Хаммер-Молоток
Опубликовано: 22 апреля 2018 г.
 |
Рубрики:
Лет 35-40 назад позвонить из США в СССР было трудно — на всю огромную страну позволялось очень малое число телефонных звонков, всего несколько десятков в день. Служба прослушивания в структуре КГБ с большим количеством разговоров не справлялась и перегрузок не терпела. Оттого и ограничение. Чтобы заказать телефонный разговор с Советским Союзом нужно было не более чем за минуту до полуночи звонить международному оператору на телефонную станцию и заказывать разговор на завтра. Если повезёт, тебя ставили на очередь, и тогда на следующий день можно было услышать в трубке голоса родственников или друзей.
Осенью 1979 года я смог дозвониться, и моя мать сообщила о семейной беде. У моей сестры, врача-терапевта, неожиданно возникло сильное кровотечение в обоих глазах (у неё был диабет первого типа) и её увезли в клинику при московском институте им. Гельмгольца. Там ей ничем помочь не смогли, но сказали, что есть надежда на американскую глазную хирургию — за полгода до того в тот самый «Гельмгольц» приезжало светило из университета Джонса-Гопкинса, которое читало лекции как раз о таких медицинских ситуациях. Я сразу же нашёл этого глазного хирурга в Балтиморе, позвонил ему и рассказал, что произошло. Он был очень любезен, сказал, что да, в некоторых случаях удаётся помочь и спасти зрение пациента, а потом добавил: «Но я ничего не могу сказать конкретного, пока не увижу вашу сестру. Сначала мне нужно обследовать пациента. Привезите её в Америку, сразу позвоните мне, и я сделаю, что смогу».
Легко сказать, «привезите в Америку» в начале 1980 года! После ввода советских войск в Афганистан наступили суровые заморозки Холодной войны. Шансы на то, что моя сестра сможет приехать в Америку, были близки к абсолютному нулю, так как в то время эмиграция из СССР почти прекратилась, а в гости вообще никого не выпускали. Тем не менее, я развил большую активность, звонил и писал сенаторам и конгрессменам с просьбой как-то повлиять и оказать давление на советских. Но всё было без толку.
Однажды я об этом рассказал моему приятелю Флойду. Это был пожилой человек, от дел он отошёл, но у него сохранились немало энергии и желания делать добро. Более 30 лет до того он руководил президентской избирательной кампанией Томаса Дьюи. Когда в 1948 году Дьюи проиграл Трумэну, Флойд ушёл из политики, но с тех пор у него осталось несколько знакомых на верхах американского бизнеса. Он мне сказал: «Я сегодня же напишу письмо моему другу Дональду Кендаллу. Это президент компании Пепси-Кола, он хорошо знаком с господином Брежневым. Я попрошу Дона позвонить Брежневу и уверен, что дело быстро уладится».
Флойд пришёл ко мне домой через неделю и принёс ответное письмо от Кендалла. Это было воплощение ошеломляющей наивности. Кендалл писал: «Дорогой Флойд, не понимаю, зачем я должен беспокоить господина Брежнева по такому пустяковому поводу. Ведь есть куда более простое решение — пускай твой русский друг сам позвонит в Вашингтон советскому послу Добрынину и попросит отпустить его сестру в США на лечение. Я знаю господина Добрынина, это хороший человек, он не откажет.» Ну что тут скажешь? Подумать, что советский посол будет разговаривать с отщепенцем-иммигрантом, было даже не наивностью, а верхом глупости. С тех пор, кстати, я никогда не пью Пепси-колу, хотя Кендалла там давно уже нет.
Примерно после полугода безуспешных попыток чего-то добиться, я совсем потерял надежду, а драгоценное время уходило. Однажды вечером я включил телевизор. Там передавали интервью с Армандом Хаммером. Это был разговорчивый и подвижный, как хорёк, господин лет около восьмидесяти, который хвастливо говорил: «Я был хорошо знаком со всеми советскими руководителями — с Лениным, Сталиным, Хрущёвым. Вот и сейчас, когда между СССР и США практически нет никаких контактов, я единственный человек в Америке, который может снять трубку и позвонить Брежневу в любое время дня и ночи, и он будет рад со мной говорить». Я подумал — ух ты! Да ведь это именно тот человек, который мне нужен! А что если попросить его помочь? Но как? Я решил написать ему письмо.
Чтобы его сразу не спугнуть, я начал с фразы, что это письмо не о финансовой помощи или каких-то пожертвованиях, а обращаюсь я к нему, как к врачу (я знал, что Хаммер по образованию врач и страшно этим гордится) и хочу попросить его о содействии в одном медицинском вопросе. Где-то недели через две мне позвонила его секретарша и сказала, что мистер Хаммер примет меня в своём офисе на следующей неделе. Я полетел в Лос-Анджелес.
Нефтяная компания «Оксидентал Петролеум», где Хаммер был председателем совета директоров и владел контрольным пакетом акций, помещалась на Бульваре Вилшайр в высотном здании, отделанном белым мрамором и полосами нержавеющей стали. Внизу в вестибюле над головой охранника висел большой портрет самого Хаммера — похоже, старик был влюблён в себя. Я назвал своё имя, показал удостоверение, охранник сверился со списком ожидаемых визитеров и позвонил кому-то по телефону. Потом дал мне нагрудную табличку с надписью «Посетитель», показал, где лифт, и сказал, на какой этаж мне надо подняться.
В просторной приёмной секретарша велела мне подождать, а затем сказала, что у господина Хаммера для меня есть только десять минут и я должен быть краток. Вскоре она открыла высокую дверь из красного дерева и меня впустила. Сравнительно небольшой кабинет, как и дверь, был отделан тёмным красным деревом, в левом углу стоял застеклённый книжный шкаф, на стенах в массивных рамах висело несколько картин старых фламандских мастеров, сейчас не помню каких. В центре был письменный стол, а за ним комод с множеством фотографий в рамках. Среди них мне сразу бросились в глаза портреты Ленина и Брежнева, стоявшие там на самом видном месте. Оба снимка были с дарственными надписями.
Я был так поражён увидеть эти портреты не в кабинете какого-нибудь советского партийного бонзы, а у одного из акул капитализма, что даже не сразу заметил самого Арманда Хаммера, молча сидевшего за столом. Он сказал:
— Ну что вы там стоите, садитесь сюда, — показал мне на кресло у стола, — и говорите, что у вас ко мне за медицинское дело?
Я кратко рассказал о ситуации с моей сестрой, и подхалимски добавил, что решил обратиться к нему и как к врачу, который возможно захочет помочь коллеге, и как к единственному американцу, с которым считаются и которого уважают в Кремле. Он слушал меня, не перебивая, только головой кивал, а потом неожиданно спросил по-русски:
— Ну а сами вы почему эмигрировали из Советского Союза? Чем вам там не понравилось? Думаете, здесь будет лучше?
Я посмотрел на портрет Брежнева за его спиной и понял, что будет глупо и даже опасно для моего дела ругать советскую власть, а потому объяснил красному капиталисту, что решил переехать в США чисто по профессиональным причинам, мол, моя специальность здесь развита на очень высоком уровне, я надеюсь многому научиться, и, если в будущем будет такая возможность, обязательно вернусь. Он никак на это не среагировал, но сказал, что в следующем месяце собирается посетить Москву, там как раз будет проходить Олимпиада, а когда вернётся, даст мне знать, если сможет чем-то помочь моей сестре. Мне стало ясно, что аудиенция закончена, я поблагодарил его, попрощался и направился к двери. Он из-за стола не поднялся и руки мне не подал, лишь молча кивнул. На следующий день я улетел домой в Коннектикут.
———
Привратник открыл дверь в гостиную, где доктор отдыхал после далёкой поездки. Он сидел в кресле у камина и читал вечернюю газету.
— Там ваш сын пришёл, — сказал слуга и добавил шёпотом, — он очень взволнован…
Джулиус сложил газету и встал с кресла. В комнату вбежал Арманд:
— Папа, беда! Не знаю, что делать. Господи, что же делать! На прошлой неделе, когда ты был в отъезде, я работал здесь, в твоём офисе, разбирал бумаги, как вдруг пришла твоя пациентка миссис Мария Оганесова…
— Да, я её наблюдаю с прошлого года. Она хоть и молода, у неё целый букет всяких болезней. Её муж – бывший царский дипломат. Ну так что произошло? Что она хотела? Рассказывай.
— Она спросила тебя, но, когда я сказал, что ты вернёшься только через неделю, стала настаивать, чтобы я сделал ей аборт, у неё был уже четвёртый месяц. Говорила, что я ведь учусь на гинеколога и должен это уметь делать. Сказала, что это совершенно конфиденциально, и настаивала, чтобы я сделал здесь же в офисе, немедленно. Очень боялась, чтобы никто не узнал, особенно муж… Господи, зачем я согласился! Я сделал, что мог, после процедуры она сразу уехала на своём авто. Но… Только что мне телефонировали из госпиталя, что у неё, оказывается, возник сепсис и час назад она умерла. Что делать, папа? Меня арестуют? Я не хотел делать, но она настаивала…
Молодой человек упал в кресло и закрыл лицо руками. Доктор Хаммер, ничего не ответил, молча стал ходить по комнате, а потом сказал:
— Значит так. Слушай, Арми, и не перебивай. Это был твой первый и последний пациент. Твоя медицинская карьера на этом окончилась навсегда. Врачом ты не будешь. Об этом забудь. Как закончишь колледж, будешь работать в моей компании, делать лекарства. Что касается аборта и смерти миссис Оганесовой, я сам с этим разберусь…
Джулиус отправился в полицию, пытался замести следы, но его быстро разоблачили, и тогда он взял всю вину на себя. Сказал, что это он сам сделал пациентке незаконный аборт (после 1880 года аборты для белых женщин в США были запрещены). Был суд, доктора Джулиуса Хаммера приговорили к трём с половиной годам в Синг-Синге. Арманд привлёк целую адвокатскую команду для обжалования приговора, но это не помогло, Джулиус остался за решёткой. Впрочем, полный срок он не отсидел, и в январе 1923 года был выпущен досрочно «за хорошее поведение».
Ещё до посадки в тюрьму, свято веруя во всеобщее равенство, братство и победу коммунизма во всём Мире, Джулиус Хаммер вовсю занимался борьбой за освобождение американского рабочего класса от гнёта капитализма, хотя рабочий класс его об этом не просил. С парой-тройкой единомышленников в 1919 году он основал американскую компартию и стал обладателем партийного билета номер 1. Впрочем, не о Джулиусе этот рассказ, вернёмся к его сыну Арманду, имя для которого папочка–коммунист взял не с потолка. «Арм-анд-Хаммер» (Arm and Hammer) по-английски значит «рука и молот». Думал, наверное, сначала назвать «серп и молот», но по-английски это звучит не очень благозвучно, чуть смахивает на «больной с молотком».
