привлечь внимание мировой общественности. Теперь «судилище» – не юридическое, а со стороны коллег из Союза писателей – ждало саму Фриду Вигдорову. Впрочем, оно не состоялось: «крамольница» в это время лежала в больнице с тяжёлой стадией рака.

Из назначенных ему судом пяти лет Иосиф Бродский пробыл в ссылке только полтора. В основном это произошло благодаря мировой огласке, журналистскому подвигу Вигдоровой. Однако о своей победе она так и не узнала. Не встретилась она и со спасённым поэтом – за несколько недель до освобождения Иосифа Бродского Фрида Вигдорова умерла.

Фрида Вигдорова. Право записывать. М., АСТ, 2017

Евгения Риц