— Слушай, — сказала мне жена, — давай, Валю вызовем. — Она сама дорогу оплатит и все остальное тоже.
— Вызывай, только смотри, ты свою сестру знаешь.
— Столько лет прошло. Тогда перестройка была. Все изменилось. Люди другие стали.
— Вызывай.
Через месяц после этого разговора мы забрали Валю из аэропорта Кеннеди. Домой ехали по Belt Parkway. Слева тянулось унылое грязное бруклинское побережье, справа — массивы темно–коричневых билдингов с пожарными лестницами по наружным стенам.
— А где же Америка? — разочарованно спросила Валя.
— В Манхеттене, — ответила моя жена.
Первые два дня Валя просидела в квартире, отказывалась выходить на улицу. Только подбегала к окну, когда мимо проезжала пожарная или «скорая помощь».
— Валя, — не выдержала моя жена на третий день, — у нас сметана кончилась, сходи — купи.
— Как ее покупать?
— Возьмешь баночку из под сметаны. Зайдешь в магазин, где продают продукты, покажешь ее, скажешь «му–му» и дашь деньги, — объяснил я.
— А если меня обманут?
— Здесь по таким мелочам не обманывают.
Вернулась Валя через час очень довольная собой. Поставила на стол банку сметаны и высыпала сдачу — не обманули.
— Я тут с одним черным лавочником торговалась, — сказала она.
— Что он продает?
— Черт его знает, такие штуки круглые.
— Как же ты торговалась без языка?
— По глухо–немому. Я у него спрашиваю: сколько? А он мне четыре пальца показывает. Я так головой помотала и показываю ему один. А он обиделся и машет на меня руками. А я тогда как бы плюнула на землю, растерла и пошла. А он мне вслед крикнул.
— Что он тебе крикнул?
— Вот, я записала.
— Валя, это ругательство.
— Сильное?
— Ужасное.
— Слушай, — взмолилась она, — напиши мне на бумажке все их ругательства, я ему в следующий раз скажу.
— Да их всего–то четыре. Ты бы лучше обыкновенный английский села учить.
— Я не собираюсь жить в этой вашей Америке.
.
— Слушай, — сказала жена, начинать просьбы с этого поющего жалобного «слу–шай» у нее с сестрой семейное, генетическое. — Съезди с ней в Манхеттен. Пусть посмотрит магазины, небоскребы. Ну, что она будет в Бруклине сидеть, зря приехала что ли?
— Хорошо, — сказал я Вале. — Мне нужно кое–что в Манхеттене купить. Поедем со мной, я покажу тебе потрясающий магазин, называется Music World.
— А что там продают?
— Музыку.
Видели вы когда нибудь Music World? Нет, вы не видели Music World. Святилище, храм, где ежедневно совершается поклонение и жертвоприношение Богу Музыки. Только под джазовый отдел отведена площадь небольшого беларуского совхоза. Какая безумная идея — записать и сохранить в цифре всю музыку, которую создало человечество! И эти блуждающие в лабиринатах безумцы: фанаты, меломаны, хайфайщики. Стойки, ряды, колонны дисков.
Весь бизнес держат в руках хасиды, совершенно равнодушные к проявлению этой человеческой слабости — музыке. Но при этом у них точный коммерческий расчет: Товар–деньги–товар. Товар–деньги–деньги. Деньги–деньги–деньги. Пейсатые управляют бизнесом из глубины офисов. В зале их никогда не видно.
Я, бывало, поздним вечером, после двенадцати часов в желтом такси, уже сил никаких нет. Wall street закрылся, только Music World освещает на милю все вокруг своими огнями. Здесь последние поклонения, последние жертвоприношения на кассе. И я несу свой двадцатничек. Марсалесы два брата и папа – гениальные черные обезьяны – труба, саксофон и фортепиано. Я их только что слышал по 99.1 FM. Как жалкий пьяница отнимаю двадцать долларов у семьи — у жены и ребенка. Стыдно.
Сегодня я опять здесь. И вот уже сейлсман, джамайский черный, мой приятель по кличке Максимка бежит навстречу:
— Для вас, сэр, первое издание на компакте: Bill Evans, когда он еще играл со Scott LaFaro.
А Валя, где же Валя? Ох, заболтался я. Валю oстановил на входе секьюрити. Она, в сиреневом вязаном берете, в красном болоньевом пальто и в коричневых сапогах на высоком каблуке, которые носят только проститутки, не прошла фейсконтроль.
