Яков Косман, отлученный от мира поэт
ДЕЛО № 1020
Постановление на арест
Утверждаю: Зам. Нач. опер. чек. Отдела Ухтижемлага НКВД мл. лейтенант госбезопасности Мартынов.
Арест санкционирую: прокурор Ухтижемлага НКВД Косырев
25 октября 1941 г. 11 ч.30м.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ (на арест)
Р.п. Ухта Коми АССР 1941 г. октября 28 дня
Я, следователь оперативно-чекистского отдела Ухтижемлага НКВД – лейтенант госбезопасности Клаусен, рассмотрев материал о преступной деятельности з/к Космана Якова Натановича, 1907 г. рождения, уроженца Одессы, сына банкира, образование незаконченное высшее, гражданин СССР, кадровый троцкист, судим в 1929 г. к трем годам политизолятора, а в 1932 срок продлен на 2 года, и в 1933 г. сослан на 3 года в Турткуль, а в 1936 г. Особым совещанием за контрреволюционную троцкистскую деятельность осужден на 5 лет исправительно-трудовых лагерей.
НАШЕЛ:
Заключенный Косман Яков Натанович, являясь кадровым троцкистом, ведущим активную борьбу с ВКП(Б) и советской властью с 1929 г., не прекратил контрреволюционной работы будучи в заключении в Ухтижемлаге. В сговоре с кадровыми троцкистами Богородским, Нестеревой, Демченко, Козловой и др. организовал нелегальную контрреволюционную троцкистскую группу в лагере, вел антисоветскую нелегальную переписку с членами группы, установил связь с волей, писал контрреволюционные стихи, которые распространял среди заключенных, ставя конечной целью в контакте с другими контрреволюционными элементами – установление контрреволюционного образа правления в СССР.
На основании изложенного
ПОСТАНОВИЛ:
Заключенного Космана Якова Натановича подвергнуть обыску и аресту.
Следователь опер. чек. Отдела Ухтижемлага НКВД
Лейтенант госбезопасности Клаусен
(Стиль и орфография документов здесь и далее сохранены. – Я.Т.)
Яков Косман в студенческие времена. Одесса, 30-е годы XX века
Яков КОСМАН: из протокола допроса
В деле следствия находятся все написанные мною стихи в количестве нескольких сотен. Я признаю, что в незначительном меньшинстве из них отражаются в той или иной форме политические настроения, но я категорически отрицаю контрреволюционность этих настроений. Есть, правда, у меня одно четверостишие, в котором говорится о крови и бесправье на Ухте, но оно относится к 1938 году и направлено против Кашкетина, расстрелянного советской властью за перегибы в репрессиях, допущенные им на Ухте. Стихи лирического характера я давал читать всем, кто их мог оценить, но таких в лагере было немного.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В УХТИЖЕМЛАГЕ
Из гроба истории вставший опричник
Привел нас на Север, в медвежьи углы,
Где шли мы под стражей, под окриком зычным
Выкалывать камень из дикой скалы.
Мы рвали киркой и тяжелой кувалдой
Промерзлые глыбы из плена земли.
Мы жили надеждой в тоске небывалой,
Топя свои жалобы в снежной пыли.
А груду раскрошенных черных осколков,
Как хлам бесполезный, свозили в овраг,
И с ними на тачку я клал втихомолку
Тяжелые камни людских передряг.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЕРТЫ НОВГОРОДСКОЙ
Родился Яков Косман в Одессе 21 октября 1907 г. Незадолго до получения диплома экономиста в области финансов, 20 января 1929 года его арестовали. По нелепому обвинению в «организации троцкистского движения на Украине», к которому он не имел ни малейшего отношения. Ему дали 3 года строгой изоляции. Неразрешимым для меня остается вопрос: как человек, никогда из Одессы не выезжавший и с Л. Троцким не знакомый, мог «организовать движение на всей Украине».
