ТАЛАНТ, ВОЛЯ, УДАЧА

10.03.19

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Талант, воля, удача

(Памяти Жореса Ивановича Алфёрова, 15.03.1930-01.03.2019)

Чем дольше я живу, тем яснее понимаю, что главное в жизни – это твердо знать, чего ты хочешь, и не позволять сбить себя с толку тем, кому кажется, будто они знают лучше.

Признание великого человека

В последний раз я видел его выступающим на конференции «Передовые рубежи физики 21го века и ФТИ им. А. Ф. Иоффе» 29 октября 2018. Примечательно, что он, как и другие участники, докладывали на английском языке, принятым на конференции единственным рабочим. А уже 2 ноября, на вечер празднования столетия института, он не пришёл, сославшись на плохое самочувствие. Второго марта утром я узнал, что его не стало. Трудно говорить об Алфёрове в прошедшем времени, помня его ещё недавно полным огромной энергии и интереса к науке. Я немедленно откликнулся письмом на имя и.о. директора ФТИ, профессора Иванова, в котором дал свою оценку покойному:

Глубокоуважаемый Сергей Викторович!

Выражаю Вам и всему нашему коллективу глубочайшее соболезнование в связи со смертью выдающегося учёного Жореса Ивановича Алфёрова, для многих, и для меня в частности, просто Жореса. Он был во всех отношениях человеком большим, чьи достижения не только в научных исследованиях, но и в сохранении науки в России и ряде бывших республик СССР останутся в памяти на долгие годы. Думаю, без упорства Жореса ФТИ не выдержал бы лет всеобщего развала крупных институтов.

Он сам, при жизни озаботился о создании великолепного памятника себе, построив и новый научный центр – Академический Университет, и Лицей. Каждый раз, по пути в ФТИ я прохожу мимо них, и восхищаюсь в том числе и тем, что это было создано волей и трудом уже совсем немолодого человека.

Мы с Жоресом были знакомы массу лет, иногда довольно близко пересекались, не всегда совсем уж спокойны были эти пересечения. Но каждое из них оставляло след в памяти – как взаимодействие с человеком большим, сильным, противоречивым.

Мы все потеряли очень много с его уходом. Подводя итог, можно сказать, что он прожил очень яркую жизнь, буквально до конца наполненную интенсивной работой. Это банальность помнить, что все люди смертны. Гораздо труднее до весьма преклонных лет интенсивно и многогранно работать. Это ли не признак счастливой жизни, основание для долгой и доброй памяти тех, кто его пережил, пример, отнюдь не просто досягаемый для тех, кто сейчас еще молод.

Мы периодически встречались с Жоресом  на конференциях, открытых для публики сессиях РАН, чтениях все последние лет пятнадцать, обращались друг к другу по имени, но домами не встречались. Проживший весьма долгую жизнь, и достигший столь видного положения в стране и мире, Жорес имел около себя многих людей, знавших его куда лучше, чем я. Но полагаю, что те эпизоды, которые помню, позволяют, точнее, властно заставляют, меня их рассказать, в качестве неких штрихов к общему большому портрету ушедшего выдающегося человека.

От нескольких людей слышал вопрос – а что, собственно, сделал Жорес в науке, а не только в её организации? Отмечу, что в цифровом выражении его научные результаты замечательны. Опубликовано, совместно с учениками-коллегами более пятисот работ, его индекс цитирования как общий – более 16000, так в пересчёте на одного участника работ - под 2 тысячи, впечатляют. Написано 3 монографии, а индекс Хирша, оценивающий влияние работ данного человека на его область науки, больше 50, т.е. просто замечательный. Нелишне упомянуть и массу изобретений.

Официальная формулировка Нобелевского комитета, присудившего премию по физике за 2000 год, троим научным работникам, гласит, в части, касающейся Алфёрова: «За основополагающие работы в области информационных и коммуникационных технологий» с половиной совместно Жоресу И. Алферову и Герберту Кромеру «За разработку полупроводниковых гетероструктур, используемых в высокоскоростной и оптоэлектронике». Для людей, далёких от физики, скажу, что каждый раз, пользуясь, например, мобильным телефоном, передавая сообщения с помощью интернета, включая  новую, энергосберегающую осветительную лампу уместно вспомнить работы Жореса и его сотрудников. Кстати, эти лампы - один из недавних примеров того, сколь хорошо окупаются научные исследования – они уменьшают расходы на освещение почти в десять раз! Но, пожалуй, главный его результат, не награда, а именно результат – это создание отлично работающей группы сотрудников.

Могут сказать, что цифровые показатели работ – лишь демонстрация того, сколь исправно на мэтра работает целый штат научных «негров». Подобное встречается. Но надо всё время помнить, что штат надо было поштучно найти, собрать, направить, и продолжать направлять многие годы к определённой цели, точнее, меняющимся со временем целям. А для всего этого надо было цели в безбрежном море возможных направлений исследования заметить и выбрать. Для такого выбора надо обладать, помимо знаний, интуицией, энтузиазмом, способностью убеждать молодых следовать выбранным путём. Это сложная дорога, которую не пройти, не имея врождённого таланта исследователя. Отмечу, что нужно и честолюбие, без которого в науке работать трудно, и удача, в отсутствии которой успех не приходит. Но напомню высказывание Гранина о том, что «удача не приходит к тому, кто ищет её вслепую». Кстати, как не вспомнить упоминание самого Жореса о том, какое впечатление на него произвели «Два капитана» В. Каверина, и особо упомянутый им эпиграф этой книги: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Как и что писать о личности такого масштаба? Чистый панегирик? Но тысячелетняя Библия, Ветхий завет даёт ответ, представляя даже своих выдающихся героев вместе с тем, что сегодняшний читатель относит к их недостаткам, проступкам или даже порокам. Может, именно потому Библия живёт, и её читают, изучают, ей следуют уже столь много лет? Словом, я отойду от панегирика, а постараюсь представить Жореса таким, каким его видел, каким он остался в моей памяти.

Мы оба начали работать в ФТИ очень давно, он с 1953, я с 1958, но просто здоровались, не более того, до 1974. Я, разумеется, знал, что он в 1972 стал членом-корреспондентом АН СССР и лауреатом Ленинской премии, знал и ещё кой-какие детали, поскольку с ним вместе работал знакомый мне ещё по кружкам физики и математики Дворца пионеров теоретик Р. Казаринов, для приятелей - Рудик. Знал обиду Рудика по поводу того, что он не оказался в списке лауреатов этой премии. Но я тогда имел свою обиду – меня тоже не включили, правда, в другой список ФТИ, тоже на Ленинскую премию по физике в 1972, о чем сравнительно недавно писал в заметке «Протирание очков». Увидел в этом нередко встречающуюся среди экспериментаторов недооценку труда теоретиков, и, в сравнении, переоценку собственных усилий. Помню старую шутку, когда экспериментатор говорит теоретику: «Тебе легко – заменил атом точкой, расположил атомы в линию – статья, выстроил по кругу – следующая». А не слишком вежливый теоретик отвечает: «Ты взял полупроводник, измерил его сопротивление – статья, облил водой, опять измерил – вторая, заменил воду спиртом – третья».

Году в 1974 ко мне пришёл М. Кучиев, и выразил желание поступить в аспирантуру. После нескольких разговоров я понял, что передо мною – весьма способный молодой человек. Мест в очную аспирантуру было очень мало, чуть ли не одно. Претендентов гораздо больше. Первый, решающий экзамен был, естественно, по физике. Принимала экзамен комиссия, состоящая из потенциальных руководителей будущих аспирантов. Председателем был Жорес. Когда настала очередь Кучиева, сразу обозначилось его превосходство в сравнении со всеми другими. Вторым шёл кандидат в аспиранты Алфёрова. В момент экзамена меня неотступно преследовал некий вопрос. По традиции, последним право спрашивать предоставлялось предполагаемому научному руководителю. И я спросил про то, что меня мучило. Кучиев ответить не смог. Когда перешли к обсуждению, Жорес сказал: «Мирон задал явно слишком сложный вопрос. Предлагаю Кучиеву поставить отлично, а кандидатуру своего будущего аспиранта, как более слабого, снимаю». Так М. Кучиев, сейчас очень успешно работающий профессор университета в Сиднее, стал аспирантом ФТИ. Много лет спустя я спросил Жореса, смог ли бы он повторить этот свой поступок. Он от прямого ответа ушёл…

Отмечу, что 1975 был непрост для ФТИ. Осенью был осуждён к 15 годам тюрьмы мой сотрудник М. Казачков, а чуть позднее, за проведение женой Р. Казаринова выставки «недозволенных» художников у себя на дому, власти потребовали лишить самого Рудика научных степеней и званий. Состоялся совет, на котором решали вопрос – забрать у Казаринова степени и звания. А для этого решили выяснить, по-прежнему ли полезен Казаринов институту, или нет. Увы, Жорес выступил, сказав, что Казаринов выдохся, и для института особой цены не представляет. Много сил он потратил позднее, чтобы воздать Рудику должное за его пионерскую, совместную с Жоресом работу. Насколько понимаю, примирение состоялось, чему свидетельство визиты Казаринова в ФТИ. Много позднее, уже году в 1990, не без вмешательства американского физика Э. Герджоя, главы юридической комиссии APS, Жорес выступил за освобождение из заключения М. Казачкова, к тому моменту отсидевшего уже 15 лет.

Где-то года с 1975 я увлёкся приобщением школьников к физике и математике, организовав соответствующие кружки. Кстати, занятия физикой у меня вёл молодой тогда сотрудник теоретического отдела А. Фурсенко. В 1978 я решил провести школу по физике для учеников старших классов, чтобы агитировать их после окончания школы поступать на физико-механический факультет Политехнического института, тогда ещё имени Калинина, а не Петра Великого. Декан обещал обеспечить «стол и кров», а моя задача была привести преподавателей. В организации мне помогал всё тот же Фурсенко. Хотелось как можно привлекательнее представить физику, для чего пригласил сравнительно молодых, но уже хорошо известных теоретиков, профессоров А. Ансельма и В. Шехтера. А от экспериментаторов позвал Жореса, который сразу согласился. Школа в Сельце, а через год – в Кавголово (и то, и то – под Ленинградом) стала удачей, а десятиклассников особенно восхитил но только зажигательной лекцией, но и всем своим обликом Жорес. Он слегка опоздал из-за небольшой аварии своей машины, которую вытащил из заноса и привёл в порядок сам, своими силами. Стать авторитетом в глазах подростков, демонстративно пренебрегающих всякими регалиями трудно, но Алфёрову это удалось явно легко.

Интерес к работе с молодёжью вообще, а со школьниками в частности и привёл позднее к появлению Лицея для поиска талантливых детей, без отбора по состоятельности родителей, а затем, с 2002 – к созданию Академического университета, на базе Научно-образовательного центра ФТИ, основанного в весьма тяжёлом для науки в РФ 1997. Алфёрову удалось получить необходимые деньги, и два здания, которые я называю прижизненными памятниками, были построены. Причудливой архитектуры, они расположились вблизи ФТИ.

Директором ФТИ Алфёров стал уже в весьма турбулентном 1987. Многое предвещало грядущие перемены, которые воображению представлялись животворными. Энергично обсуждалось развитие демократических форм управления наукой. Появилась идея заменить почти не сменяемых директоров советских научных учреждений их регулярно переизбираемыми в западных странах аналогами. Казалось, к руководству придут новые молодые люди, и сбудется, наконец, предсказание классика, т.е. «через четыре года здесь будет город-сад». Появились общественные организации научных работников, например, Ленинградский Союз учёных, членами которого почти сразу стал и Ж. Алфёров, и А. Собчак. Вхожу долгие годы в этот союз и я.

Естественно, мы не могли молчать, когда военной силой начали расправляться с теми, кто хотел выйти из СССР, например в Литве или Латвии. Союз Учёных выступил с заявлением (Фото 2) по поводу войсковой операции в Литве в ночь на 13.01.1991. Оно было написано мною. Поскольку времени для нормального подписания не было, я начал обзванивать знакомых. Так, по телефону, «Заявление учёных Ленинграда» было согласовано, и подписано с Алфёровым, В. Голантом, О. Ладыженской и многими другими. Насколько помню, – был только один случай отказа – не подписал, не видя документа вживую, лишь знаменитый геометр А. Александров, бывший много старше остальных подписантов. Может, сказалась осторожность, приходящая ко многим с возрастом – ведь Заявление возлагало ответственность за происшедшее на высшее руководство страны. Сомневаюсь, что сейчас в РФ найдётся директор института, который подпишет, да ещё и в большой компании, подобное заявление.

Заняв пост директора ФТИ, Алфёров сделал ставку на более молодых, назначив своим первым заместителем Ю. Ковальчука, а просто заместителем – А. Фурсенко. Довольно быстро выяснилось, однако, что это – не самые удачные поступки Жореса, имевшие далеко идущие последствия не только и не столько для института, сколько для всей страны. Вновь назначенных снедали желания всё изменить, «резко, в разы, сократить чрезмерно разросшийся институт» и всю науку, сделать всё и вся самоокупаемым. Стремления сочетались с вполне далёким от демократичности поведением. Несогласие с ними, в первую очередь с Ковальчуком, крайнее раздражение от нанесённых им обид, привело меня в кабинет директора где-то в феврале 1991. Успокоенный Жоресом, уже уходя, около самой двери, я неожиданно для себя сказал ему: «Всё-таки удивительная мразь вас окружает!». Поразился, что он мне не ответил. А вернувшись через полгода из ФРГ узнал, что Жорес своих замов уволил. Разумеется, дело было не во мне, а в собственном анализе и давлении со стороны куда более близких к Жоресу людей, например, академика Б. Захарчени. Но вчерашние замы, как вскоре выяснилось, уже были готовы к свободному плаванию, чему свидетелем стал уже далеко не только ФТИ.

С начала 90^х у граждан СССР появилась свобода выезда за границу, тогда как материальное обеспечение научных работников, да и не только их, резко ухудшилось. Люди начали «голосовать ногами». При этом «общественный характер производства» научного ноу-хау быстро вошёл в конфликт с «частной формой присвоения». Попросту говоря, уезжая, люди увозили с собой отнюдь не только продукт своего личного труда. Жорес пытался этому препятствовать, вводя формальные ограничения на вывоз, но с уехавшими, невозвращенцами, отношений, как правило, не прерывал. Знаю, что и те при первой возможности приглашали Жореса в гости туда, где теперь сами работали. Помню конкретный случай, когда, уезжая в обстановке конфликта, человек опасался мести, и в меру сил и знаний «пятен на Солнце», готовился к бою. А вместо этого, работу в США получил с подачи и по рекомендации Жореса.

Все девяностые я, в основном, провёл вне РФ. Там вплотную познакомился с иной, регулярно переизбираемой системой управления руководителей крупных научных учреждений, работой Нобелевского комитета, различных Западных научных центров. Кое-что из этих поездок присылал Алфёрову для сравнения «мы-они». Система организации научной работы на Западе и в США имеет явные преимущества перед российской. Иное дело, практически невозможно только эту систему, в отличии от всей остальной жизни, «пересадить» один к одному на российскую почву. Однако свои минусы есть и там. Вспоминаю, регулярно выпускаемые за подписью директора Аргоновской национальной лаборатории США инструкции сотрудникам лаборатории о том, как следует «обращаться с женщиной на рабочем месте». Эти совершенно анекдотические документы я пересылал для ознакомления Жоресу.

С началом девяностых в Ленинград, затем Петербург зачастили гости из-за границы. Они приносили желаемое и интересное ноу-хау в организации науки и в научной работе. В памяти об этом периоде сохранился, например, приезд профессора И. Линдгрена, директора Института стратегических исследований Швеции, бывшего председателя Нобелевского комитета (Фото 3).

Трудно забыть рукотворный, по моему мнению, экономический кризис конца осени 1998. Подавленность, ощущение безвыходности, страх перед кажущимся неминуемым крахом стали чуть ли не господствующими настроениями. На пике этого кризиса, с 28 сентября по 2 октября, в только что сданном в эксплуатацию (!) Образовательном центре ФТИ проходила международная конференция «Физика на рубеже XXI века». Весьма интересная с чисто научной точки зрения, она запомнилась одним общим кофе-брейком, занявшим часа полтора. Столы были заполнены изысканным по тем временам угощением, стояли шампанское, коньяк. Это был буквально Пир Науки, перед которым отступил кризис. Все говорили только о физике, обсуждали доклады, пути развития мировой науки. Это было великолепно! Я спросил заместителя Алфёрова, откуда они взяли деньги на приём. Он сказал, что старается об этом не думать, но как будто Жорес «надавил» на строителей-турок. Для достижения отличного результата в спорте иногда используют допинг, запрещённый для любителей. Конференция в такой момент стала допингом для её участников. Произошедшее вызывало у меня ассоциацию с исполнением 6^ой симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде.

 Как-то услышал от Жореса примечательную фразу, произнесённую отнюдь не тет-а-тет: «Готов заключить союз хоть с дьяволом во имя спасения института и науки». И следует отдать должное – его роль в том, что ФТИ прошёл через очень тяжёлые годы, и не развалился или попросту не исчез почти бесследно – очень велика. Он умел использовать власть, брать от власти, но и нередко дистанцироваться от неё.

Нобелевская премия 2000 сделала Алфёрова узнаваемым героем всей РФ. Ещё бы, в момент награждение он был, и на три года оставался единственным живым лауреатом в РФ. После Нобелевской премии, последовал буквально фейерверк наград. Конечно, слава повлияла на его поведение, резко снизив доступность. Его авторитет, и без того большой, стал просто непререкаемым, что отнюдь не всегда хорошо. Но считаю, что его премия эффективно ушла, не в денежном, а духовном смысле, на поддержание и повышение авторитета науки в РФ.

Наша пути неудачно для меня пересеклись примерно в это же время, в связи с выдвижением моего с сотрудниками цикла работ на государственную премию РФ в 2001. Разумеется, даже первые шаги в таком направлении были невозможны без согласия Жореса, и такое согласие он дал. У нас с ним был потом и личный разговор, в котором он выразил полную поддержку нашему представлению на премию. А чуть позднее выяснилась, что институт в последний момент выдвинул, разумеется, по решению Алфёрова, и его с сотрудниками цикл работ. Исход соревнования этих циклов работ был очевиден. Больше всего задел уход от собственного обещания, но, что для меня было особо печально, так это то, что он не чувствовал в связи с происшествием ни малейшего дискомфорта.

В 2002 по инициативе Алфёрова была учреждена Международная премия «Глобальная энергия». Её размер в почти миллион долларов показался мне для тогда сравнительно бедной РФ неоправданно большим. Учреждение премии несомненно потребовало от Жореса больших усилий и привлечения крупных богачей, в первую очередь М. Ходорковского. Об этом узнал из письма А. Абрикосова, где говорилось о приглашении со стороны Алфёрова принять участие в работе комитета по присуждению этой премии. Абрикосов приглашение отклонил, а мне прислал фотографию Жореса с Ходорковским, сопроводив её припиской «Не везде хорошо, где нас нет» (это было уже после ареста Ходорковского!).

Я опасался также, что большой размер премии стимулирует самонаграждение, о чём заключил пари с Д. Граниным. Увы, я оказался прав – определённая эйфория после Нобелевской премии тут сыграла, думаю, злую роль, и повредила сильно престижу инициатора премии.

Воспользуюсь написанием этой заметки, чтобы упомянуть о его отношении к своему полу-еврейству, по матери. Нередко читаю, будто он это скрывал. Оснований для подобных утверждений не вижу. Наоборот, он сам тепло пишет о матери, упоминая её еврейство. В ФТИ давно многие об этом знали, а потому смешным был донос властям с этим «разоблачением», когда в 1987 его назначали директором ФТИ. Отмечу, что имя «Алфёров», явно без его возражений, фигурирует в ряде списков выдающихся евреев, см., например, здесь. В 2012 Федерацией еврейских общин России он был награждён премией «Скрипач на крыше» «за выдающийся вклад в развитие российской науки».

Уместно вспомнить и про ту активность, которую проявлял Жорес в Государственной Думе, где в полной мере проявил твёрдость характера, проголосовав против так называемого «закона Димы Яковлева», в числе всего восьми против проголосовавших «за» 420.

Уже весьма пожилой, Жорес проявил огромную энергию в борьбе за сохранение Академии наук после принятия в 2013 закона, способного нанести ей непоправимый вред. Он участвовал в митингах протеста, дал ряд интервью, в которых весьма резко критиковал высшее руководство РФ. В 2013 баллотировался на пост президента РАН и, получив 345 голосов, занял второе место. Мне это казалось существенной переоценкой собственных сил, но, прочитав его программу, убедился, что он был лучшим из кандидатов.

Распад СССР, последующие изменения в РФ только укрепили, как это ни странно для прирождённого исследователя – физика, его прокоммунистические воззрения. Проявлявшиеся неоднократно до того, они нашли сравнительно недавно своё концентрированное выражение в нескольких докладах, посвящённых изложению и комментированию статьи А. Эйнштейна «Почему социализм?», написанной в 1949. Мои возражения отражены в статье конца 2017 «Почему не социализм?». Жорес получал мою рассылку, статьи, насколько знаю, распечатывались и передавались ему секретарём. Читал ли он эту статью – не знаю. На мой взгляд, Жорес сильно переоценивал роль СССР как двигателя международного научного соревнования. Это отражено и в его, насколько знаю, последнем интервью «Инопланетный разум оказался слабее земного», опубликованном в в № 37 от 20.09.18 газеты «Аргументы недели». Очень многое в этом интервью вызывает несогласие, но в первую очередь мысль о важнейшей роли соревнования СССР с США и Западом как двигателя научного прогресса. Экспериментом, проходящим уже свыше тридцати лет, эта мысль не подтверждается – наука в США и на Западе прекрасно развивается из без конфронтации времён «холодной войны» с СССР. Однако глубоко впечатляет неиссякаемая энергия автора интервью, энергия, которой, как мне казалось, нет предела во времени.

***

          Когда умер Хрущёв, его семья, к удивлению многих, пригласила скульптора Э. Неизвестного создать памятник. Острейшие столкновения скульптора с Хрущёвым были общеизвестны. Однако он создал знаменитый бело-чёрный монумент, как воплощение в камне принципа, согласно которому об ушедшем надо говорить и хорошо, и всю правду. Этому я старался следовать в своей заметке.

Иерусалим

ПС См. http://club.berkovich-zametki.com/?p=45586#respond