После того как отец оказался за решёткой, ещё будучи студентом медицинского факультета в Колумбийском Университете, Арманд взял в свои руки руководство его фармацевтической компанией “Allied Drug and Chemical Corporation”, где вовсю проявился его большой талант к бизнесу. В аккурат после своего 21-го дня рождения, он получил медицинский диплом с отличием, но, как и требовал отец, не стал врачом, а целиком занялся бизнесом. Вскоре, в 1920 году, подоспел «Сухой Закон» — Америка решила отныне быть трезвой. На этом не слишком-то умном законе сразу же расцвела мафия и появилось множество жуликов. Они делали дикие деньги на незаконном импорте и подпольной продаже выпивки. Кстати, одним из самых успешных в этом теневом бизнесе был Джо Кеннеди, отец будущего Президента. Молодой и сообразительный Арманд не хотел оставаться в стороне от такой золотой жилы и стал думать – как же обойти «Сухой Закон»? Именно обойти, а не нарушать — к папе в Синг-Синг его совершенно не тянуло. Потому он придумал делать и продавать не водку или виски, а имбирную «лекарственную настойку» на спирту. Всё было шито-крыто и в рамках закона. Вроде ты не бухаешь, а лечишься. На этом «лекарстве» он сделал свой первый миллион.
Весной 1921 года, когда Арманд навещал отца в тюрьме, Джулиус сказал:
— Арми, в 1907 году я был в Штутгарте, это в Германии. Там я участвовал в социалистической конференции, где познакомился с одним примечательным джентльменом. Это был удивительно харизматический человек с потрясающим талантом убеждать в своей правоте. Он и меня убедил на всю оставшуюся жизнь. Его тогда звали Ульянов, а сейчас это Ленин, глава российского правительства. У них в России идёт гражданская война и совершенно нет медикаментов. Ещё два года назад я им поставлял хлороформ, но большевики денег мне не заплатили, да я и не настаивал. Мы, коммунисты, должны помогать друг другу. Вот что я хочу сделать. Здесь, в США, после окончания войны скопилось огромное количество неликвидных медикаментов, а в России нет ни лекарств, ни хирургических инструментов, вообще ничего. Я хочу сделать Ленину подарок. Закупи на мои деньги большую партию этого товара, цены на него сейчас бросовые, и повези в Москву. Я дам тебе письмо к Ленину, уверен, что он меня помнит, мы с ним провели вместе немало времени. Только имей в виду — ехать в Россию надо без огласки. Наше правительство к коммунистам относится подозрительно, и могут быть неприятности, если наше имя там всплывёт. Я ведь тебе говорил, что ФБР давно за мной следит. Поэтому вези товар тайком через другие европейские страны, а Россию нигде даже не упоминай.
Арманду идея понравилась, он закупил несколько контейнеров, забил их медикаментами на сумму $60.000 [примерно 1 миллион в нынешних деньгах], в Нью-Йорке погрузил это богатство на пароход «Аквитания», и не озаботившись получением лицензии на вывоз товара, отбыл в английский порт Сауфхэмптон, а оттуда направился в Берлин для получения советской визы. Там вышла задержка — Советская Россия уже плотно прикрыла двери, и люди ждали визы месяцами. Тогда Арманд написал письмо в Москву и упомянул несколько важных имён, включая своего отца. Ответ пришёл незамедлительно от самого Максима Литвинова, заместителя наркома по иностранным делам РСФСР. Виза была получена, и Арманд отправился в Ригу, а затем поездом в Россию.
Во всех промежуточных пунктах ему удавалось избегать досмотра контейнеров с помощью его излюбленного метода — взяток, в даче которых он стал виртуозом. Наконец, 20 октября 1921 года Арманд со своим грузом прибыл в Москву. Он поселился в гостинице «Савой», грязной и холодной. Еды не было никакой, страна голодала. Первые дни Арманд питался консервами, что привёз с собой, потом на доллары покупал еду у спекулянтов, и наконец, когда он передал свой подарок, то есть контейнеры с медикаментами, наркому Семашко, ему выдали талоны на еду.
Вскоре к нему приставили ни много, ни мало — самого Людвига Мартенса, члена президиума ВСНХ, и они вдвоём (и с охраной) поехали на Урал, сначала в Екатеринбург, затем в Касли, Алапаевск, и наконец на асбестовые шахты у посёлка Куделька. Тут у Хаммера в голове что-то щёлкнуло, и на него снизошло озарение — запросить у советских концессию на продажу в Америку асбеста — ценного сырья для быстро развивающейся в те годы электрической индустрии, полудрагоценных камней, леса, мехов и прочих материалов. За это он запросил 5% комиссионных, причём с обеих сторон, то есть от советской стороны и от американских покупателей. Мартенс послал телеграмму Ленину и немедленно получил согласие. В ответной телеграмме Ленин добавил, что хочет встретиться с Хаммером, когда тот вернётся в Москву. Увидев телеграмму, Арманд выучил важнейший урок бизнеса — любую сделку надо обговаривать вначале на самом верху, тогда успех обеспечен. Этому принципу он следовал всю свою долгую жизнь.
Сразу же после возвращения в Москву Арманд поехал в Кремль. Ленин принял его очень тепло, расспрашивал про Джулиуса, говорил, что хорошо его помнит. Добавил, что во многих странах есть компартии, однако на их руководителей у него нет никакой надежды, кроме Джулиуса, который есть настоящий американский большевик. Тут хитрый Арманд соврал, сказав, что медикаменты и хирургические инструменты – это его, Арманда, личный подарок России, а папа по сфабрикованному обвинению сидит в тюрьме как основатель американской компартии. Ленин был растроган и очарован молодым доктором из Нью-Йорка, сказал, что России сейчас нужны не столько медикаменты, сколько хлеб, и не может ли Хаммер организовать поставку миллиона пудов американского зерна? Вот тут Арманд почувствовал себя вершителем истории — он может спасти Россию от голода! Не бесплатно, разумеется, Ленин сказал, что валюты у них нет, но они готовы платить асбестом, мехами, чёрной икрой — товарами, которые Хаммер сможет сбывать с немалой для себя выгодой.
В советской республике только-только разворачивалась «новая экономическая политика» — НЭП, в которой Ленин видел спасательный круг для своей власти. Однако НЭП без торговли с Западом был невозможен. Ленин проявил огромный интерес к концессии с Хаммером скорее всего потому, что видел в этом наживку — заинтересовать американских бизнесменов в сделках с Советской Россией и, кто знает? Даже склонить к установлению дипломатических отношений. Он предложил молодому человеку заняться бизнесом в России и обещал всяческую помощь. Арманд был польщён, что с ним, 23-летним парнем, на равных разговаривает глава государства и предлагает сотрудничество. Обладая совершенно безграничным тщеславием, которое в сочетании с его талантом бизнесмена и нещепетильностью в выборе методов, он идеально подходил к тому, что ему предложил Ленин. Если большевики считали, что морально всё, что служит их целям, так же считал и молодой Хаммер — морально всё, что служит лично ему.
В заключении встречи Ленин подарил Арманду свою фотографию и добавил, что ему будет дана полная свобода выбора, как и чем заняться. Сказал, что Хаммер может обращаться лично к нему, когда только пожелает.
Забавный эпизод. Недавно мне попались на глаза воспоминания московского спортивного журналиста Владимира Гескина, где он писал о своём разговоре с Хаммером на Олимпиаде в Москве летом 1980 года, вскоре после того, как я побывал у него в кабинете. Гескин писал, как Хаммер ему сказал:
“…В этой стране, Владимир, для меня… все двери открыты!
После чего рассказывает абсолютно фантастическую историю. О том, как однажды он поздним вечером прилетел в Москву и первым делом попросил привезти его на Красную площадь. Где попытался пройти в Мавзолей, который, понятно, уже был закрыт. Появился начальник охраны, стал объяснять: мол, вы, господин Хаммер, конечно, большой друг (далее по списку), но сейчас в Мавзолей никак нельзя, а вот завтра с утра – конечно, будете первым.
— И тогда я показал ему это, — смеётся Хаммер, предвкушая мою реакцию. Бережно достает из бумажника пожелтевший листок бумаги и демонстрирует мне. На листке написано: «Пропускать ко мне товарища Хаммера в любое время дня и ночи». Подпись: «Ленин».
— Ну и как – пустили вас в Мавзолей? – спрашиваю я.
— Сразу же! Приказа ведь никто не отменял!”
После встречи с Лениным и подписания контракта, Хаммера переселили в роскошный особняк бывшего «сахарного короля», бежавшего после революции за границу, приставили к нему обслугу, осыпали всяческими почестями. Впрочем, Арманду было не до роскоши, работы было выше головы. Он ещё плохо говорил по-русски, ничего не понимал в добыче асбеста, надо было искать специалистов на Западе, отбирать российское сырьё для отправки в Америку, организовывать закупку и отправку зерна в Россию, что было сложно в той политической атмосфере. Госдепартамент США предупреждал корабельные компании об опасности захода в российские порты — боялись, что команда может быть арестована, а корабли захвачены. Эти опасения были весьма обоснованы — Советская Россия игнорировала международные законы, национализировала банковские счета и частную собственность. Вскоре на короткий срок он вернулся в Нью-Йорк — надо было организовать продажу российских товаров, договориться с рядом американских компаний о новых концессиях для Советской России, а также поменять название отцовской фирмы, которая стала, правда на короткое время, называться «Урало-Американская Горно-Торговая Компания». Он привёз отцу, который всё ещё сидел в Синг-Синге, письмо от Ленина.
На обратном пути по дороге из Нью-Йорка в Москву, Арманд на несколько дней остановился в Лондоне, где в одной антикварной лавке увидел небольшую бронзовую скульптуру мартышки, рассматривающей человеческий череп. Скульптура была иллюстрацией к книге Дарвина «Происхождение Видов». Он скульптуру купил и при очередной встрече подарил Ленину. Тот пришёл в полный восторг и поставил её у себя на письменном столе, а Хаммер выучил следующий урок — большим начальникам надо дарить подарки по их вкусу, это приносит большие дивиденды.
В 1922 Ленин написал записку Сталину: «Архиважно для дела НЭПа использовать канал молодого товарища Арманда Хаммера. Это сейчас у нас единственная связь с Американскими Соединёнными Штатами и её необходимо развивать и поощрять всеми возможными способами. Оказывайте товарищу Хаммеру всяческую помощь и поддержку». Вскоре по инициативе Сталина компания Хаммера, которая теперь называлась “Allied American Corporation” была назначена эксклюзивным советским торговым представителем в США. Следующей большой сделкой, которую провернул Хаммер, был контракт с Фордом на поставку в Россию автомобилей и тракторов. То, что Форд был одновременно ярый антикоммунист и зоологический антисемит, ни Хаммера, ни Форда не смущало — бизнес есть бизнес и деньги не пахнут.
На питерском заводе «Красный Путиловец» пытались было копировать фордовские трактора и автомобили, но ничего путного у путиловцев не получалось. К осени 1923 года, благодаря НЭПу, российская деревня уже кормила страну, а потому поставки зерна из США прекратились. Главный товар, получаемый теперь Хаммером, были меха на сумму $6 миллионов [$100 миллионов в нынешних деньгах], из которых Арманд забирал себе уже 10% комиссионных.
В 1924 году для продажи советских товаров в США, Арманд и его отец на основе своей фирмы Allied American Corporation основали акционерную компанию Амторг, которая на многие годы стала единственным советским торговым представительством в Америке. Кроме того, Амторг выполнял некоторые функции посольства (дипломатических отношений с СССР тогда не было) и вдобавок стал центром разветвлённой советской шпионской сети в западном полушарии.
Сначала Хаммер планировал приехать в Советскую Россию лишь на короткое время, но пробыл там более девяти лет, хотя и с периодическими поездками домой в Нью-Йорк. Несмотря на поддержку властей, каждый день его в СССР был полон проблем — приходилось постоянно бороться с бюрократией, неорганизованностью, плохим транспортом, ксенофобией, завистью и «всеобщей электрификацией», когда всем всё до лампочки. Он как-то с этим справлялся, давая взятки налево и направо и пугая карами из Кремля. Особенно сложно стало после смерти его патрона Ленина. Сталин постепенно забирал власть в свои руки, и для иностранцев вести бизнес в Советской России становилось всё сложнее, НЭП сворачивался. Многие иностранцы рвали контракты и уезжали, но Хаммеру такая идея даже не приходила в голову — он всё ещё делал там большие деньги.
Он жил в Москве, как король, в роскоши и славе, а когда отец вышел из тюрьмы, в Москву перебрались из Нью-Йорка родители и брат Виктор. У Арманда был личный автомобиль с шофёром (единственное частное авто в Москве), роскошная многокомнатная квартира в особняке, прислуга, тугой бумажник с валютой. Он свободно выезжал из страны, был красив, обаятелен, а главное — холост, так что отбоя от женщин не было. Однажды будучи на отдыхе в Ялте, он познакомился с исполнительницей цыганских песен Ольгой фон Рут, дочерью бывшего царского генерала, обрусевшего немца. Завязался роман, и 14 марта 1927 года они поженились. Это была первая из трёх жён Арманда. Ольга родила ему сына Джулиана. Вероятно, в сыне был какой-то ген криминала (уж не от отца ли?), так как однажды в США он попал под суд за убийство и закончил свою жизнь в психиатрической лечебнице. Других детей у Арманда не было, вернее, была ещё незаконнорожденная дочь от одной из любовниц.
Однажды он обнаружил, что нигде не может купить карандаш — к его изумлению в СССР это был большой дефицит. Карандаши импортировали из Германии, их было мало и стоили они большие деньги. Хаммер предложил построить карандашную фабрику в Москве, хотя абсолютно ничего не понимал в таком производстве, получил разрешение и вложил в этот новый бизнес свои деньги. Завёз из Германии оборудование, спецов, и к первомайским праздникам 1926 года фабрика вступила в строй. За первый год она выпустила карандашей и ручек на сумму более $2.5 миллиона. Советское правительство было в восторге и дало Арманду карандашную монополию, полностью прекратив импорт и даже начав экспорт карандашей в Китай. Так Хаммер стал карандашным королём. Только за первый год он положил в карман миллион долларов чистой прибыли. Эта фабрика оказалась ключевой в борьбе с неграмотностью — вся страна училась писать карандашами, на каждом из которых было слово «A. Hammer».
Как и следовало ожидать, вскоре это стало раздражать советских, и на Хаммера стали сыпаться обвинения как на «капиталистического эксплуататора и кровососа», который вывозит из страны огромные деньги. Этот буржуй был в СССР, как белая ворона, а главное — живым свидетельством того, что, вопреки пропаганде, капитализм эффективно работает. Тем не менее, его терпели — после окончания НЭПа, Хаммер стал особенно нужен как единственный экономический мостик с Америкой.
— — —
После большевистского переворота и ограбления «бывших» в стране осталось огромное количество ценных произведений искусства. В 20-е годы почти за бесценок можно было купить старинные иконы, картины европейских и русских мастеров, изделия из бронзы, севрского фарфора, и другие ценности. Арманд не слишком разбирался в искусстве, но понял, что на этом можно хорошо заработать. Он поручил закупку ценностей своему брату Виктору, который имел художественное образование. Они скупали всё без разбора и переправляли в Америку. Братья могли зайти в Москве или Ленинграде на обед в дорогой валютный ресторан и выйти оттуда нагруженные царской посудой. Советские на это смотрели сквозь пальцы, требуя лишь, чтобы Хаммеры платили вывозную пошлину от 15 до 35% от оценочной стоимости. Впрочем, за взятки «эксперты» давали братьям низкие цены. В 1928 году он открыл в Нью-Йорке художественную «Галерею Хаммера», где продавались как подлинники, так и фальшивки — Арманд не гнушался ничем.
В апреле 1929 года его пригласил на встречу временный директор Эрмитажа В.И. Забрежнев. Этого чекиста специально назначили руководить главным музеем страны, чтобы ускорить продажу произведений искусства за границу. Когда он партийное задание выполнил, его арестовали и ликвидировали — слишком много знал. В те годы Сталину позарез нужна была валюта для подготовки «мировой революции» и он рассматривал музейные ценности как разменную монету [см. на эту тему мой рассказ «Верёвка»]. Арманд приехал в Питер с братом Виктором. Сначала два искусствоведа сделали для них небольшую экскурсию по Эрмитажу, а потом, когда директор остался наедине с гостями, он сказал:
— Господа, я знаю вы интересуетесь предметами искусства. У нас в Эрмитаже, как вы заметили, совершенно нет места для новых экспозиций. В этой связи я получил указание правительства продать излишки из запасников. Мне рекомендовали ничего не продавать до того, как вы посмотрите и решите, что вас интересует. Вам даётся право первого выбора.
Братья сказали, что да, их это интересует, но всё будет зависеть от того, что именно идёт на продажу и по какой цене. Им представили список и затем провели по залам, где были рядами выставлены сотни полотен и досок — итальянский Ренессанс, голландская и фламандская живопись, картины импрессионистов, в ящиках лежали старинные монеты и эмалевые византийские вазы. Братья отобрали лучшее на их вкус, в том числе работы Тициана, Рембрандта, Рубенса, Ван Гога, Писсаро, Тулуз-Лотрека. Всё, что они не взяли, было продано другим иностранным коллекционерам напрямую и через аукционы в Берлине и Лондоне.
В 1930 году фабрику пишущих принадлежностей национализировали и переименовали её в «Карандашную фабрику им. Сакко и Ванцетти» в честь американских анархистов, казнённых на электрическом стуле за убийство. Арманд понял, что его пребывание в Советской России подошло к концу и пора паковать чемоданы. За день до отъезда в его особняке раздался телефонный звонок:
— Товарищ Хаммер? Подождите у телефона, с вами будет говорить товарищ Сталин.
Вождь пожелал Арманду счастливого пути и сказал, что потерю карандашной фабрики ему компенсируют. Он напомнил, что они всегда выполняли наказ Ленина поддерживать Хаммера, и выразил надежду, что он и в Америке останется другом СССР и сделает всё возможное, чтобы между двумя странами установились дипломатические и торговые отношения. Хаммер обещал.
На следующий день он уехал из СССР со своей огромной коллекцией и семьёй. Пройдёт более тридцати лет, прежде чем в 1961 году он опять приедет в Москву для встречи с Хрущёвым. А пока он отправился на несколько месяцев погулять в Париж, а затем, оставив жену и ребёнка во Франции, вернулся домой в Нью-Йорк. Там он сразу же открыл ещё одну галерею под многозначительным названием «Эрмитаж» и стал продавать «сокровища семьи Романовых из Зимнего Дворца и Царского Села». В галерее была выставлена его коллекция из 15 пасхальных яиц Фаберже. Он хвастливо говорил, что это больше, чем у английского короля, у которого только десять. Арманд даже начал секретное производство фальшивых яиц, благо он вывез из России подлинное фирменное клеймо Фаберже. «Эрмитаж» имел несколько филиалов, в одном из них, во Флориде, Хаммер для убедительности нанял титулованного продавца — князя Гундарёва, который уверял покупателей, что все эти предметы ему лично знакомы по Петербургу. В этом галерейном бизнесе у Хаммера всё было, мягко говоря, не слишком чисто. Одна группа иммигрантов из русской аристократии подала на него в суд, заявив, что предметы, которыми он торгует, по праву принадлежат им. Другие говорили, что это всё туфта — многие вещи вообще никогда не принадлежали царской семье, а были реквизированы большевиками из отелей, ресторанов, частных особняков и музеев. Но Арманда это не смущало, даже радовало — всё это только подогревало интерес к его галереям. Он говорил: «Нет плохого бизнеса. Есть плохие бизнесмены».
А потом наступил 1932 год — в США приближались президентские выборы. Хаммер занял сторону Рузвельта, внёс деньги в его избирательную кампанию и написал ему письмо, где уверял, что установление дипломатических отношений с СССР принесёт Америке большую пользу. Рузвельту предложение понравилось, и он включил его в свою предвыборную программу, где было ещё несколько новых идей, в том числе отмена «Сухого Закона». Хитрый Арманд смекнул, что деньги можно делать и на принятии «Сухого Закона», и на его отмене. Он знал, что если этот закон отменят, то начнётся массовое производство пива и понадобится много дубовых бочек, а где их взять? Бочки в Америке не производили уж много лет — не было спроса. Он выяснил, что в его любимой Советской России есть огромные запасы дубовых досок и договорился с советскими о поставке их в Америку по ценам на 40% ниже мировых. Затем построил в Пенсильвании и Нью-Джерси два завода по производству бочек из белого дуба, а когда в 1933 году «Сухой Закон» наконец был отменён, пивоваренные компании кинулись искать бочки, а Хаммер — тут как тут! Ну не молодец ли! Да и Рузвельт не подвёл, в 1933 году он установил с СССР дипломатические отношения. Так что товарищ Хаммер оправдал надежды товарища Сталина.
Впрочем, бочки – это была мелочь, Америка стала пить взахлёб, и Хаммер не мог упустить такой возможности. Он основал фирму по производству дешёвого виски, построил несколько заводов и опять стал грести деньги лопатой. Однако, когда началась Вторая Мировая Война, цены на ячмень поднялись, так как теперь приходилось снабжать армию и по Лэнд-Лизу посылать зерно в Англию и СССР. Тут Арманду снова повезло, его знакомый химик Айзенберг предложил гнать спирт из картошки, которой было вдоволь, да и цены низкие. Хаммер стал жульнически разбавлять бурбон дешёвым картофельным спиртом в пропорции 1:4.
Его постоянно тянуло к сильным мира сего. Он делал невероятные усилия, чтобы встретиться с Президентом Рузвельтом, жертвовал на его избирательную кампанию, дарил подарке его жене Элеоноре, писал ему письма и, наконец, своего добился. Президент его принял. А после войны он через своего приятеля сенатора Гора (отца будущего вице-президента) добился встречи и с Президентом Трумэном, подарил ему портфель из телячьей кожи, когда-то принадлежавший Николаю II, и предложил поставлять зерно в голодающую Европу из излишков своего цветущего алкогольного бизнеса. Несколько лет спустя сенатор Гор познакомил его и с Кеннеди.
А вот в личной жизни у него не всё ладилось. Характер у него был тяжёлый, и ужиться с ним было непросто. Ещё во время войны его первая жена Ольга сбежала в Голливуд, чтобы там петь цыганские романсы, его вторая жена Анжела в 1954 г. возбудила дело о разводе на основании его постоянных измен и махинаций с семейным бизнесом её родителей. Сразу после развода в 1956 году он женился в третий раз, его женой стала Френсис Толман, богатая вдова и одна из его бывших любовниц. Отношения с братьями Гэрри и Виктором всегда были довольно напряжёнными. Его племянник «Армиша» (тоже Арманд, названный в честь дяди) остался жить в СССР. Все усилия его родителей Виктора и Ирины вытащить Армишу оттуда ни к чему не приводили, так как дядюшка не желал в этом помочь, хотя мог бы этого добиться без особого труда. В 1959 году, когда Хрущёв был в Америке и гостил у Элеоноры Рузвельт, среди прочих гостей был Виктор Хаммер. Он спросил Никиту, слышал ли тот о карандашной фабрике Хаммера? Хрущёв воскликнул: «Да кто же этого не знает? Мы все писали этими карандашами!». После этой встречи Армишу выпустили на два месяца в гости к родителям.
В 1961 году Арманд с женой прилетел в Москву. Сначала его принял Микоян, который был с ним знаком ещё в 20-е годы, а затем Хаммер провел несколько часов с Хрущёвым и даже посетил фабрику им. Сакко и Ванцетти. Никита просил Хаммера повлиять на Президента Кеннеди и найти способ получить для СССР статус наибольшего благоприятствия в торговле. В ответ Хаммер предложил сначала улучшить в США впечатление об СССР, и первым шагом может быть показ в Америке коллекции из советских музеев, а также начать выплаты долга по Ленд-Лизу. Вернувшись в США, он о разговоре с Хрущёвым доложил сенатору Гору и послу Томпсону. Однако Кеннеди и его администрация отнеслись весьма скептически к предложениям Хаммера — его никто не уполномочивал вести переговоры от имени правительства. Вообще все попытки Хаммера стать советником Президента по СССР провалились потому, что директор ФБР Гувер, следивший за его активностью ещё с 20-х годов, предупредил Кеннеди, что, скорее всего, Хаммер работает на советских и заботится только об их интересах, иными словами, он советский агент влияния. Было даже подозрение, что советские через него отмывают деньги, секретно посылаемые для компартии США.
— — —
После третьей свадьбы Арманд переехал к жене в Лос-Анджелес, полагая, что пора уйти на покой и начать жить в своё удовольствие в солнечной Калифорнии. Но покой был не в его характере и без дела он жить не хотел. Занимался Хаммер массой вещей, например, купил за бесценок радиовещательную станцию и вывел её из банкротства. Однажды он обратил внимание на маленькую нефтяную компанию Оксидентал Петролеум, с активами всего в $79 тысяч. Он и Френсис одолжили этой компании $50 тысяч, а затем скупили большинство её акций, хотя ни он, ни она ничего не понимали в нефтяном бизнесе. Тем не менее, Арманд понял, что три продукта могут принести успех: нефть, натуральный газ и химические удобрения. Через десять лет под его руководством эта компания уже имела активов на $100 миллионов. Хаммер вплотную занялся нефтяным бизнесом не только в Америке, но и на Ближнем Востоке. Он сошёлся с королём Саудовской Аравии Фейсалом и королём Ливии Идрисом, несмотря на их открытый антисемитизм — как всегда для Хаммера бизнес был превыше всего. Когда в Ливии открыли большие залежи нефти, такие гиганты, как Эксон, Шелл и другие, предложили королю Идрису выгодные концессии, но всех обошла маленькая Оксидентал Петролеум. Взяточный виртуоз Хаммер выяснил, что в ливийской деревушке, родине короля, нет воды, тогда он на свои деньги в виде «гуманитарной помощи» провёл туда водопровод. Король Идрис бы растроган, Оксидентал Петролеум получила концессию и вскоре стала одной из крупнейших компаний в США.
В 1973 году он решил договориться с советскими о поставках в США химических удобрений через Оксидентал Петролеум. Это должна была быть огромная сделка на несколько миллиардов долларов, а потому на неё необходимо было получить добро от обоих правительств. Помня уроки молодости о том, что договариваться надо на самом верху и «смазывать» больших людей, хитрец Хаммер пообещал четверть миллиона долларов на избирательную кампанию Никсона, а затем на своём самолёте Боинг 727, единственном частном самолёте, разрешённом для полётов в советском воздушном пространстве, полетел в Москву на встречу с Брежневым. Принимали его по-царски — в аэропорту Шереметьево он не проходил паспортный и таможенный контроль, к терминалу для него подали «Чайку» и повезли в город. Зная страсть советского Генсека к западным автомобилям, он заранее морем отправил ему подарок — специально изготовленный спортивный Corvette с последними игрушками. Брежнев был в восторге и сделал Хаммеру ответный подарок — роскошную квартиру с полной обстановкой, недалеко от Кремля. С тех пор Хаммер, как и полвека назад, имел в советской столице своё жильё. Ну и, разумеется, Брежнев одобрил сделку с химическими удобрениями.
Однако в США всё оказалось несколько сложнее. Хотя Хаммер с присущей ему жадностью перевёл на счёт избирательной кампании Никсона всего 20% от обещанной четверти миллиона, этот взнос оказался незаконным, и его привлекли к суду. В здание суда его привезли из больницы в инвалидной коляске, у него тряслись руки и голова, на лице была кислородная маска, суетились врачи и медсёстры. Судья сжалился над старым больным человеком и присудил его к небольшому сроку условно и штрафу в $3 тысячи. Уже через три дня «умирающий» Хаммер работал в своём офисе и бегал по этажам, как новенький. Большой артист!
— — —
Так что же это был за человек, Арманд Хаммер? Я был знаком с ним всего десять минут и, разумеется, этого совершенно недостаточно для личного впечатления. Но я прочёл о нём много статей и книг, воспоминаний людей, близко знавших его, и мне кажется смог понять, каким он был. Конечно, прежде всего он был бизнесменом — изобретательным, удачливым, расчётливым, беспринципным и безжалостным. Для него морально было всё, что приносило прибыль. У него была масса знакомых, партнёров и клиентов, его имя было у всех на слуху — и в Америке, и в СССР. Кто-то его уважал, многие его презирали, некоторые ненавидели, ещё больше людей ему завидовало. Равнодушным не был никто. Он был знаменит более, чем любая кинозвезда. Его фотографии не сходили со страниц газет и журналов. Он имел почти всё, о чём может мечтать человек: здоровье, ум, привлекательную внешность, богатство, славу. Казалось, было всё, но не было любящей семьи — характер и него был трудный и жить с ним под одной крышей было непросто. И друзей у него не было — знакомые и приятели были, но не друзья. Это был одинокий волк, которого никто по-настоящему не любил, даже его жёны, а он всю жизнь любил лишь одного человека — самого себя. Он хорошо понимал, что в этой любви у него не будет соперников и потому вся его могучая энергия, интеллект и безграничное тщеславие были нацелены на создание для себя прижизненной и посмертной славы.
Он умел виртуозно делать деньги, но богатство интересовало его лишь как инструмент для творения о себе мифов. Он нанимал писателей, чтобы они писали о нём книги, журналистов, чтобы публиковали о нём статьи, он основал киностудию, чтобы делать фильмы о себе, он скупал живопись и основал культурный центр своего имени, где среди полотен великих мастеров поместил свой двухметровый портрет, а на фасаде здания — своё имя огромными буквами. Даже купленную им рукопись Леонардо да Винчи он переименовал в «Кодекс Хаммера». Он позировал для фотографий с королями, президентами и генсеками, открыл центр своего имени по исследованию рака, жертвовал деньги на благотворительность, но двигали им не сострадание и доброта, а лишь желание оставить в Истории своё имя как щедрого филантропа. Он добивался Нобелевской премии и рыцарского титула, но не получил ни того, ни другого. Состарившись, он понимал, что жизнь подходит к концу, и хотел обессмертить если не своё тело, то хотя бы своё имя. Однако судьба, которая благоволила ему при жизни, после смерти быстро от него отвернулась. Он умер в возрасте 92 лет сравнительно недавно, в 1990 году, но прошло лишь несколько лет, и мало кто вспоминает его в Америке, а в России его имя вообще знают лишь старики. Нет больше СССР, многие российские школьники даже не знают, кто был его кумир Ленин, закрылась знаменитая карандашная фабрика, все его старания сохранить своё имя на века ушли в никуда, как вода сквозь песок. Sic transit gloria mundi…
— — —
Месяца через три после моей первой и единственной встречи с красным капиталистом, я получил из Оксидентал Петролеум конверт, в котором было напечатанное на машинке письмо на официальном бланке компании. В нём была всего одна строчка: «Ввиду напряжённых политических отношений между США и СССР, я ничем не могу помочь вашей сестре» и ниже подпись «А. Хаммер». Думаю, старый эгоист не видел никакой личной выгоды, чтобы затевать с тов. Брежневым разговор на эту тему.
Лишь шесть лет спустя моим родителям и сестре с семьёй удалось выехать из СССР по израильскому вызову. Когда они приехали в Америку, я сразу же повёз её на обследование в глазную клинику, но хирург сказал, что прошло слишком много времени и шансы вернуть ей зрение совершенно ничтожны. Он всё же провёл диагностическую операцию, вскрыл один глаз, проверил его, потом вышел ко мне из операционной и сказал — ничего сделать невозможно. Она осталась незрячей до конца своих дней.
