ВМЕСТЕ быль

ВМЕСТЕ быль

Юг Израиля. Небольшой провинциальный город. Русское кладбище. Пятьдесят могил. Пустые заасфальтированные ячей­ки для новых захоронений. Ни одного креста над могилами или звезды. Встречаются надгробия с надписями только на иврите, но на большинстве лишь кириллица.

На самой давней могиле дата: 1990 год. На самой свежей, засыпанной еще не увядшими цветами, табличка из жести: "Смирнов Геннадий Афанасье­вич. 1957-2002".

Смирнова Геннадия вышиб пинком из кабины фургона зна­комый, угнавший в шутку эту ма­шину вместе с ним. Смирнов по­гиб под колесами автобуса компании «Дан», сле­довавшего по встречной полосе.

Оба - и сам погибший, и его приятель - выпили в тот день по случаю субботы. Впрочем, наве­селе они были чуть ли не каждый день недели.

Жена Смирнова - Анаста­сия выплакала все слезы за три года до смерти мужа, на могиле сына Василия, зарезанного в пьяной драке еще в России, у шалмана "Ракушка", на централь­ной площади райцентра К.

- Пусть правосудие покарает убийцу, - тихо сказала Анаста­сия, стоя нал могилой мужа.

На самом деле она не хоте­ла суда, ей не нужно было право­судие. Она страшилась властей, расследования, допросов... Больше всего несчастная жен­щина боялась возвращения до­мой, в город К.

У Анастасии Смирновой двое детей - мальчик десяти лет и дочь. Девушка закачивала шко­лу и готовилась к службе в армии. Анастасия знала, что в родном городе ее дети погибнут, как по­гибли старший сын дома и муж, уже здесь, в Израиле.

Ей хотелось, чтобы похоро­ны мужа закончились как можно быстрей. Вдову пугали люди на кладбище. Анастасия давно оп­лакала и своего беспутного, шального мужа и свою несчаст­ную бабью судьбу.

Какой-то человек в кипе го­ворил на иврите непонятные слова над могилой ее покойного мужа. Она не зна­ла, зачем нужно это подобие ри­туала, но тихий голос кладбищен­ского служителя успокаивал Анастасию. Значит, ее все еще признавали за свою.

В городе К. пили почти все мужики: одни запоем, другие каждый день, третьи эпизодичес­ки. Как раз в этом городе, на ме­стном заводе арматуры, дирек­тор стал выплачивать премиаль­ные тем, кто приходил на работу в трезвом виде.

Директора показали по цен­тральному телевидению, будто в шутку. Но многие из руководите­лей производств шутку приняли всерьез и стали у себя на пред­приятиях вводить передовой опыт из города К.

Сын Анастасии Смирновой работал на том самом заводе арматуры и никогда премиаль­ных за трезвость не получал. Пил он, как правило, вместе с отцом, рабочим на железной дороге, а потом отправлялся куролесить в компании таких же молодых пар­ней, как он сам.

Осталось невыясненным до конца, при каких обстоятель­ствах Василий Смирнов получил смертельное ножевое ранение. Собственно, все эти обстоятель­ства были похожи одно на дру­гое, и мало кто из буйной компа­нии обычно помнил, почему на­чиналась драка.

Одно было ясно всем: заре­зал Смирнова его бывший одно­классник и друг Зорий Псарев - сын начальника местной мили­ции.

Поздно вечером, в день ги­бели Василия Смирнова, семью погибшего посетил сам Псарев Иван Николаевич. Его приняли как полагается: отец убитого по­ставил на стол бутыль "московс­кой", а хозяйка позаботилась о нехитрой закуске. Выпили по стакану.

- Светлая память Васе, - ска­зал Псарев. - Хороший был хлопец. Не воротишь теперь. Так что же другую судьбу калечить, сажать сына моего единственного на парашу? Много дать не могу: десять тысяч долларов деньгами и еврейский документ.

-Чего? - не понял Геннадий.

- Выправлю бумаги, - поднял­ся во весь свой могучий рост Псарев. - И валите отседа за кордон, в ихний Израиль.

Два слова чаще всего произ­носились в городе К. И оба из трех букв.

- Куда, в жидовию? - только и смог выдохнуть ошарашенный Геннадий Смирнов.

- Туда, - кивнул начальник милиции, ополовинив второй стакан и закусив коркой черного хлеба.

Сердце Анастасии Смирно­вой сладко заныло. Ей было все равно, куда бежать из этого го­рода и страны, где она родилась. Все рушилось на глазах и гнило. Не было у нее больше сил сопро­тивляться сивушному духу. Млад­ший сын подрастал, и женщина знала, что и этого мальчика рано или поздно увидит она пьяным, жестоким и наглым.

- Там пьют? - тихо спросила у начальника милиции Анастасия.

- Так наш Абрашка Сыркин рази пьет? - напомнил Псарев о  единственном приметном еврее в городе.- Тольки по праздникам.

-Пятнадцать тыщ, - выпалил Геннадий. - И по рукам!

-Ты свой паспорт дай и метри­ку, - повернулся к Анастасии всем своим могучим телом Псарев.

В архиве местного отдела милиции хранились старые блан­ки метрик. Псарев лично выпра­вил один документ, из которого можно было заключить, что ба­бушку Анастасии Смирновой звали Саррой Натановной Ко­ган.

Шел 1999 год. Сохнут в областном городе, в свою очередь, быстро соорудил все недостающие бумаги, необходимые для переезда в Еврейское государство.

В последние годы у Сохнута было совсем мало работы, и эта организация открывала объятия почти любому, желающему перебрать­ся в Израиль.

Враги Псарева пробовали, несмот­ря ни на что, инспирировать про­цесс над его сыном. Особенно старал­ся редактор мест­ной газетки "Ле­нинское знамя" не­кий Благосветов, но в одну дождли­вую ночь во дворе Благосветова заго­релся сарай, в ко­тором стояла кормилица его боль­шой семьи - коро­ва Диана. Сарай сгорел дотла. Диану не смогли вытащить из огня. На следую­щий день сын Благосветова был сбит мотоциклистом, когда мальчик шел домой из школы. Малыш отделался сильными ушиба­ми, но редактор га­зеты понял, что по­единок с началь­ником милиции ему не выиграть малой ценой. А к большой редак­тор не был готов.

Смирновы оказались в Изра­иле летом 2000 года. Первое время отец семейства пил роб­ко. Он даже посещал вместе с Анастасией ульпан. Затем ро­бость прошла. Геннадий был при­ятно удивлен стоимостью и оби­лием спиртных напитков, и муки несчастной Анастасии вернулись к ней в прежнем объеме.

Спасалась она тем, что сын и дочь, неплохо освоив иврит, учились, и у нее на глазах из бледных, запуганных, тихих зверьков превращались в обыч­ных человеческих детей.

Геннадий работал на хозяи­на столярной мастерской и пил. Много работал и много пил. Хо­зяин платил ему минимум, но тер­пел в своей мастерской русского алкаша, потому что в трезвости за час Смирнов успевал сделать больше, чем его сосед за полдня.

В Израиле Геннадий меньше измывался над женой и детьми, чем в городе К., просто потому, что реже их видел. Климат позво­лял гулять на природе. Смирнов любил море, а потому приходил домой только к ночи, чтобы завалиться в койку и, если силы позволяли, потребовать от жены Анастасии плотских утех.

Анастасия тоже определи­лась на работу - уборка. Жилье Смирновы нашли в бедном райо­не, где жили почти сплошь выход­цы из России. На каждом мага­зине в местном торговом центре висела афиша на русском языке, ниже русских букв название пи­салось на иврите. Таков был по­рядок, установленный мэрией.

Слепые стены и столбы в этом районе лохматились объявлени­ями на одном русском языке. Здесь администрация городка была бессильна.

Тяжело жилось Анастасии, а все-таки гораздо легче, чем в родном городе. Быт отнимал не так много времени. Ей удалось спасти часть денег, полученных от начальника милиции, и понем­ногу, как ей казалось, жизнь вхо­дила в нормальную колею.

Только об одном не могла забыть Анастасия Смирнова: о том, что находится в Израиле по подложным документам и бабуш­ку ее покойную звали Екатери­ной Богдановной Пилипко, а не Саррой Натановной Коган.

Сама Анастасия Смирнова вела себя тихо, но муж ее, Генна­дий, особенно в подпитии, терял над собой контроль и начинал поносить Израиль всеми бранными словами. У него теперь был замечательный предлог, чтобы оправдать свое пьянство.

- Замуровали, гады! - шумел Геннадий, устроившись на поли­вной травке, под пальмой, непо­далеку от пляжа, вместе с при­ятелями. - Родины лишили, жиды проклятые. Разве тут жизнь?! Одно жулье. Арабы их гноят по­чем зря, а не заноситесь! Будь все они прокляты! Эх, на родину бы, ребята! Ну, наливай! Будем здоровы! Живите порхато!

Ребята наливали, соглаша­ясь в глубине души со всем, что говорил Геннадий Смирнов, Бе­зобразий вокруг было множе­ство, и чужие испытывали под­линное удовольствие, списывая эти безобразия на специфичес­кие особенности еврейского на­рода, как они особенности эти, родовые черты, понимали.

Анастасия не любила руга­ни в адрес Израиля и всячески пробовала урезонить мужа.

- Ген, - говорила она. - Ты бы потише, а то вышлют. Проверят
документы, так и вышлют обрат­но.

- Ага! - гоготал муж. - Спугалась? Продала родину да вели­кий народ свой, а теперь дрожмя дрожишь. У, жидовка! - и Генна­дий замахивался на Анастасию, но никогда не бил ее, как случалось в городе К. Видимо, стал чувствовать между собой и женой некую дистанцию, в чем и сам однажды признался.

В тот день водку друзья раз­бавили какой-то дрянью. Дрянь прибавила особого куражу к обычной агрессии. Решили уг­нать фургон знакомого парня. Точнее, это знакомый Смирнова решил, а Геннадий только присоединился к нему, потому что очень уж хотелось прокатиться на халяву. В дороге повздорили. При­ятель уже не помнил, по какому поводу. Слово за слово - вот он и вышиб Смирнова из машины под колеса встречного автобуса....

Все. Народ стал расходиться. Кладбище быстро пустело. Толь­ко теперь Анастасия заметила, что сын ее младший привел на похороны отца своего приятеля по имени Эли. Приятель родился в Израиле, русского языка не знал. Дочь, будущий солдат ЦАХАЛа, поддерживала мать под руку, хотя в этом не было необходимо­сти. Они шли позади мальчиков. Сын Анастасии и Эли говорили на иврите.

Кое-что Анастасия Смирно­ва смогла понять.

-Чего твой отец умер? - спра­шивал черноволосый и курчавый Эли.

- Болел,- отвечал русый, с хохолком на темечке, мальчиш­ка. - Пил гадость эту. Вот и умер.

"Гадость", - подумала Анаста­сия Смирнова и, не отдавая себе в этом отчета, улыбнулась.

 Люди, бредущие от кладбища рядом, с осуждением смотрели на вдову. Ей было не положено улыбаться в этот день и в этом месте.

 А.Красильщиков                                                  2002 г.
Из книги "Рассказы о русском Израиле"