— Зачем ты меня сюда привел? — голос Вали дрожит от обиды.
— Валечка, это самый большой в мире музыкальный магазин.
— Кому, нафиг, нужно столько музыки?
Ты права, родственница, прости дурака. Я не должен был тебя сюда тащить. Поехали, я покажу тебе то, что тебе нужно.
Знаете ли вы, что такое коммунизм? Нет, вы не знаете, что такое коммунизм. Коммунизм должен был наступить в 1980 году, а задолго до этого на 1984 год Нострадамус предсказал конец света.
Но если с концом света все казалось более–менее ясно, то в отношении коммунизма имела место неопределенность – «молочные реки, кисельные берега». А я, например, кисель с детства не люблю. И только впервые оказавшись в Chinatown на Canal Street я понял, что такое коммунизм – это «каждому по потребностям».
Представьте себе много китайцев – десять тысяч, сто тысяч, миллион, миллиард и все они бегают туда–сюда и говорят по–английски с таким акцентом, что пытаться понять их так же безнадежно, как прочитать машинный код компьютера.
Много–много лавочек, магазинов, магазинчиков. И в каждом изобилие – 99,9% на душу населения. Чего? А чего хотите: и фотоаппаратов, и велосипедов, и холодильников, и магнитофонов, и телевизоров в том числе. А цены смешные, ну, просто все бесплатно.
Вот оно светлое будущее всего человечества на отдельно взятой улице — Canal street. Tуда я уверенно и повел сестру моей жены Валю.
Валя женщина рослая, в кости широкая, физически развитая. Ей тридцать пять лет. В Минске у нее остались муж и сын дошкольного возраста. Ей, ох, как много чего надо. Вот, к примеру, обувь. Человеку, проживающему в непростом беларуском климате, без обуви никак.
Остановились мы возле обувной лавки. Лавки, потому что ни витрины, ни вывески, ничего этого нет. Есть будка, тент и всевозможная обувь подвешенная гроздьями на шнурках, выложенная на подставках. Только хотела Валя поглядеть на обувное изобилие, помечтать, как выскочили три китайца–гнома и ослабевшую от множества сложных противоречивых чувств молодую белую женщину утащили в глубину лавки. Десять минут понадобилось китайцам, чтобы понять — Валя хочет купить все, но у нее нет денег. Этих десяти минут Вале хватило оценить, выбрать и сторговать для родственников, друзей и для себя самой на миллион долларов.
Следующим был магазин электронных игрушек. Здесь Валя повела себя осторожнее. На предложение войти ответила отказом, только обвела все взглядом, и счастливая детская улыбка отразилась на ее лице, когда она мысленно разделила восторг своего ребенка, своего мальчика, которому подарила все это.
Но самой страшной, самой невозможной оказалась витрина ювелирного магазина. Китайцы — древняя нация, такая же древняя, как евреи, и знают они о золоте все. Как добыть, как обработать, как подделать, а главное, как его продать.
На черном бархате в витрине лежали золотые украшения невероятных размеров. Одной только золотой жабы с изумрудными глазками было достаточно, чтобы обеспечить потребности в драгоценном металле средней беларуской семьи. Хватило бы и на обручальные кольца, и на сережки, и на брошку, и на две золотые фиксы для мужа. Но и эта жаба меркла по сравнению с золотой короной принцессы, которая не просто лежала в витрине для красоты, а продавалась — к одному из ее зубцов золотой ниточкой была привязана бирка с ценой: «999 долларов, 99 центов».
Валя представила себя в черном платье, открывающем ее красивую шею, плечи и руки, с короной на голове – вот так она появилась бы в гостях у Ленки Кончиц, соседки по лестничной площадке.
Валя подошла к витрине, прижалась лбом к стеклу и простонала:
— Все, я здесь остаюсь.
— Где здесь? — испугался я.
— У вас в Америке.
В тот же вечер Валя выучила первое пристойное слово по–английски: job.
Работу Валя нашла по объявлению в русской газете: «Ленинградцы, математики, евреи, порядочные, не жадные, хорошо зарабатывают. Ребенок маленький, дошкольный, недолюбленный, одинокий. Родители хотят, чтобы по–русски говорил».
Дали Вале семьсот долларов в неделю на всем готовом, отдельная комната в большой квартире. Рабочий день у Вали начинается, когда ребенок просыпается, заканчивается, когда ложится спать. Если ночью проснулся и плачет, к нему бежит Валя. Эти не пошевелятся. Спят каждый в своей спальне. Только для любви собираются вместе. Никого не стесняются. Кричат. Особенно громко кричит она.
