ДАВЛЕНИЕ КРОВИ

Давление крови К 90-летию высылки Льва Троцкого из СССР

В конце января 1929 года Лев Троцкий был выслан из СССР в Турцию. Это оказалось концом одной исторической эпохи и началом следующей. Именно на рубеж 1928–1929 годов впоследствии историки указывали как на финал нэпа, а на высылку Троцкого — как на начало собственно сталинизма, его становления и бытования. Фото: РИА Новости 90 лет назад, 22 января 1929 года, не так частый в те годы в Алма-Ате автомобиль с тремя пассажирами тронулся из города по направлению к будущему Фрунзе, потом Бишкеку, а тогда еще Пишкеку. Ехать было, как и сейчас, 250 километров, и шофера можно было только пожалеть — главный пассажир, Лев Давидович Троцкий, вряд ли предпочел в этот многочасовой путь молчание. В Бишкеке путешествующие поневоле (а это была очередная высылка) пересели на специальный поезд, отправлявшийся в направлении Москвы. Когда доехали до Москвы — этот поезд отогнали куда-то едва ли не в Мытищи на глухую ветку посреди леса, чтобы избежать контактов Троцкого со всеми, кроме железнодорожников: там состав стоял долгих 12 дней, и конвоиры ездили на паровозе на железнодорожный разъезд несколько километров — за обедом Троцкому, на который он не жаловался. Потом к составу присоединили еще несколько вагонов для агентов Главного политического управления, и он понесся в Одессу, куда и прибыл 10 февраля 1929 года. До 8 февраля Лев Троцкий даже не знал, куда он, собственно, из Алма-Аты едет. Может, и никуда. Почти все время Троцкого в пути и ожидании советское правительство торговалось с правительством Германии, которое категорически отказывалось принимать у себя высылаемого вождя мировой революции. Договориться удалось с Мустафой Кемалем: из советской Алма-Аты Троцкий высылался в Турцию, в Стамбул, который по русскому обычаю именовал Константинополем. Уже не в столицу и уже не к грекам — Мустафа Кемаль (еще не Ататюрк — эту фамилию ему присвоят официальным указом правительства в 1934 году и запретят кому-либо в стране иметь такую же) уже несколько лет как перенес столичные функции в новой Турции в Анкару. И хотя именно из Константинополя греков, в отличие от большей части страны, не высылали насильно в рамках обмена населением с Грецией и почти не резали, город этот был уже в основном турецким, и даже русские эмигранты оттуда уже разъехались в 1927 году. Никому из участников происходящего не казалось, что эта дорога что-то начинает или что-то заканчивает. Но на практике конец января 1929 года оказался концом одной исторической эпохи и началом следующей. Все, что было потом, в общественном сознании, хоть и не без лакун, сохраняется хорошо: 1929 год — «год великого перелома», принудительная коллективизация, год первой пятилетки, массовые высылки кулаков, «академическое дело», затем «процесс Промпартии», и далее везде — до кульминации, Сталинской конституции, трех московских процессов, Большого террора, всем известная история. Что было до, с 1921 по 1928 год? Кроме не слишком понятной кому-либо, кроме историков, непрерывной внутрипартийной борьбы, «Шахтинского дела», в ходе которого ГПУ впервые искало и нашло «вредителей», по мнению ГПУ, сознательно мешавших экономическому развитию СССР (пятеро расстреляны, впрочем, от главной идеи — показать, что огромное число обвиняемых вредительствовали в Донбассе по заказу крупного немецкого капитала, зачем-то поставлявшего туда промышленную технику,— фактически отказались), в 1928 году ничего важного и значимого вроде бы и не происходило. Впрочем, нет. Именно на рубеж 1928–1929 годов впоследствии историки указывали как на финал нэпа, а на высылку Троцкого (как выяснилось позже, даже не в Стамбул, а на близлежащие Принцевы острова, в Принкипи) — как на начало собственно сталинизма, его становления и бытования. Формально нэп, режим «новой экономической политики», в СССР завершился в 1931 году — накануне кампании паспортизации крупных городов, запретом частной торговли. Начался он, собственно, в 1921 году, причем тот, кто его объявил — а именно Владимир Ленин, не стеснялся пояснять, что речь идет о «в значительной мере восстановлении капитализма». Как изменилась Россия в период нэпа                           На исходе Гражданской войны Россия находилась в упадке: за четыре года население сократилось более чем на 10 млн человек, промышленное производство упало в семь раз, сельскохозяйственное — на треть. Политика «военного коммунизма», проводившаяся до 1921 года, вызывала все большее недовольство среди крестьян, у которых отбирали последний хлеб продотряды Фото: РИА НОВОСТИ Смотреть  Обсуждению того, почему начался нэп и почему он закончился, посвящены сотни и даже тысячи весьма компетентных томов. Что собой представляла страна, с 1921 по 1929 год сочетавшая вполне обычный для тех лет в Европе экономический режим для большинства (национализированная после Великой войны крупная промышленность, частная собственность в остальном, ограниченные, но существующие политические свободы, милитаризм, большие перемещения населения и новый виток урбанизации, расстроенные финансовые системы, новые послевоенные элиты, резкое усиление госаппарата) с силовой идеократической диктатурой, дотягивавшейся, впрочем, не до многих, мы на уровне ощущений знаем очень немного. В центре Москвы, например, множество зданий построено именно в эти годы, но мало кому придет в голову прикинуть, что означает архивная справка «дом построен кооперативом в 1925 году», что это был за жилищный кооператив в СССР, кто были его участники, чем они платили через четыре года после Гражданской за строительство многоквартирного дома, что у них вообще было? В «Докторе Живаго» последние годы Юрия Живаго, которые пришлись, собственно, на этот самый нэп, описаны исключительно в послесловии и исключительно как предсмертное бытование: какие-то дети, какие-то женщины, какая-то служба, какой-то трамвай, даже неважно, что вокруг. Первоисточником едва ли не всех сведений о нэпе для позднесоветского гражданина был второй том дилогии Ильфа и Петрова — похождения выжившего Остапа Бендера и не умиравшего Александра Корейко в «Золотом теленке». Но и там те времена были описаны ничуть не более понятно, чем даже у автора идеи «Двенадцати стульев»,— Валентин Катаев тогда гремел повестью «Растратчики», повествующей, впрочем, не о подвигах частных предпринимателей, «нэпманов / нэпачей», а о хищениях социалистической собственности отдельно взятым бухгалтером с последующим загулом. А ведь по всем признакам нэп в условиях, где после «военного коммунизма» была национализирована вся ресурсная база, должен был быть огромной питательной базой для высокоуровневой коррупции. Знаем ли мы что-нибудь не о обаятельном ироничном Корейко, а о том, как был устроен крупный бизнес при нэпе,— кто был «крышей», кто «кошельком», как это влияло на власть, какую карьеру потом сделали все эти люди, куда потом девались все их капиталы? Кадр из фильма «Золотой теленок», 1968 год Фото: Мосфильм / Fotodom В литературе тех времен предпочитают писать о советских «трестах», то есть госпредприятиях, занятых какими-то большими и не очень понятными промышленными проектами: то ли дело то, что случилось потом — Днепрогэс, Беломорканал, город-сад Кузнецк (с датами можно не разбираться, они все равно потом окажутся немного другими и не такими очевидными). Тем не менее к 1926 году в значительной степени частной инициативой экономика бывшей Российской империи, испытавшей один из самых крупных в истории экономических спадов, восстановила производство основных товаров примерно на уровне 1916–1917 годов. Да, ничего слишком эффектного в этом не было — речь шла в основном о загрузке существующих мощностей, оставленных управляющими довоенного времени (примерно два миллиона собственников, менеджеров и госслужащих, управлявших этим хозяйством ранее, к тому моменту были в эмиграции и к процессу не имели отношения). Это самое поразительное, что можно вообще видеть в экономике,— то, как за какие-то пять лет после крушения всех основ саморегулирующийся механизм обмена даже при таком идеологическом давлении, какое могли обеспечить ему пришедшие к власти коммунисты, возвращает все на свои места. Никакого капитализма не существует — этим термином именуется обычный хозяйственный механизм. В момент, когда авторитарная власть, руководствующаяся совершенно фантастическими идеями о том, как все устроено, пытается сконструировать из экономики и общества нечто невиданное, даже толика этого «капитализма» спасительна для обычных людей. Именно она дает пищу, одежду, книги, орудия производства, транспорт, информацию, она создает быт, она позволяет иметь семью и детей, она создает жизнь и позволяет размышлять о будущем — даже если этому сознательно мешают. Можно жить. Нэпман Николай Власов с семьей в машине у своего магазина Фото: Фотоархив журнала "Огонек" Троцкий, кстати, с некоторым энтузиазмом присоединился к гособвинителям в рамках «Шахтинского дела», считал доказанными козни немецкого капитала на Донбассе и «вредительство» сотен инженеров-горняков из «бывших». Впрочем, за процессом над теми, кто после войны воссоздавал местную угольную промышленность, он следил уже по газетам в Алма-Ате, куда попал решением внесудебного Особого совещания при ОГПУ («машина ОСО» Варлама Шаламова собиралась гораздо раньше 1937 года) — Троцкого туда, собственно, выслали из Москвы после завершения первого этапа борьбы с троцистской оппозицией в ВКП(б) в 1927 году. И вновь мы сталкиваемся с неудобством восприятия, с диссонансом общих знаний об этих годах в СССР и конкретными подробностями происходящего. 7 ноября 1927 года происходила очередная демонстрация на Красной площади, посвященная десятилетию Октябрьского переворота (кстати, в газетах именно так, «переворот», довольно часто и писали, никто этого не стыдился). Параллельно с этим сторонники Троцкого организовали собственную демонстрацию там же, на той же Красной площади. Она была разогнана — по официальной версии, «разгневанными рабочими», на деле — агентами ОГПУ. Но дело даже не в этом. На балконе штаб-квартиры троцкистов на Тверской в этот момент были вывешены лозунги, в том числе «Повернем огонь направо против нэпмана, кулака и бюрократа!», и ничего, какое-то время висели, хозяин квартиры Николаев возмущался тем, что их сорвали агенты властей; сама по себе идея свободного вывешивания антиправительственных лозунгов на балконе в километре от Кремля при нэпе, оказывается, могла рассматриваться как абсолютно нормальная. Как, кстати, и идея оппозиции кидать в своих оппонентов с балкона противоположного дома «картофелем и дровами», и расклеивать на улицах антиправительственные листовки, и издавать брошюры, и вести полемику в печати. Очень, согласитесь, интересная диктатура в 1927 году — нет, конечно, сказать «хотел бы я в такой пожить» было бы преувеличением (в известном смысле это примерно и происходит), но картина торжества жестокой автократической власти, уже освоившей Соловки (там еще заключенные издают журналы и получают газеты, хотя условия уже не совсем те, что у Сталина в ссылке при царе), расстреливающей прямых политических врагов из «бывших» и охотящихся за ними в эмигрантской Европе, дополняется важными для нас сейчас подробностями. Сколько тратили на отдых особо ответственные руководящие товарищи По итогам этой истории Троцкий, который в этой ситуации стоял скорее на антинэповских позициях, и был выслан в Среднюю Азию. Это была целая история в начале 1928 года, также ценная подробностями — из дневников самого Троцкого, в 1990-х опубликованных широко, но мало кем читавшихся. Никаких вооруженных конвоиров: из квартиры Троцкого выносили просто на руках трое сотрудников ОГПУ, но на вокзале его ждал отдельный вагон (которого, как он справедливо отмечает, он ни у кого не просил). По приезде в Алма-Ату высланного и его соратников, добровольно отправившихся в ссылку, поселили в гостиницу, но Троцкий требовал квартир — и их бы дали, если бы как раз в это время в Алма-Ату не перевели республиканскую столицу, и все квартиры были в тот момент в резерве. Квартиру дали — но новая напасть: «питаемся ресторанной пищей, гибельной для здоровья», пишет Троцкий в экстренной обвиняющей телеграмме властям в Москву. Алма-Ата, по его мнению — «местность, где злейшая малярия разделяет господство с чумой и проказой»: все последующие месяцы мнительность Троцкого, считавшего, что вся его семья больна этой самой малярией, вызвала в Москве переполох. В Алма-Ату привозят весь архив бывшего Наркомвоенмора, но по дороге теряют два чемодана, в которых книги «о Китае, Индии и проч.»,— как прикажете раздувать пожар мировой революции на Востоке в таких условиях? Наконец, новое обвинение Москве: ГПУ не дает Троцкому письменного разрешения выехать на охоту! Какое ничтожество и коварство! (просталинские журналисты в этот момент не выдержали и стали травить «барство» Троцкого в «Правде», хотя до этого о ссыльном в основном молчали). На охоту — в окрестностях Алма-Аты охотились на фазанов — Троцкий в итоге ходил. И получал — не без уловок, но довольно свободно — прессу и почту. И отправлял сотни телеграмм соратникам, в том числе сосланным в другие отдаленные части СССР. И даже сформировалось что-то вроде полуофициального штаба троцкистской оппозиции — когда власти во главе со Сталиным это обнаружили, а Троцкий официально отказался прекращать политическую деятельность, поскольку это было бы «предательством идей мировой революции», и возникла идея высылки Троцкого из СССР. Между тем разногласия большевистского мейнстрима во главе со Сталиным и оппозиции во главе с Троцким были более чем удивительны на нынешний взгляд. Троцкий был непримиримым левым врагом всего этого нэпа, поблажек кулакам, частных ресторанов, свободной до поры до времени торговли хлебом, сапогами и книгами. Сталин и его приспешники (в немалой части из тех, кто предал троцкистскую оппозицию в ходе «политических маневров» 1924–1927 годов) критиковались Троцким как правые, противники мировой пролетарской революции, учения Ленина и истинной диктатуры пролетариата. У Троцкого даже было точное определение всей этой сталинской шайки: «изменническая и продажная социал-демократия» — то, что РСДРП, ставшая позже ВКП(б), начинала как социал-демократическая партия, Троцкого никак не беспокоило. Все нужно делать намного жестче! С каким презрением неистовый Лев Давидович отзывался о минимальных поблажках, сделанных московскими коммунистами в адрес крестьян в 1934 году,— они же даже не стали расстреливать кулаков, они с кулаками договариваются о цене! Что уж говорить о каком-то нэпе: все это просто контрреволюция. Надо понимать, что речь не идет о беззаботном мечтателе Троцком, избавленном от всех горестей жизни. В ссылке он узнал, что его дочь исключена из партии, уволена с работы, попала в больницу и умерла. Со второй дочерью случилось ровно то же самое, кроме смерти. Один из глав секретариата Троцкого, Георгий Бутов, умер в следственной тюрьме ГПУ от голодовки. Часть соратников Троцкого покончила с собой. Наконец, Яков Блюмкин — тот самый Блюмкин, который хвастался перед Осипом Мандельштамом незаполненными ордерами на арест, у Троцкого были очень разнообразные соратники — после приезда Троцкого в Стамбул был отозван с резидентства в этом городе и расстрелян — за тайную связь с Троцким. Скорее в лице Льва Троцкого, отправляющегося в ссылку из СССР, рационально видеть очень характерного представителя идей власти, осуществлявшей диктатуру над многими миллионами людей, пытавшихся жить обычной жизнью в атмосфере, препятствующей этой обычной жизни всеми силами. Турция. Лев Троцкий за рабочим столом, 1933 год Фото: ТАСС В ссылке в Стамбул, куда Троцкий отправился, по иронии судьбы, из Одессы на пароходе «Ильич» (случайная история — исходно готовился пароход «Калинин», но тот просто вмерз в лед в одесском затоне и никуда уплыть не смог). За пределами СССР он в убеждениях не изменился, хотя, конечно, проговаривался порой. Например, уже переехав в Париж, он вспоминал: до войны в Европе он умудрялся путешествовать с поддельным «дурацким болгарским паспортом» на чужое имя, и за год на границе этот паспорт спросили всего-то один раз, «вот это было время!» — а теперь сиди и жди норвежской визы. Но нет, для себя «это время» — нормально, а для России, да и для всего мира — нормальны трудармии, гражданские войны, уничтожение классовых врагов, внесудебные казни, все, что нужно, чтобы соответствовать стратагемам вождя мировой революции. За пределами СССР Лев Троцкий остался тем же, кем и был. Беспокоился об оставшихся в СССР членах семьи. Беспокоился о внуке, забывающем русский язык. Беспокоился о здоровье — в специальных обращениях к мировой общественности опровергая, что «давление крови», которое врачи признавали у него повышенным, угрожает его жизни, но записывая в дневник в 1940 году в Мехико, что именно это «давление крови» в ближайшие недели уничтожит его инсультом. Не угадал — агент НКВД Меркадер выступил в этой роли с ледорубом уже через несколько недель. Впрочем, уже в Стамбуле Троцкий постоянно боялся, что Сталин наймет кого-нибудь его убить, то ли белогвардейца, то ли коммуниста, и страдал от этого страшно — в 1930-х он записал в дневник, путешествуя по Лазурному берегу, что впервые с 1916 года пребывает без охраны, «дружественной или враждебной, но всегда охраны». Клеймил Сталина, зачастую ровно так, как делал бы это всякий разумный человек. Развивал идеи мировой революции — СССР от них был в этом виде избавлен, здесь хватало сталинизма, зато итоги этой деятельности до сих пор дохлебывают общества и в Европе, и в Азии, и особенно в Латинской Америке, где троцкисты услышали призывы вождя. И удивительно — для того, чтобы окончательно уничтожить полунормальное «нэповское» общество в СССР, нужно было физически выбросить из страны не кого-нибудь, а злейшего врага этой нормальности, хладнокровного идеологически индоктринированного убийцу, ответственного за десятки тысяч расстрелов Гражданской, за красный террор, за уничтожение значительной части оставшейся в России царской элиты. Репрессированный не становится от факта применения репрессий к нему правым. Репрессии всего лишь сдвигают незаметную границу между «еще нормальной» и «уже ненормальной» жизнью в сторону, где остается все меньше и меньше нормального, и давление крови все растет и растет, и счет идет уже на миллионы могил и на десятилетия этой ненормальности, которая все никак не желает заканчиваться. И никто не знает заранее момента, когда почти нормальное уже закончилось.  ГРАНДИ