Но люди могут быть свободны, лишь если кто-нибудь сидит.
Нигде спектаклей не отменят,
чтоб убедить Басманный суд,
ничьих усилий не оценят
и репутаций не спасут.
Не то что власти сумасбродны,
не то что правит троглодит*,
— но люди могут быть свободны,
лишь если кто-нибудь сидит.
Конечно, это принцип скотский,
утеха трусов и зверей,
— когда посажен Малобродский,
свобода кажется острей;
пусть это будет Корогодский,
пусть это будет Бродский, Троцкий,
пусть это будет Заболоцкий,
не обязательно еврей…
В России, скажем беспристрастно,
всегда и всем грозит тюрьма;
свобода — следствие контраста,
как тупость — лучший фон ума.
Мы все настолько несвободны
по нашей матрице самой,
что наши вольности пригодны
лишь по сравнению с тюрьмой.
И в силу этой же причины,
при общей кротости телят,
такие страшные мужчины
Россией издавна рулят.
Они в таком вещают тоне
и так взрывают все мосты,
что мы всегда на этом фоне
умны ,гуманны и чисты.
Мы потому-то их и терпим,
— и сам я втайне к ним влекусь,
— что кислое в сравненье с терпким
почти что сладостно на вкус.
Кто мы без этакого фона?
Поступки, лирика, кино
— все примитивно, и конформно,
и неталантливо давно;
а погляди на наши власти,
что хуже всяческой хулы,
— и мы, ходячее несчастье,
уже титаны и орлы!
Все это здраво понял Сталин:
любовь не купишь калачом.
(Он был отнюдь не гениален,
но догадался кой о чем.)
И я предположить рискую,
что, соотечественник мой,
любить возможно жизнь такую
лишь по контрасту с Колымой?
Ведь если заперта граница
и полки пасмурно пусты,
то Крым — вполне такая Ницца…
а уж на фоне мерзлоты!
Все отравили — хлеб и воду,
лишили смысла самый труд,
но сильно чувствуешь свободу,
когда соседа заберут.
Когда кого-то арестует
верховный наш синедрион,
то если кто и протестует,
то, может, пять на миллион.
Все остальные только рады,
повсюду тосты и пальба:
нет у раба иной награды,
чем вой соседнего раба.
И мне особенно отрадно
в привычной нашей борозде,
что все настолько тут наглядно:
куда наглядней, чем везде.
Наш главный символ, в самом деле,
— кого тут дальше оскорблять?!
— больной, прикованный к постели,
И вся страна лежит под стражей,
в приемный брошена покой,
— причем под стражей очень ражей,
довольно сытою такой.
И мы — на столь печальном фоне,
как обезноженный колосс,
— годны к труду и обороне
и смотрим в зеркало без слез…
Нас тянет к чуждым урожаям,
в края Годаров и Арто,
однако мы не уезжаем:
ведь здесь мы ах, а там мы кто?!
И вся российская элита—
элита только потому,
что смотрит в общее корыто,
а видит койку и тюрьму.
Она покуда не закрыта,
почавкать ей разрешено,
и потому она элита,
а остальные так, говно.
Мы только здесь себе любезны,
творя наш вечный маскарад;
Россия — мир в соседстве бездны,
мир наизнанку, массаракш;
его единственный фундамент —
и больше нету ни черта —
не президент и не парламент
, а только эта мерзлота,
и вертухай, и ватник драный.
И нету символа верней,
чем эта койка под охраной
и зэк в наручниках на ней.
Комментариев нет:
Отправить комментарий