Валя быстро взяла управление квартирой в свои руки:
— В обуви не ходить, я только что убрала, а вы опять в обуви. В шкафчики на кухне не лазить. Хотите есть, скажите, я подам на стол. Никаких заказов из ресторанов. Как это можно есть непонятно какими руками приготовленное?
Заказ из пиццерии демонстративно выбросила в мусорное ведро. Готовит Валя покруче профессионального повара из итальянского ресторана. Одних только видов драников — восемь. Обсуждение дневного меню с хозяевами по утрам.
Потом и эту позицию математики сдали. Пусть делает что хочет. Обязательный суп.
— Человек должен есть жидкое, иначе язва желудка, переходящая в рак.
Через месяц математики заметили, что заметно растолстели. Началась паника.
— Чем больше хорошего человека, тем лучше. Вон у тебя, — сказала она хозяйке, — жопа как у мальчика.
Хозяину перед выходом на работу устраивает личный досмотр:
— Почему у тебя носки разные? Я же все по парам сложила. Одежду нужно гладить. Как это можно интеллигентным людям ходить мятыми? Иди сюда, галстук поправлю. Опять этот надел. А где тот, что я тебе на прошлой неделе купила? Не нравится.
С цветоразличением у Вали проблема. Тяготеет к сочетанию красного с зеленым.
Валя патологически чистоплотна.
— Да, подзасрали квартирку, — сказала она в первый же день вступления в должность.
Вымыла все вычистила, выдраила. Никаких уборочных инструментов, кроме ведра и тряпки, не признает.
— А–ме–ри–кан–цы. Все им на палке. Лишний раз не хотят нагнуться. А как ты грязь увидишь, если не нагнешься?
Всю посуду после посудомойки перемывает руками.
— Никакая дурная машина не помоет как надо.
Пересмотрела все каналы ТВ. Разочарованно спросила:
— А что, русского канала нет?
Как же так? Для всех есть. Для латинос свой канал, для черных канал, отдельный канал для пидоров, а русского канала нет. Позвонили в компанию. Заказали местный русский канал. Валя записала номер канала у себя в блокнотике. Вечером, когда ребенок уснул, села смотреть.
— Нет, это не русский канал, — сказала она.
— Как не русский, если по–русски говорят?
— По–русски говорят, а ничего не понятно. Как будто у них y всех съемные зубные протезы.
На ребенка, маленького Борю, набросилась со всей силой тоски по оставленному в Минске сыну. Утро начиналось с камлания:
— Сыночек мой, умница моя, зайчик мой, солнышко мое, красавчик мой, деточка моя, счастье мое, любимчик мой...
— Ничего себе фрустрация, — говорит математик.
В воскресение поехала на Брайтон, на свои деньги купила кассеты: «Маугли», «Ежик в тумане», «Карлсон», «Простоквашино».
— А почему «Ну, погоди!» не купили?
— «Ну, погоди!» такое же говно, как и это все ваше американское. Бегают, бьют друг друга по головам. Ребенку нужно доброе показывать.
Сцепилась с черными тинейджерами, которые затеяли играть в футбол на детской площадке и ударили Борю мячом в лицо. Носилась за ними со страшными проклятиями:
— Ах ты гавыдла чорная! Каб твае лупы на лоб повылазілі! Каб цябе трасца ўзяла, даўбень, прытырак чортаў!
Черные не выдержали напора страшной тетки в сиреневом берете, длинном красном пальто и в сапогах на высоком каблуке, бежали.
Детскую коляску Валя отрицает. Ребенок должен ходить ногами. В хорошую погоду пешком в Central Park. Когда ребенок уставал, сажала на спину и бежала с ним по пятой авеню вприпрыжку, изображая лошадь. Боря хохотал от восторга. Прохожие оборачивались вслед.
Здесь в Central Park ранней весной 1992 года Валю нашла счастливая судьба. Во время прогулки подошла к ней хорошо одетая женщина, назвалась Тамарой и по–русски, но со странным акцентом спросила:
— Хотите дорогую работу?
— Я уже работаю, — сказала Валя.
— Сколько вам платят?
— Семьсот в неделю, — простодушно призналась Валя.
— Будете получать две тысячи и бонус, — сказала женщина.
— Что нужно делать?
— Смотреть ребенка, — сказала женщина и загадочно улыбнулась. — Я вижу, вы с детьми хорошо управляетесь.
Ребенком оказался девяностодвухлетний старик по имени Исаак, который жил один в пентхаузе в огромном билдинге рядом с Columbus Circle. Немыслимая сумма – две тысячи долларов в неделю, восемь тысяч в месяц, определила выбор.
Когда она, как положено, по–человечески, сообщила математикам, что уходит через две недели, хозяйка заплакала, а математик промолчал. И только в последний день перед самым уходом обнял Валю и сказал, что все ее очень любят, что, к сожалению, таких денег, какие ей предложили в другом месте, они дать не могут, но если она передумает, то всегда сможет вернуться обратно. Запертый в детской комнате бился и рыдал маленький Боря.
***
— Убирать тебе не нужно. Это будут делать специальные люди. Готовить пищу только из этих коробочек и строго по специальным рецептам. Сам он не ест, кормить его нужно с ложечки не спеша, осторожно, так чтобы не подавился. На улицу с ним выходить нельзя. Гулять будете на крыше. Есть лифт для коляски. Если что–то случится, позвонишь по этому телефону в любое время, – инструктировала ее Тамара.
— Как я буду с ним разговаривать? — спросила Валя. — Я плохо говорю по–английски.
— Не беспокойся, — сказала Тамара, — он не разговаривает.
— Не может?
— Учти, он все понимает, знает несколько языков, просто не хочет говорить. Он из Беларуси, из Речицы. Его родители уехали, когда начались еврейские погромы в 1905 году. Он прожил большую яркую жизнь. Воевал. Несколько раз был женат. У него много детей. Но живет один. Эта квартира — его собственность и весь билдинг тоже его.
В первый же вечер на новом месте Валя позвонила домой в Минск, чтобы рассказать о своем счастье.
Трубку сняла мама. Валина мама говорила по–беларуски, и в разговорах с мамой Валя тоже переходила на беларуский, потому что по–русски мама, которая и так была туговата на ухо, не то чтобы не понимала, а просто начинала хуже слышать.
— А, гэта ты, — сказала мама. — Ну, давай пасварымся.
И они любовно бранились несколько минут, пока не кончилось время на телефонной карточке. Такая у них была странная манера общения.
Валя положила трубку и вдруг услышала:
— Моя мамка! — это плакал и тянул к ней руки из коляски Исаак. — Моя мамка, где ты была? Я по тебе так соскучился. Возьми меня на ручки.
Весил Исаак немного. Выполнить его просьбу для физически сильной Вали не составило труда. Она взяла его на руки, принялась укачивать.
— Спой мне песенку, — попросил Исаак.
— В лесу родилась елочка...
— Я этого не разумею, — сказал Исаак.
— Люлі––люлі––люлі,
Прыляцелі куры
Селі на варотах
У чырвоных ботах.
Сталі куры сакатаць,
Трэба курам нешта даць.
Ці ячменю жменю,
Ці жыта карыта,
Ці бобу каробу,
Ці гароху троху,
Ці ярыцы паўмяліцы,
Ці пшаніцы паўдайніцы,
А дзіцяці – цыцы.
К ужасу Вали Исаак зачмокал губами и потянул вниз ee бюстгалтер, пытаясь освободить грудь.
— Да, — сказала Тамара, — его мать умерла при родах. Их семья в Речице была очень богатой. Они взяли кормилицу из беларуской деревни, она его и воспитывала.
— Что мне теперь делать? — спросила Валя.
— Не знаю, — ответила Тамара.
В воскресение пришли родственники: сын Исаака, его жена и еще какие–то двое. Они говорили по–английски, и Вале пришлось переводить. Исаак бодро отвечал по–беларуски, и Валя должна была переводить родственникам обратно. Все измучались, и в конце жена сына сказала возмущенно:
— Как это он не понимает по–английски? Я не могу поверить. Он просто дурачит нас, этот Айзик. Он всегда всех дурачил и сейчас тоже.
Валя перевела, Исаак посмотрел весело на жену сына и сказал:
— Смакчы струк!
Валя вспомнила первые уроки английского и перевела. Возмущенные родственники удалились.
Прошло два месяца. Благодаря занятиям в качестве переводчика английский у Вали значительно улучшился. Она переводила врачам, адвокату, родственникам.
Для Исаака был установлен строгий режим дня: завтрак, обед, ужин, прогулки на крыше небоскреба в небольшом парке с травой, кустами и деревьями. Если Исаак капризничал, не слушался и нарушал режим, Валя наказывала его, лишала цыцы.
Изредка заходила Тамара. Увидев, что Исаак стал вылезать из коляски и гулять по квартире на своих ногах, Тамара сказала:
— Молодец Валя, я в тебе не ошиблась.
За два месяца до смерти Исаака Валя позвонила мне и сказала:
— Нужны сказки на беларуском языке.
— Беларуские, на беларуском языке? Где я тебе такие найду. А почему именно на беларуском?
— Он по–русски не понимает.
— По–беларуски понимает, а по–русски нет?
— Да, можешь себе представить, он понимает по–беларуски, а по–русски не понимает. Я замучалась с ним. Уложить его вечером спать без сказки просто невозможно.
— Не знаю, где в Нью Йорке можно взять сказки на беларуском языке. Заказывай из Минска.
Толстую книгу беларуских народных сказок муж Вали отправил из Минска срочной дорогой почтой, и уже через неделю, сидя у изголовья засыпающего Исаака, Валя читала:
— У адным двары было надта многа пшаніцы, а тую пшаніцу вазілі ўвесь час да нейкага месца. Адзін жа чалавек не меў каго выправіць з тою пшаніцаю. Дык ён прыбраў сваю дачку па–мужчынску і выправіў яе ў дарогу....
— Много еще сказок осталось? — спрашивал Исаак каждый вечер перед сном.
— Еще много, — говорила Валя.
— Не спеши, пусть будет одна ночь — одна сказка.
В тот вечер, когда Валя прочитала последнюю сказку, Исаак умер. Утром пришла Тамара, погладила по голове Исаака и сказала:
— Ну, вот и все.
Валя поняла и заплакала.
— Не плачь, — сказала Тамара. — Это самая лучшая смерть из всех возможных — во сне. Исаак вписал тебя в завещание?
— Я не просила, он сам захотел. Сказал, что его родственники и так обеспеченные люди, а у мамы–Вали ничего нет.
— Зря вы это затеяли, — сказала Тамара
— Мы все делали правильно, с адвокатом.
— У них в семье два своих адвоката. Ты будешь с ними судиться? Ты в стране нелегально. Ты просрочила визу два года назад. У тебя нет права на работу. Tы получаешь свою зарплату наличными и не платишь налоги. Тебя могут просто арестовать и депортировать.
— Кто ты? — спросила Валя.
— А, ты еще не догадалась? — сказала Тамара.
— Они знают, что я нелегально? — cпросила Валя.
— Да, знают.
— Чего они хотят?
— Они хотят, чтобы ты отказалась от завещания.
— И что?
— Получишь деньги.
— Сколько?
— Миллион.
— Я согласна, — сказала Валя.
— И еще, после того как получишь деньги, ты должна немедленно уехать.
— Да я и сама уже собиралась. У меня там сын растет без мамы, и муж непонятно чем занимается.
***
— Все, я готова, — сказала Валя.
Она стояла передо мной в сиреневом берете, красной болоньевой куртке и в коричневых сапогах на высоком каблуке.
— Ох, Валечка! — воскликнул я, возвращенный в прошлое ностальгической палитрой. — Где ты все это два года хранила?
— Слушай, — запела она, — y нас еще четыре часа до флайта. Давай, по дороге заедем в Манхеттен в Чайнатаун.
— Hе могу отказать тебе в последнем желании.
Это была пятница, вторая половина дня. В Манхеттене стоял невообразимый трафик. Когда мы подъехали к Canal street, я запаниковал.
— Валечка, я здесь нигде не запаркуюсь. Я стану на даблпаркинг. Eсли меня сгонят менты, сделаю круг и вернусь. Беги, возьми, что тебе нужно, только быстро. Учти, что ты должна быть на регистрации не позднее, чем за час до отлета.
Два раза полицейские прогоняли меня. Я понял, что они приметили мою машину, и на третий раз получу штраф. Я остановился перед дверью ювелирного магазина, за которой полчаса назад исчезла Валя, и посигналил. Почти тотчас из магазина выскочила Валя с коробкой в руках, упала на заднее сидение и произнесла:
— Ну, теперь все.
— Валечка, почему так долго?
— Не хотели продавать, сволочи. Говорили, это выставочный образец. Существует в единственном экземпляре. Not for sale. Я им говорю, а почему тогда бирка с ценой? А они говорят, что это, мол, так, понты. Короче, сторговались на double price.
— Да что это? Что там у тебя?
— Вот, смотри, — сказала она и открыла коробку.
Там, в темной бархатной глубине лежала золотая корона китайской принцессы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий