Впечатления актера Михаила Светина о его лечении в Израиле
«Два ангела сидят у меня на плечах — ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание — моя жизнь.» Василий Розанов
Что бы там ни говорили, а известность известности рознь. Актерская — особого рода. Много раз наблюдая реакцию уличной толпы на внезапное появление знаменитости, мы установили своего рода закономерность: известный и узнаваемый комик способен вызвать улыбку на устах мрачных и не расположенных к ней в данный конкретный момент сограждан, заставить прохожих отвлечься от будничных дум и «поплыть».
Иного же ну очень знаменитого трагика или героя-любовника в упор могут не признать — особенно если он не «засветился» на кино- и телеэкране. Питерский актер Михаил Светин — печальный комик. Амплуа, согласитесь, крайне редкое не только в наших театрально-киношных широтах, но и благословенный Запад им не затоварен. Здешние режиссеры никак не хотят — и не умеют — использовать таких артистов: для них нужно сочинять специально, а это хлопотно. Остается простое комикование, элементарная эксплуатация внешних данных — «и все кино».
У Светина, не избалованного интересными работами, известность феноменальная. Хоть и не Чаплин, и даже не Дастин Хофман.
Прогуливаться с ним по улице — одно удовольствие, забавно наблюдать за реакцией прохожих, за «динамикой» узнавания своего любимца: сначала глазам не верят, но тут же, поверив в свою везуху, расплываются в улыбке. Даже когда он устраивает своеобразное испытание им и показывает фокус своим попутчикам: пытаясь быть неузнанным, напяливает кепку на глаза или поднимает воротник. Глядите, мол, все равно узнают. Его это нисколько не тяготит, напротив — очень даже нравится. Он пребывает в непрерывной импровизации, балагурит, играет, — компенсируя в жизни недовостребованность в искусстве.
Его общения с гостиничной обслугой, продавцами, водителями общественного транспорта — законченные эстрадные номера, почище и посмешнее тех, что нам показывают по телевизору. В застойные времена тотального дефицита на все «путем лица» он добывал самые крутые деликатесы. Странная это вещь — всенародная любовь: при всем при том можно и по физиономии схлопотать.
Страшно подумать — один из нас знаком с Мишей целую вечность, вся юность прошла вместе. И мечты об актерстве армейского гобоиста созревали на глазах, и умелые подражания неподражаемому Райкину вызывали искреннее дружеское восхищение — до того это было точно и похоже.
Хворь подкрадывалась давно. Приезжая в Москву на съемки, Миша прихватывал с собой целый кулек сердечных снадобий. Быстрая ходьба вызывала одышку, и поэтому он переходил на неторопливый прогулочный шаг. Резкие движения на сцене все чаще сопровождались болями. Словом, он стал слышать и ощущать свое сердце.
Кошелек или жизнь
Наступил день, когда вопрос об операции встал во всей своей неотвратимости. Питерские доктора склонялись к мнению, что шунтирование сердца — так называется эта сложная операция взятия сосудов из других участков тела и вшивания их в сердечную «конструкцию» — лучше делать за границей. Можно, конечно, и у нас, в Москве, но там — надежнее, говорили знающие люди.
Вообще, стоимость подобной операции в разных странах разная. В США, например, она в среднем обходится в $70.000, в Европе — $$60.000-65.000, а в Германии можно найти клинику и за $50.000.
Дешевле всего оказалось в Израиле, куда и решено было ехать. Доктор, давно пользующая Мишу, рассказала, что в Израиле есть специальные посреднические фирмы. Они договариваются с больницами, с врачом, встречают, провожают, устраивают — словом, процентов за 15 обеспечивают всем необходимым сервисом.
Скажи, кто одолжил тебе денег, — и я скажу, кто ты
И вот однажды приходит от посредника телеграмма: «Рады сообщить вам, что больница «Вольфсон» (это в Бат-Яме, районе Большого Тель-Авива) готова принять вас на операцию после перечисления вами $24.000″. Начались сборы. Не в дорогу — денег. А здесь главное — не потерять лицо, не унизиться. За дело взялись друзья. Актер Игорь Дмитриев пошел к Собчаку. Тот пообещал, что на операцию Светину даст столько, сколько будет недоставать. Но этого не понадобилось. Восемь тысяч добыли через Красный крест — этим занимался лично заместитель мэра по культуре. Сколько-то дали Гостиный двор, Северный банк.
Прямо-таки забросали письмами известных и богатых людей, к тому же хорошо меня знавших, — рассказывает Миша. — Олег Марусев обращался к Кобзону: молчок. Кто-то еще к Розенбауму: тот же эффект. Может быть, секретари решают, стоит ли беспокоить босса таким пустяшным делом? Хоть мы с Сашей давно знакомы, я не собирался к нему обращаться, и не стану проверять, дошла ли до него просьба, или нет. Во всяком случае, когда мы встретились с ним на фестивале «Ханука», мне показалось, что он ни о чем таком понятия не имеет. Да и про Кобзона я не знаю. Неожиданно помогли люди, на которых я не рассчитывал. Мой друг-бизнесмен, например, принес $5.000.
Так вот, ту самую Хануку организовало спортивное общество «Маккаби», президент которого, кроме всего прочего, очень богатый человек. Я выступал там вместе с Игорем Дмитриевым и Григорием Баскиным. Евреям очень понравилось. И Баскину пришла идея: почему бы не пойти к маккабистскому президенту Михал Михалычу Миралишвили и не попросить у него денег? Самому мне делать это было не в жилу, поэтому Миралишвили позвонил Гриша и попросил аудиенции.
— Чем могу служить?
— Вот, не хватает денег на сложную операцию Светину, — говорит Гриша с непривычной для него просительной интонацией.
— Сколько? — очень по-деловому, спокойно поинтересовался М. М.
— 11 тысяч. Долларов, — погибая от неловкости, произнес я.
— Когда вы уезжаете?
— Должен ехать после 10 января.
— Вас устроят 12 тысяч 5 января?
— Мне «всего» 11. Тысячу на дорогу я уже наскреб. Мне — 11!
— 12 тысяч вас устроят? 5 января вам их привезут.
Сказание о посреднике
— Наличными у меня оказалось тысяч шестнадцать, остальные должны были перечислить больнице. С ними я и поехал. И еще с женой Броней. На месте, думаю, сориентируемся — где лучше и подешевле. А может, и без посредников удастся обойтись.
Остановились у брата, в его маленькой бат-ямской квартирке. Телефон разрывается, все наперебой чего-то там советуют, и каждый — свое.
Приехал Шурик Каневский (Леня в это время был с театром «Гешер» на гастролях) и повез к знакомому доктору Фальковскому. В Москве он был детским кардиохирургом. Уже пять лет в Израиле и с первого дня работает врачом. От него я услышал, что «Вольфсон» — не лучшее место для операций на сердце.
Предложил оперироваться у него в больнице, а для этого опять-таки надо было действовать через посредника. Здесь без посредника шагу не ступить — договориться с врачом напрямую никак нельзя, от посредника зависят все: он поставляет больнице иностранных клиентов, и ссориться с ним никому не охота. Так что, сэкономить на этом промежуточном звене не удалось. Впоследствии я видел свой счет из больницы. Он был на $13.000 плюс $1.500, $2.000 — центур (кардиография) плюс еще что-то — всего накрутилось максимум $17.000, я же заплатил посреднику — $24.000. (Другой российский парень за такую же операцию отвалил ему $32.000.)
А посредник этот — забыл про меня тотчас, как только я ему заплатил, ничего из обещанного не выполнив. Оказался обыкновенным жуликом. «Все, зай гезунд. Я занят… Ой, не смеши меня, сколько там я на тебе заработал!»
«Доктор велит резать — резать»
В юности, шатаясь по киевским улицам, мы придумывали какие-то хохмы или присваивали чужие, не сомневаясь, что сочинили сами. Например. Муж с женой обмениваются телеграммами одинакового «содержания», экономя на знаках препинания: «Доктор велит резать резать». Что это такое? Он: «Доктор велит резать. Резать?» Она: «Доктор велит резать? Резать.» Это — к слову и ситуации.
— Больница, куда меня положили, называется «Шаарей-Цедек» и находится в Иерусалиме. Наверно, можно было найти клинику получше, но эта меня устраивала по деньгам. Вообще-то во всех израильских больницах подобные операции делают на высоком уровне, разница — в деталях. Профессор, оперировавший меня, Дани Бетрам — турецкий еврей, до того 10 лет проработал в Штатах. Больницу содержат в основном американские евреи. Все — и больные, и врачи — ходят в кипах, едят кошерную пищу, отмечают праздники, в Шаббат по телефону не позвонишь — даже автоматы отключаются. Чистота — фантастическая, никаких специфических запахов, очень свободно, вольготно.
В первый раз я приехал на обследование. Врачи пообещали сделать центур и отпустить домой на несколько дней. Но, увидев мои сосуды и обнаружив, что в трех главных проходимость менее 80%, вынесли приговор: состояние предынфарктное, завтра же — на стол.
Сутки я провел в трехместной палате. Наутро пришли и сообщили: вы идете вторым. И тут я впервые жутко перепугался, все, думаю, это уже серьезно. Прямо на кровати вывезли из общей палаты и поместили в одноместную, как в камеру смертников. Обмазали всего каким-то кремом, а потом удалили его вместе с волосами. Надели на голову прозрачную шапочку, халатик сзади застегнули — на этом подготовка к казни закончилась. Повезли — мимо палат, мимо жизни. Мандраж — дикий. А тут еще Бронислава, жена моя, настроение всем своим видом портит.
— Она что, кровать везла?
— Ну да, так ей и доверили…
Автоматически открылись двери, и меня вкатили в предоперационную. И такая роскошная баба меня встречает! Глазищи огромные. Зовут Юция. Она из Прибалтики. «Ой, Светин! Ой, вы нервничаете! Думаете, прямо сейчас операцию будут делать. Мы еще с вами наговориться успеем. Сами станете просить, чтоб поскорее оперировали». Тем временем обнаруживаю, что у меня уже в вены на обеих руках катетеры вставлены. Через них и анализы берут, и лекарства вводят. Она меня отвлекает, зубы заговаривает, а сама что-то в эти катетеры вливает. Минут двадцать мы с ней поболтали о чем-то и на той же кровати поехали в операционную.
А там большой белый стол, вокруг него в ожидании жертвы стоят шесть разбойников в одинаковых зеленых костюмах и с масками на лицах, только что ножи не точат. Кто есть кто — не разобрать. Даже своего родного Фальковского узнать не могу.
Я знал, что он ассистирует Дани Бетраму (сам он оперирует только детей).
— Залезайте! — командуют по-русски. Не сразу доходит, что это — мне. Я переваливаюсь на этот эшафот, а мысль одна: надо как следует надышаться хлороформом и вырубиться, чтобы ничего не чувствовать. Дали мне маску такую белую и говорят: «Подышите». Я вцепился в нее и стал лихорадочно тянуть в себя газ. Чувствую — у меня маску отнимают. «Все, хватит!». А я не отдаю. Потом эти бандиты жутко веселились: «Миш, ты что, с ума сошел? Тебя невозможно было от нее оторвать. Мы же дали тебе немножко кислородом подышать».
Первые два дня провел в реанимации, а потом перевели в обычную палату. На пятый день решили меня выписывать, но я уговорил хотя бы еще пару дней подержать: страшно было.
Посредник поселил нас в гостинице, недалеко от больницы. Каждый день мы медленно (больной же!) под ручку прогуливались вокруг дома. Я недоверчиво прислушивался к себе: как там мое старое сердчишко с новенькими импортными заклепками? Вроде ничего, бьется. Периодически наведывались в больницу — швы снимать. Но и эта лафа закончилась, и мы вернулись в Тель-Авив к брату.
По материалам российской газеты «Иностранец»
После этой операции М. Светин прожил еще 16 лет. Умер в 2015 г. 86 лет отроду. Непонятно только, зачем были нужны лихорадочные и унизительные поиски денег при полном праве на гражданство Израиля?
Комментариев нет:
Отправить комментарий