Первые годы Яша провел в Соловках, Челябинском и других изоляторах, между ними знаменитый «Этап»… В 1931 году без суда и каких-либо объяснений получил еще три года. На его естественный вопрос был дан «ответ» (устный): «Посидишь еще три годика и будешь уже совсем свободен…».
В августе 1933 года Яшу привезли в Астрахань и неожиданно заменили оставшийся срок двухгодичной ссылкой. Выйдя на волю, он немедленно телеграфировал родителям в Одессу: «Свободен ссылка сообщите востребования адрес белочки».
Зная, что я нахожусь последние дни отпуска у своих родителей в Одессе, мать Яши немедленно прислала телеграмму. В 8 часов вечера с согласия родителей выехала поездом в Астрахань. Телеграммы давала из Одессы, Саратова, Сталинграда…
ПИСЬМА ИЗ ССЫЛКИ
Астрахань, 18 ноября 1935 г.
Дорогой друг!
Итак – ожидание кончилось! Ссылка! Это, конечно, хорошо, что – ссылка. Срок – три года с зачетом предварительного заключения, следовательно, осталось 2 года и 4 месяца.
Хуже то, что придется ехать весьма далеко, хотя и в «столицу». Еду в Среднюю Азию, а Каракалпакскую республику, в столицу Турткуль. По всей вероятности, в этой «столице» я и останусь. Основной недостаток – отдаленность. Нужно ехать через Ташкент до Черджуя железной дорогой, а оттуда рекой Аму-Дарья пароходом километров 300-400. Город на реке, населения тысяч 15-20, продуктов много (мясо, рыба, фрукты). Климат: летом очень жарко, зима мягкая, сильных морозов не бывает. Сравнительно это не очень далеко от Сталинабада. Отсюда можно туда ехать и через Каспийское море до Красноводска, а оттуда железной дорогой через Ашхабад сравнительно недалеко. Когда я еду и каким путем – еще не знаю. Сейчас меня перевели к остальным товарищам: все они тоже получили ссылку, но в Сибирь (точные места неизвестны), так что я еду один.
Солнышко мое, конечно, неплохо, что дело окончилось ссылкой, но очень досадно, что придется ехать так далеко, и я не знаю, сможешь ли ты туда добраться. Сегодня отправил тебе телеграмму. Я был бы настроен очень бодро, если бы не трудность твоего приезда в такие далекие края. От тебя за все время, кроме телеграммы, имел только открытку от 6 с. м. и поэтому ничего о тебе не знаю, что очень досадно.
Горячо целую тебя, родная, обнимаю родителей. Твой Яша.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В УХТИЖЕМЛАГЕ
Сутуля улицу молчаньем,
Как тень тюремного окна,
Висит изжеванным мочалом
Изрешеченная стена.
О, если б строки эти мог
Я распахнуть, как окна, настежь
На перекрестке тех дорог,
Где жизнь сражается с напастью.
. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЕРТЫ НОВГОРОДСКОЙ
Теплоход пришел вовремя. На пристани много людей, но Яши не было. Оказалось, что он тяжело заболел. Молодой парень, ходивший по пристани с моей фотографией, не признал в очень хорошо одетой девушке – в большой соломенной шляпе (жара была около 40 градусов!), в туфлях на очень высоком каблуке – ту, которую встречал. Вернувшись с пристани, он сообщил Яше, что «жена» его не приехала. ,
Я с трудом добралась до учреждения, где должны были знать его адрес. Однако мне сообщили, что лишь через 8 дней он придет на «отметку» и тогда узнают его адрес. Когда поняла весь ужас своего положения (приехала только на 3 дня, с обратным билетом, крупицей денег и без необходимой одежды), – попросила коменданта дать мне еще несколько адресов из колонии ссыльных. Добрые люди не оставили меня в беде. Сменяя друг друга, они ходили со мной по всей колонии ссыльных и лишь глубокой ночью нашли молодого парня, сосед которого встретил у комендатуры среди «получивших свободу» очень больного ссыльного. И вместе с другими товарищами ныне помогают ему. А так как все боялись, что Яша болен заразной болезнью, то комнаты ему никто не хотел сдавать. Друзьям пришлось снять только что построенную голубятню, куда и отнесли больного Якова. Туда же ребята внесли три очень больших ящика с книгами (эту библиотеку – пусть не покажется легендой – везли даже тогда, когда ее хозяин шел пешком…) Положили на ящики одеяло из Яшиной сумки и устроили «ложе».
Когда я вошла, Яша узнал меня, улыбнулся и снова потерял сознание. Температура была у него 40 градусов.
Остаток ночи его товарищи и я решали, что предпринять. Они обещали достать воду для уборки помещения, купить кастрюлю, рис и сварить кашу, а потом сменить меня, чтобы могла пойти на почту. Когда температура у Яши упала, он принял участие в наших планах, подсчитали все наши деньги: его, мои и товарищей… Поняли, что их слишком мало, тем более. Что мне необходимо было купить ситцевый халат, чтобы сменить шифоновое платье и не менее нарядное второе платье, которое взяла на смену…
ПИСЬМА ИЗ ССЫЛКИ
Астрахань. XI – 1935 г. Политизолятор
Моя любимая, едва я закончил письмо, как прибыла из Одессы телеграмма от 22-го. Судя по ней, ты чересчур близко принимаешь к сердцу все происшедшее. Прежде всего имей ввиду, что дело у других ребят в других городах кончилось гораздо хуже. В Турткуле я посижу с полгода, а потом, может быть, удастся перевестись. Семен был только в 30 километрах от Турткуля, и ты ведь знаешь по его рассказам, что там вовсе не так страшно. Мне смешно, что ты пишешь мне – «сохрани полную бодрость». Я бы с большим правом тебе это мог сказать, ибо ты ведь знаешь, что я бывал в худших переплетах, а ты у меня, как молодой тростник, от всякого жизненного испытания качаешься. Здоровье мое в полном порядке, за это не беспокойся. Я рассчитываю, что ко мне скоро приедут отец и мать. Если ты соберешься ко мне во время отпуска в будущем году (а для этого нужно быть вполне здоровой!), то нужно будет тщательно продумать, какой путь лучше.
1. Одесса-Москва-Ташкент, Чарджуй и оттуда рекой до Турткуля (или автобусом), или
2. Одесса-Батум (морем), Батум-Тифлис-Баку, Баку-Красноводск-Ашхабад-Чарджуй (железной дорогой) и оттуда рекой до Турткуля.
Ну, ладно, об этом еще успеем побеседовать.
Итак, моя светленькая, не думай, что я в унынии либо в упадке. Конечно, я еду без особого энтузиазма, но… могло быть хуже! Да! Я не совсем уверен в том, что мне удастся телеграфировать тебе в день отъезда.
Горячо целую еще раз.
Твой Яша.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В УХТИЖЕМЛАГЕ
Вадиму, 7.04
В жизни не было горше отравы,
Чем зловещие дни на Ухте:
На костях и крови там бесправье
Пир справляло в ночной духоте.
Но когда в эту пору удушья,
Я встречал в твоем сердце покой,
То тревога звучала все глуше
Над свинцовой безмолвной рекой.
Что таить? Прятал я от чужого
Все порывы отчаянья в сон,
И всегда ободряющим словом
Я развеивал жалобный стон.
Но подчас, невзначай, без причины,
Заедала таежная грусть,
И тогда шел к тебе я с повинной
: «Помоги, я с тоской поборюсь».
Ты молчал. Но искристой улыбкой
Колебанья мгновенно тушил,
И отчаянье в лодочке зыбкой
Утопало в болотной глуши.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЕРТЫ НОВГОРОДСКОЙ
В 9 часов утра решила пойти в комендатуру и добиться выделения медицинской помощи для Яши. Все, что дальше произошло, по тем временам считалось чудом. Войдя в комендатуру, я попросила дежурного доложить начальнику управления, что Новгородская из Ленинграда просит ее принять. До сих пор не могу понять и объяснить себе, почему сказала именно так: «Новгородская из Ленинграда». Ведь о начальнике не имела ни малейшего представления, и фамилия моя ничем не была знаменита. Несколько удивило, что после телефонного звонка сам дежурный, закрыв кабину, повел меня в главное здание.
Но совсем обалдела, когда начальник пошел мне навстречу со словами: «Здравствуйте, Берта Михайловна, какими судьбами занесло вас в наши края, очень рад вас видеть».
Оказалось, что человек этот был моим бывшим студентом. В Ленинградском финансово-экономическом институте я преподавала с 1930-го по 1933 год. Узнав о моей беде, человек, которого я никогда не забуду, вызвал врача-инфекциониста, позвонил в спецаптеку для получения бесплатных лекарств и, самое главное, одолжил мне 500 рублей. На эти деньги я смогла дать телеграммы родным и друзьям с просьбой выслать деньги, чтобы подлечить Яшу и как можно скорее вернуть долг. На экипаже начальника мы с главврачом больницы (как сейчас помню: профессор Топорков) приехали в голубятню. Вердикт врача: немедленная госпитализация. Мы с Яшей запротестовали. (Для нас была дикой перспектива расстаться сразу после пятилетней разлуки). Тогда профессор Топорков сказал мне: «Труп никто не сможет вынести без разрушения голубятни, а для ее восстановления у вас не хватит денег».
И все-таки больница прислала лаборанта с микроскопом. После анализов пришли к выводу: у больного бациллярная дизентерия, а также малярия. Сразу же в спецаптеке получила необходимые лекарства, ежедневно доставала лед и ухаживала за Яшей круглые сутки. У меня не было не только кровать, но даже стула… Через две недели опасность для жизни Яши миновала. Попросила родителей Яши приехать. Отпуск, который сестра моя Эмма продлила на работе и в институте, заканчивался.
ПИСЬМА ИЗ ССЫЛКИ
Астрахань. 24 ноября 1935 г.
Дорогая моя женушка!
После объявления приговора пишу тебе третий раз, не считая телеграммы. За все время со дня нашей разлуки я получил от тебя – если не считать весточек с дороги – только одну-единственную открытку из Ленинграда, да еще ответную телеграмму. Таким образом, я о тебе, к моей великой горести, почти ничего не знаю.
Когда я еду и как еду – еще не знаю точно. Однако есть более или менее достоверных слух, что мы едем 27-го спецконвоем, но только до Саратова, а там будем ждать очередного этапа. В решении Москвы указано: отправить по этапу, так что хорошего ждать нельзя. Весьма вероятно, что мне придется ехать весьма долго. Поэтому ты не беспокойся ни в какой степени, если от меня долго не будет писем.
Яков Косман. Фото из лагерного архива
Ты, вероятно, уже посмотрела на карте и разыскала в энциклопедии эту дыру, куда мне придется ехать. Остальные ребята, хотя не знают точно места своего назначения, уже собираются выписывать своих жен. У меня, признаться откровенно, не хватит смелости взять на себя ответственность уговаривать тебя зарыть себя в такой глуши. Я слишком люблю тебя, чтобы требовать от тебя таких жертв и подвигов.
Вероятно, меня оставят в этой «столице» Турткуль, но вообще говоря, не исключена возможность, что погонят и дальше, в какой-нибудь аул. Во всяком случае, если ты даже и решишься собраться ко мне, то не раньше будущей весны. Может быть, ты сможешь приехать ко мне во время отпуска в будущем году?
Единственное светлое пятно во всем этом – то, что этот треклятый Турткуль находится «сравнительно» недалеко от Сталинабада. Вот, моя светленькая, какая каверза приключилась! Я теперь в тюрьме вместе с остальными ребятами, условия сносные. Здесь мы тоже имеем ряд льгот. Поздравительной телеграммы от тебя не получил. Настроение у меня среднее. Хотя бы уже поскорее добраться до этой пресловутой «столицы». Мне, вероятно, придется сидеть в пересыльных тюрьмах в Саратове, Самаре, Ташкенте, Чарджуе. Удовольствие не из особенных! Здоровье мое в полном порядке. Попробуй написать мне на открытке в Самарскую и Ташкентскую тюрьмы. Пиши также в Турткуль до востребования. Впрочем, я, вероятно, доберусь туда не раньше, чем через месяц. Дорогая моя, только что приключилось маленькое приятное событие: мне принесли две открытки (от 12 и 16 с. м.) от тебя, переданные из сектора. Очень счастлив, что ты здоровенькая и что настроение у тебя нормальное. Надеюсь, что ты отдохнешь как следует, а обо мне не беспокойся, лишь бы мне добраться поскорее до Турткуля.
На всякий случай повторяю, что в приговоре указано, что предварительное заключение зачитывает, так что мне придется быть в Турткуле немногим больше двух лет.
Горячо целую тебя, родимая, а также родителей.
Твой Яша.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В УХТИЖЕМЛАГЕ
Из тумана бездорожья,
С каждой искорки строки
Ты встаешь во сне тревожном
Мертвым стонам вопреки.
Ты встаешь – мы ходим рядом,
Вместе ищем тайну слов,
Ту, что в каменной ограде
Нам былое принесло.
И как чуткая гадалка
С полуслова славишь ты
То, что брошу я вповалку
На алтарь своей мечты.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЕРТЫ НОВГОРОДСКОЙ
15 числа приехала София Самойловна и Натан Яковлевич утром, а на вечер у меня был билет до Ленинграда с остановкой в Москве. В комнату, которую удалось снять тут же, мы перенесли и уложили в нормальную постель Яшу. Он был очень слаб и сильно нервничал, вбив себе в голову, что я не вернусь… Добился того, что я уговорила городское начальство прислать домой зав. ЗАГСом с огромной книгой и оформить наш брак…
Итак, 15.09.1933 года наша свадьба состоялась, хотя Яша не мог поставить свою подпись (в постели он не мог сесть и руки его сильно дрожали), расписался в книге его отец… Вечером свекр проводил меня на вокзал и усадил в поезд. Приехав в Москву, сразу направилась в союзный Минфин, где было у меня в то время уже немало друзей. Через пару часов попала на прием к замминистра, объяснила ему сложившуюся ситуацию. Сейчас даже понять трудно, что он не побоялся помочь мне. По его указанию была оформлена командировка в Астраханское управление сберкасс на должность замзава сроком на один год. Им же было дано указание Ленинградскому финансовому институту о предоставлении мне годичного отпуска для подготовки диссертации (к тому времени экзамены в аспирантуру были сданы) Приехав в Ленинград, оформила бронь на жилье, перевод из горфо и из института.
ПИСЬМА ИЗ ССЫЛКИ
Турткуль, 24.02.36
Дорогая любимая женушка!
Очень давно нет от тебя свежих вестей. Но я не волнуюсь, ибо почта вследствие отсутствия навигации и аэропланного сообщения (плохая погода!) не прибывает к нам уже дней 10. У нас зима, мороз, снег, который растопится первым солнышком, так что придется поплавать в жуткой грязи. Но все эти временные жизненные неудобства, которые здесь приходится преодолевать, все это – пустяки по сравнению с досадой от мысли, что ты так далеко от меня, и я до сих пор не знаю, увидимся ли мы раньше, чем через два года. Как ты там живешь, о чем думаешь, чем занято твое сердечко, чем наполнена твоя головушка – все эти вопросы беспокоят меня, и я не нахожу на них твердого ответа.
Каждый раз, когда я сижу в ресторане и поедаю какой-нибудь так называемый шницель или рагу – и в это время начинает играть «музыка» - т.е. ресторанное трио с его избитыми, заезженными мотивами и дешевыми эффектами – бешеные темпы, присвистывание – мне становиться тоскливо, и я вспоминаю тебя с большой душевной грустью. Здесь много «интересных» женщин, приезжих, раскрашенных, но кто может затмить мне тебя, мою сероглазую длинноносую дурнушку? И я тянусь к тебе всеми чувствами, потрепанными в жизненной борьбе, но все еще сильными и в себе самих черпающими неиссякаемый источник вечной свежести. Но нет ответа ни в протяжном перегуде телеграфных столбов, ни в порывах колючего ветра, ни в долгожданных строках твоего письма. Молчаливо и безответно кругом. Я разговариваю с собственными домыслами. Свеча уныло подмигивает. Мышь скребет за стеной. Ночные тени робко набегают со стен и кривых углов, даже в тикании часов чувствуется какая-то усталость. Пустынно и за воротами моего сердца.
Но тебе, знающей все его потайные калитки, тебе не покажется пустынно в том саду, который зовется любящим сердцем. Для тебя на извилистых тропах там растут благоуханные цветы, которые трепетно ждут, чтобы их сорвала твоя любящая рука. Если цветы узнают об этом, то они в одну ночь увянут и поблекнут. Кому нужны засохшие листья? В них образуется яд, и я могу им отравиться…
Верно ли, что ты – родимая? Или это только тогда, когда я вблизи, а та, вдалеке, за тысячи равнодушных верст, ты ж забывчивая и раздумчивая? Равнодушная? Чтобы снова затеплить огонек через два года? Или никогда? А костра-то уже не будет! Сыроватые сучья тлеют. Останутся ли до тех пор горячие уголья* или встречный ветер их загасит, и ничто не замерцает на темной тропинке, ведущей из Азии в Европу? И впотьмах, по кочкам и ухабам, по выбоинам и рытвинам, я приду к родному гнезду и увижу пепелище, усеянное вороньем? Они не выклюют моего сердца, будь покойна! До свиданья, любимая.
Яша.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЕРТЫ НОВГОРОДСКОЙ
В Астрахань вернулась в конце сентября 1933 года. Получила комнату в здании центральной сберкассы, где было и управление, и приступила к работе. Моя семейная жизнь началась очень счастливо. Но длилось это недолго. В день выхода на работу увидела сотрудников в состоянии шока. Оказалось, что главбух накануне моего приезда одолжила у многих из них деньги, а в день приезда моего скрылся в неизвестном направлении. Попросила зава позвонить в Сталинград – в главное управление, но он этого не сделал. Позвонила сама начальнику. Тот сказал, что в управление наш главбух не приезжал. Сообщила об этом заму (много лет спустя оказалось, что в бегах был и бывший начальник милиции Сталинграда – у него при обыске нашли несколько паспортов на разные фамилии), но заведующий отнесся к этому факту очень странно и попросил меня помочь работникам составить дневной баланс, так как это обычно делал убежавший главбух.
Берта Новгородская. Одесса. 30- годы XX века
Пользуясь пребыванием у нас свекрови и свекра, смогла целые дни и вечера быть на работе. Как и следовало ожидать, баланс у меня не сходился ни в первый, ни в последующие дни.
По выздоровлении Яша получил работу зам. управляющего госбанком. Материальная сторона нашей жизни стала нормальной, и я полностью отдала себя работе. Яше скрашивала мое отсутствие радость общения с любимыми родителями. Очень скоро поняла, что не случайно не могла добиться равновесия дебета с кредитом. Короче говоря, обнаружила злоупотребления, как теперь говорят, в крупных размерах. Это было «дело» местного начальства, финорганов, торгсина, рыбного треста и других… Воровали эти люди, как тогда говорили, «по-черному». Уже после суда были опубликованы несколько статей в газете «Экономическая жизнь» от 30 октября 1934 года. В статье «Мертвые души астраханской сберкассы», где подробно было описано, с чем я столкнулась по приезде в командировку. Но это было потом. Семья моя знала обо всем, очень беспокоилась, но не остановила меня, о чем порой очень жалела. Настроение у нас было печальное. Видимо, чувствовали беду, но не осознавали ее.
В то время жизнь всей семьи скрашивало трепетное ожидание желанного ребенка. Мой незабвенный муж, ожидавший сына, написал такие строки:
«Хотя ты мал, настолько мал,
что мог бы поместиться
На папиной ладони,
Но я к тебе
Уже влеком
ростком любви бездонной».
Яша купил для сына детскую «Золотую библиотеку», уверяя меня, что «потом ее не достать ни за какие деньги».
Незадолго до рождения сыночка на меня было совершено покушение. Дитя наше погибло.
С невероятным трудом кое-как справились после тяжелейшей утраты и болезни (общее заражение крови) – мне поручили выступить в суде общественным обвинителем. В перерыве работы суда (проходил он в зале центральной библиотеки, в доме, где мы жили) я пошла вниз – в свою квартиру, за мной прокрался один из преступников, бывший еще на свободе и решивший совершить второе покушение… Спасли меня мой муж и соседка. Преступник сразу был взят под стражу.
ПИСЬМА ИЗ ССЫЛКИ
1936 г.
Моя дорогая,
получил только сегодня твое письмо от 13 с. м. Я уже получил твои письма от 16 и 20 с. м. Письмо от 20-го я получил позавчера (и тогда же ответил), а письмо от 13-го только сегодня. Понимаешь, дурында, сколько мы выиграли? Я был непростительным дураком, что так долго терпел твои благоглупости. Начинай готовиться в дорогу. Теперь 4 раза в неделю из Москвы ходит скорый поезд до Ашхабада, которым ты за 4 дня доедешь до Чарджуя. Немедленно сообщи мне, будешь ли ты из Чарджуя лететь самолетом сюда. Я тебе настойчиво рекомендую это сделать. Все так и поступают. Теперь самолет летит только 2 часа. Иначе тебе придется ползти на пароходе 3-4 дня, либо ехать на автомобиле, а потом мучиться с переправой, что здесь дело нелегкое. Сообщи мне свои решения, я тебе дам тогда еще указания.
Сообщи мне список моих стихов, которые ты получила во время разлуки, чтобы я мог тебе дослать неполученные тобой. Последние дни я пишу запоем, так как ощущаю жестокую душевную боль. Теперь, больше чем, когда бы то ни было, я верю в свои поэтические силы, хотя по-прежнему мучаюсь из-за неудовлетворенности формой.
Ты, дурочка, пишешь, что «последние стихи очень хороши», а я не знаю ведь, о каких идет речь.
Я так тоскую, так страдаю, что сам не знаю, в кого же я влюблен, мне теперь безразличны и служба, и занятия. Если бы не стихи, я бы давно оказался... В последнем стихе вторую половину я считаю удачной, начиная со слов «Я должен матери за нежность».
При определении времени твоего приезда устрой так, чтобы не приезжать в одно время с моими родителями. Мы должны вдвоем насладиться нашим счастьем, которое зависит только от нас. Ты должна приехать. Неужели ты этого не понимаешь?
Ты пишешь, что про стихи уже писала. А я ничего не получал. Напиши еще. По поводу же мнения «хороших критиков», скажу вот что. Можно, конечно, не соглашаться с тем или иным образом. Это зависит от того, как кто видит мир, какими глазами кто смотрит. Когда я вижу перед собой все время тюремные решетки, то стена кажется мне изрешеченной, а так как она надоела мне до чертиков, надоела, как изжеванное мочало, то она и кажется мне таковой. Но это не важно. Меня совершенно не интересует оценка того или иного частного образа, меня интересует оценка стиха в целом.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В УХТИЖЕМЛАГЕ
Повторяю упрямо: не надо.
Но скользили по сжатым губам
Мимолетной искринкою радость
И несказанным словом мольба.
Пусть мгновенье царило над нами
И разлука мелькала во мне
И болотными злыми глазами
Проходила в ночной кутерьме.
Шлю за вечер укоров и ласки
Издалека прощальный привет.
Это все, чем богат я и счастлив,
Отлученный от мира поэт.
(Окончание следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий