А помнишь, Юлька?
Сегодня 19 июня. 29 лет. 29 лет мы здесь. Дома.
15 июня. 29 лет назад этот день стал последним днем нашей с Юлькой советской истории. Мы доживали в "великом могучем" последние часы. Уходили в прошлое улицы Пионерская, Советская, Московская, первомайская и октябрьская демонстрации, талоны на сахар и мужские носки, месткомовские путевки, профсоюзные взносы и собрания, очереди под названием "что дают?", доставание по блату и фарцовщики…
Бездомные, безработные, еще и за гражданство заплатили, чтобы его у нас забрали. Все прощальные банкеты "отгулены", все прощальные визиты и приемы пройдены. Новенькие огромные кожаные чемоданы, папа достал, тогда слово "купил" практически не использовалось, тысячу раз проверенные-перепроверенные, гордо стоят в коридоре. Ждут.
Оглядываюсь назад.
Гомель 89-го. Чуть ли не каждый день возле московских поездов еврейское столпотворение.
- В будущем году в Иерусалиме…
И одна мысль: "Ну, а мы когда?" Ждем вызова.
Наша квартира в Бресте превращается в перевалочный пункт. Вся еврейская Белоруссия сдает багаж на станции Брест-Восточный. Других пунктов нет. Дело это долгое, иногда приходится ждать неделями.
Мотаюсь из Гомеля в Брест то поездом, то на машине. Один раз провели всю ночь в плацкартном с цыганским табором. Веселились…
И, наконец, в декабре получаю заветный конверт. Руки трясутся от волнения. Витя Альперович – отец родной, обладатель огромного количества "тетушек", "дядюшек", "племянников" и "племянниц", а также "двоюродных", "троюродных" и далее, пол Гомеля вытащил своими вызовами.
Оформление в ОВИРе проходит, как по маслу, не считая того, что очередь надо занять в четыре часа утра. Но все документы умудряюсь сдать с первого раза. Большая редкость в те времена.
И вот он, список разрешений. Вот она, моя фамилия! Точно моя, и имя мое.
…Самолетом из Союза не вылететь. Заняты очереди только на заказ и в Минске, и в Москве. Билеты на сентябрь, чартерных рейсов еще нет. А мы в апреле, и уже мысленно в Хайфе по набережной гуляем, что остается делать - со всех работ уволены, с квартир выписаны. Причем, мне паспортистка из домоуправления так в листке выписки и написала: место прибытия – Израиль, Хайфа.
Юлька проводит время в веселой компании будущих израильтян в голландском посольстве, израильское консульство располагается там.
Звонит:
- Тут появилась идея ехать поездом до Бухареста, и оттуда лететь…
- Без вопросов!
Так еще лучше. Обожаю поезда. Купе. Верхнюю полку и стук вагонных колес. Мы, народ информированный, знаем, что таких поездов в Израиле нет, так, что в последний раз – за счастье.
Последний раз еду из Бреста в Гомель. На машине. С Левой, моим неугомонным, веселым дядей. Едем медленно, спешить некуда.
Прощаюсь. Леса, озера, поля, речки, и опять, леса. Там остановимся, поедим, там остановимся, искупаемся, там остановимся, просто по лесу побродим. И говорим, говорим, говорим…
В очереди на сдачу багажа отмечались где-то месяц. Благо станция Брест-Восточный видна из нашего окна. Ах, какие драмы там разыгрывались.
Грузчики – главные люди в процессе, короли и почти боги.
- Не хочешь платить? Нет проблем. Чуть повыше подняли "вилки" погрузчика и… пронзили насквозь ящик и пианино в нем. Извините, не рассчитал, бывает…
- Слишком дорого? Нет проблем. Шепнул на ухо таможеннику, и тот, открыв ящик, со всей дури сигает туда. Приобретенный по блату втридорога супермодный сервиз "Мадонна" жалобно хрустит под сапогом. Извините, не рассчитал, бывает…
Привожу наш скромный ящик на станцию. Впереди меня еще несколько человек. Ночь здесь обеспечена. Нормально. Есть сигареты, кофе в термосе. Принимайте в семью. Погрузчик снимает ящик.
- Подожди, ты из Бреста? Заметил обратный адрес на ящике.
- Ага. Вон наши окна видны.
- Садись ко мне. Прямиком едем к месту досмотра.
Очередь ропщет.
- Цыц! Мы что своих брестских евреев достойно проводить не можем?!
Кому не нравится…
Подходит таможенник. Мой грузчик что-то шепчет ему на ухо. Не открывая ящик:
- Картины из Третьяковки, посуда из Эрмитажа, памятник Ленину с площади? Заколачивайте ящик. Как принято, протягиваю грузчику деньги.
- Не обижай, со своих не берем. Жаль, что вы уезжаете…
Поезд Москва-Бухарест тронулся, поплыл перрон, и папа остался на нем.
Конечно, не 70-е, когда прощались навсегда, в июне 90-го уже есть надежда, что свидимся…
До пограничного пункта Вадул-Сирет ехали весело. Куча провожающих в вагоне. Питие да беседы. Прожекты и воспоминания.
Все. Мы переехали границу Советского Союза. Провожающих уже нет. Нас, четыре семьи на весь вагон, и становится малость тревожно…
Румынский таможенник, пожилой с характерным носом - бьют не по паспорту, а по морде – бормочет нам что-то вслед на идиш. Едем по Румынии. Предупредили, на остановках из вагонов не выходить, окна не открывать, за багажом смотреть в четыре глаза. В Бухаресте чемоданы из рук не выпускать, держать крепко.
О Бухаресте 90-го писать нечего. С трудом верится, что этот город когда-то называли "вторым Парижем". Серо, пусто, мрачно. В отеле, как утверждает Юлька, накормили каким-то дреком. Я не помню.
Тогда ООП под предводительством будущего лауреата Нобелевской премии мира Ясера Арафата (не к ночи будет помянут) наобещала всяких жутких кар тем, кто направляется в Израиль. Вплоть до того, что грозилась самолеты, перевозящие репатриантов, в воздухе сбивать. Ну, насчет самолетов сказать нечего не могу, но на земле, в Румынии, охраняли нас, как очень важных персон, что с одной стороны, естественно, тешило наше самолюбие, а с другой, не давало выйти за ворота Парк-отеля и посмотреть на Бухарест. Хотя, летом 90-го в Бухаресте и смотреть-то было нечего…
На улице противный мелкий дождь с ветром. Стучит в окна автобусов. Ночью едем в аэропорт. Целая кавалькада – несколько автобусов в окружении мотоциклистов. Полиция или армия – не видно. Отдельный зал, военное оцепление. А у пацанов-солдатиков такие глаза… Раздаем все, что осталось от затарки: шоколад, сухую колбасу, шпроты, печенье. Широта души на сигареты не распространяется. Говорят, в Израиле дорогие, так что извините, братцы-румыны…
Все. Прощай, Румыния!
Летим. Бухарест – Тель-Авив. Раздали завтрак. Какая-то непонятная замазка, мало похожая на привычную еду. Мы окна на зиму чем-то подобным по консистенции и цвету замазывали. Осторожно пробуем. Никаких впечатлений. Это сегодня без хумуса жизнь-не в жизнь. И с оливковым маслом, и с чесночком, и с укропчиком, с грибами, паприкой, орешками и прочее, прочее, прочее…
Самолет приземлился в аэропорту Бен-Гурион в шесть часов утра. В полном боевом прикиде, турецкие свитера, кожаные куртки, высокие сапоги – нарядились для встречи с Землей Обетованной – выходим на трап и… мама дорогая… Израиль гостеприимно дохнул в лицо таким жаром… Потом мы узнали, что этот кошмар называется "хамсин". Нет, я, конечно, знала, что здесь жарко, но так…
В олимовском зале народу… Второе открытие после хамсина – черные евреи. Я считала себя человеком, довольно подкованным в истории еврейского народа и Государства Израиль, но на эфиопов, как выяснилось, мои знания не распространялись.
Первое израильское мороженное – "глида-шоколида". Мороженое, а внутри шоколадка. Все, мы в раю…
29 лет. Четверть века плюс четыре. А все, как вчера…
Что такое фалафель? Всей ульпановской группой спорили. Спросить – иврита не хватало. Мясо-не мясо, рыба – не рыба, не овощи, не фрукты. Совсем что-то заморское. Мы тогда могли себе позволить по половинке питы с фалафелем, стоило это неземное удовольствие 2,50. О шуарме и не мечтали. 10 шекелей! Нас с Юлькой шуармой первый раз сосед угостил. Эли его звали. Я до сих пор считаю, что это самое вкусное мясо. И соседа запомнила.
Первая израильская свадьба, куда нас пригласил другой сосед – брат жениха. Тост за Израиль. На свадьбе пьют за страну. Мы чуть под стол не свалились от удивления…
В Хайфе на площади в начале улицы Нордау на исходе субботы устраивали массовые танцы. Народу собиралось море. Включали магнитофон, врубали усилители и плясали, кто во что горазд. Все, независимо от возраста. Вот так и веселимся мы как-то, а с неба доносится гул самолетов. Идут на север. 90-ый год на дворе. По Кирьят-Шмоне из Ливана лупят, на чем свет стоит. Музыка в момент замолкает. Народ считает самолеты. Вся площадь в один голос: "ахад", "штайм", "шалош"… Самолеты прошли. Народ не танцует – народ молится. И только после этого продолжает веселиться. Через какое-то время опять гул. Появляются самолеты. Музыка замирает. Народ, подняв глаза к небу, считает. Все на месте! И площадь взрывается аплодисментами. Где еще увидишь такое?!
29 лет прошло, а у меня и сегодня при воспоминании, мороз по коже...
Источник: Facebook
журналист
Всегда с удовольствием читаю Ваши заметки. До 120 в добром здравии, Лиза!
ОтветитьУдалить