Трехликий Янус
Может быть, одной из самых легендарных фигур в истории российского революционного движения по-прежнему является Евно Азеф, чьим именем добропорядочные мамаши первой трети ХХ века пугали детей. Он и по сей день остается личностью загадочной, несмотря на множество посвященных ему статей, исторических исследований, воспоминаний и даже художественных произведений. По сути, все, кто писал об этом действительно незаурядном, «темном» человеке, пытались ответить на один вопрос: кем он был на самом деле? В свою очередь мы не беремся дать однозначный и категорический ответ и не собираемся подводить черту подо всем, что написано об этом трехликом Янусе – игроке, провокаторе, авантюристе. Мы предлагаем всего лишь свое прочтение этого исторического персонажа.
Sic transit gloria mundi[1] (в вечность – по II разряду)
Холодной весной 1918 года немногочисленные посетители вильмерсдорфского кладбища могли видеть у безымянной свежей могилы низко склонившуюся женщину с увядшими чертами, но все еще сохранявшую остатки былой красоты. Она приходила сюда чуть ли не каждый день на протяжении последних нескольких недель.
Служители узнавали ее. Они хорошо помнили странную похоронную процессию, в которой кроме покойника и возницы участвовал всего лишь один человек – затянутая во все черное дама с окаменевшим от горя лицом. 26 апреля она медленно шла за похоронными дрогами, не проронив ни единого слова, не уронив ни единой слезинки.
Гроб опустили в могилу, и он с немецкой аккуратностью лег в местами не успевшую оттаять землю. Женщина по русской традиции бросила в яму подмерзший комок и тот глухо ударился о дубовую крышку. Бесстрастные берлинские могильщики, привыкшие ничему не удивляться и воспринимать все, как должное – жизнь и смерть, шагающие всегда рядом, научили быть их немного философами – споро принялись за работу, и через несколько минут у одной из боковых дорожек ухоженного кладбища вырос небольшой ровный холм. Кто-то из похоронной команды воткнул прямо в изголовье простую деревянную табличку, на которой не было ни имени, ни фамилии усопшего, только номер – 446.
Человека, любившего и привыкшего жить по I разряду, похоронили по II. Согласно счетам, неизвестная госпожа заплатила похоронному бюро за дубовый гроб второго класса 500 марок, за место (тоже второго класса) – 51 марку 50 пфеннингов и так далее и так далее. Всего похороны «г-на Неймайера», ворочавшего в свое время огромными суммами, обошлись в 767 марок 50 пфеннингов.
Так проходит земная слава…
Сотрудник «из кастрюли» (затруднения полковника Страхова)
Ничем не выдающиеся ростовские мещане Фишель и Сара Азефы держали убогую лаку с «красным» товаром и были беднее российской церковной мыши. Но они сделали все, чтобы их сын, маленький златокудрый Евно поступил в ту гимназию, где учились дети самых состоятельных и уважаемых евреев города. Для семьи Азефов это был вопрос больше, чем престижа: в своих мечтах они видели сына не нищим лавочником, а процветающим инженером, но самое главное, родители хотели уберечь единственное чадо от революционной заразы, которая стучалась во все двери.
В том же году Евно Азеф объявился в Карлсруэ. С грехами юности было покончено (кто из молодых людей в 20-летнем возрасте не мечтает перевернуть весь мир!) – вспомнив о желании родителей, он записывается в студенты местного политехникума. Но для жизни в Германии нужны были деньги. Рассчитывать на чью-то помощь не приходилось, учиться и работать не хотелось. И тогда ему в голову приходит сногсшибательная идея – предложить русской полиции, от которой он сбежал, свои услуги. В письме начальнику Ростовского управления полковнику Страхову он предлагает регулярно сообщать о политических разговорах, делах и устремлениях русской эмиграции в Германии. И хотя Германия не была в то время центром русской политической эмиграции, полковник не захотел отказываться от предложения новоявленного доброхота. Но провинциальному жандармскому управлению (вы не поверите!) было не по средствам оплачивать работу заграничного агента, и Страхов пересылает письмо в Центральный департамент полиции. Там средства нашлись, письму был дан ход, и не шибко отягощенный знаниями писарь с усердием вывел на лицевой обложке папки: «Дело сотрудника из кастрюли».
«Красное» и «черное» (агент полиции и глава БО[2])
Нет, нет, Азеф не собирался быть агентом царской охранки – он попросту затевал свою первую крупную игру, и как каждый игрок, да еще склонный к авантюризму, ставил на кон все – будущую более-менее обеспеченную спокойную жизнь, репутацию, достоинство. Так или иначе он начинает регулярно слать донесения в Петербург, а ему начинают регулярно выплачивать жалованье. В Германии он обзаводится связями в революционной среде, а также женой и ребенком, получает специальность инженера-электрика и после вручения диплома возвращается домой, в Россию. Там он устраивается во «Всеобщую электрическую компанию» и поселяется на Воздвиженке, сняв в одном старых московских переулков скромную дешевую квартиру с низкими потолками, узкими окнами и одним входом со двора. Молодому инженеру всего 29, он ведет тихую, скромную, скучную и серую жизнь. Он рано уходит на службу, он улыбается дворнику, он приветлив с соседями. И никто не догадывается, что кроме этой ничем не примечательной жизни, отягощенной бытом, этот человек ведет еще две – нелегальные: одновременно служа в тайной полиции, Азеф начинает играть видную роль в революционном движении. И никто не подозревает, что в душе его кипят чуть ли не шекспировские страсти, что он много пересмотрел в своих взглядах, что сейчас ему уже нужны не только деньги, но и власть, потому что только богатство и власть дают ощущение полноценной жизни.
Честолюбие сжигает его, он хочет быть «князем мира сего», но как ему, «жиду», добиться всего этого в России? И уже пройдя полицейскую школу Зубатова, уже будучи платным осведомителем тайной полиции, он становится одним из ведущих руководителей партии социал-революционеров. Он делает очередной ход в опасной, рискованной и затягивающей, как вино или женщины, игре, прекрасно осознавая, что ставкой здесь является уже сама жизнь. В случае прихода к власти эсеров он выигрывает все. В случае разоблачения – все проигрывает… Но оставаясь игроком по натуре, он одновременно ставит и на «красное», и на «черное» и начинает вести двойную игру.
Партия, в которой он занимает видное положение, тем временем разворачивает террор. Полиция, чьим тайным агентом он является, его должна предотвращать. Как глава Боевой организации он подготавливает убийства видных царских чиновников. Как тайный агент полиции предупреждает ее о возможных злодеяниях. Он организует гибель министра внутренних дел Плеве и предотвращает покушение на Дурново. Он не жалеет великого князя Сергея Александровича, но спасает от неминуемой смерти московского обер-полицмейстера Трепова. Он разрабатывает план убийства киевского генерал-губернатора Клейгельса и трижды доносит полиции о готовящихся терактах против царя.
Азеф мечется между Парижем, Берлином и Женевой. Дорогие отели, дорогие европейские проститутки. Он живет жизнью, к которой стремился с детства. Итальянская Ривьера манит роскошью и уютом, Монте-Карло своими игорными заведениями. Но порой, лежа в очередном номере дорогой европейской гостиницы, не раз и не два задавал он себе вопрос – кто же он есть на самом деле? Революционер? Провокатор? Или Великий Инквизитор, которому суждено судить и миловать? Да, ему уже 40. И он достиг и власти, и богатства, о которых так страстно мечтал в полунищей юности, и сейчас ему глубоко плевать как на революцию, так и на полицию, он служит только себе, но он смертельно устал, постоянно находясь по ту сторону добра и зла. И, кроме того, его начинает пугать другое – временами он чувствовал, что личность его не раздваивается – расстраивается. Он лгал своим товарищам по ЦК, он лгал своему начальству в охранке и часто самому себе. Он был зажат в тисках между партией и полицией, и временами ему казалось, что выхода из ситуации, в которую он загнал сам себя, не было. Партия требовала наращения террора, полиция – его предотвращения…
Террор – это я! (палачи и жертвы)
Он сам вместе с Гершуни разработал теоретическое обоснование террора, который должен был привести Россию к революции. Для этого и была создана внутри партии Боевая организация, которую после ареста Гершуни возглавил он – Азеф. Террор после долгого перерыва вновь начал править бал в России.
В 1902 году по решению партии студент Балмашев казнит министра внутренних дел Сипягина. Но что какой-то один Сипягин в такой огромной и неповоротливой российской государственной машине? Поэтому не останавливаться, только вперед, социал-революционерам нужно, чтобы кровь залила всю державу.
В один из майских дней 1903 года железнодорожный рабочий Дулебов вручает ничего не подозревающему, прогуливающемуся в городском саду уфимскому генерал-губернатору Богдановичу приговор Боевой организации и в упор расстреливает высокого государева чиновника.
А на очереди обер-прокурор синода Победоносцев, мечтавший немного подморозить Россию. И очередной министр внутренних дел Плеве, причастный к еврейским погромам в Кишиневе. И московский генерал-губернатор Дубасов. И… да в России этих чиновников-кровопийц пруд-пруди! И чем черт не шутит – можно ведь добраться и до самого царя!
И убийства следуют одно за другим, а тайная полиция не в силах их предотвратить, несмотря на то, что Боевую организацию возглавляет ее же агент! Но иногда у боевиков случаются неудачи и опускаются руки, и тогда никто другой как сам Азеф им же выговаривает, как слабовольным мальчишкам: «Что вы мне говорите? Как нет сил для убийства Плеве? Смерть Покотилова? Но вы должны быть готовы ко всяким несчастьям. Вы должны быть готовы к гибели всей организации до последнего человека. Что вас смущает? Если нет людей – их нужно найти. Если нет динамита, его необходимо сделать. Но бросать дело нельзя никогда. Плеве во всяком случае будет убит».
Так постепенно в руках Азефа сосредотачивается огромная власть: от него зависит жизнь не только намечаемых жертв, но и их будущих палачей.
Когда-то один из Людовиков, достигнув высшей власти, воскликнул: «Государство – это я!» Возглавив Боевую организацию социал-революционеров, став членом ее ЦК, Евно Азеф мог перефразировать Людовика-Солнце и без ложной скромности заявить: «Террор – это я!»
Деньги и женщины (от 50 руб. до 6 000; от «Яра» до «Аквариума»)
Мало кто в жизни может устоять перед тремя искушениями: властью, богатством и женщинами.
Любовь к деньгам шла у Азефа из детства, когда родители, дрожа над каждой копейкой, откладывали ее на учебу сыну. Призрак нищеты преследовал его всю жизнь, и это было во сто крат хуже самого кошмарного сна, пострашнее, чем кровь изуродованного взрывом бомбы Плеве, ужасней, чем зрелище разметанных во все стороны останков великого князя Сергея. С этим призраком Азеф боролся всю жизнь.
Перед самым исчезновением из Ростова молодой Евно успевает провернуть одну нечистоплотную сделку – продав по поручению какого-то поставщика из Мариуполя за 800 рублей партию масла, он присваивает вырученную сумму. Это были первые, довольно крупные по тем временам деньги, которые молодой человек держал в руках. Купюры были новые как на подбор и, как полагается, хрустели, и этот хруст отдавался музыкой небесных сфер в неокрепшей душе юного борца с царским режимом. Эту музыку он запомнит на всю жизнь и именно с этого момента положит себе разбогатеть любой ценой.
800 рублей растаяли в Германии довольно быстро – Азеф с головой окунулся в бесшабашную студенческую жизнь и вскоре опять оказался на мели. Придя в себя от пьянок и гулянок с пухленькими, розовощекими и сентиментальными немочками, он пытается решить наисущественнейший вопрос бытия – на что жить дальше. Для нормальной жизни ему хватило бы всего 50 полновесных российских рублей в месяц, всего 50… И именно эту сумму он указывает в своем письме к полковнику Страхову. Именно во столько руб. он оценивает свои услуги. Четыре года Департамент полиции исправно выплачивает ему эту сумму. А в 1897 году повышает жалованье – за хорошую работу – до 100 рублей. Но аппетиты Азефа растут, как растет и его усердие, и уже в 1901 году его жалованье увеличивается до 150 рублей в месяц. В 1902 – до 500, но поскольку денег ему все время не хватает, он забирает сразу 6 000 – за весь год. Жалованье растет вместе с ролью, которую Азеф играет в партии социал-революционеров, и через несколько лет полиция выплачивает своему сверхценному и сверхсекретному агенту 14 000 в год – больше, чем получал иной царский министр. Но Азефу и этого мало. Став главой Боевой организации, он сосредотачивает в своих руках огромные суммы, предназначавшиеся для проведения террористических актов. Прекрасно понимая, что ходит по краю пропасти и когда-нибудь может в нее свалиться, часть из всех поступлений он откладывает, часть тратит на шансонеток, певичек и актрисок варьете. Азеф с наслаждением купается в этой сладострастной стихии, здесь он мог расслабиться, снять маску, побыть хоть немного не тайным агентом, постоянно боящимся разоблачения, ни членом ЦК, занимающим видное положение в партии, наводящей ужас на царских чиновников, а просто человеком, которому ничто человеческое не чуждо. Здесь он был своим – в мире кулис и кафешантанов, в петербургском «Аквариуме» и «Московском яре». Много не пил, так один-два бокала «Клико», и все женщины в этих заведениях – потные, разгоряченные от работы, сплошь усыпанные пудрой и тальком, уставшие от канканов – были его. Они пели прокуренными голосами, вздымали вверх из-под красных юбок ноги, а он впивался в них своим ненасытным взглядом и требовал еще и еще… Он был плотояден и сладострастен и, расслабляясь, швырял деньгами – партийными и полицейскими, и его щекотали, ласкали, любили…
Именно здесь, в «Аквариуме» он и познакомился с одной певичкой, женщиной столь же пышной, сколь и властной, сумевшей взять под башмак своего покровителя. Он сошелся с ней за год до своего краха, и как когда-то в юности перед грозящим ему арестом, так и сейчас в зрелом возрасте перед кожей ощущаемым разоблачением, успел перевести несколько сот тысяч в банки Берлина, Вены и Женевы. После разоблачения, в одном из писем бывшей жене, оправдываясь перед историей, напишет: «В глазах всего мира – я какой-то изверг, вероятно, человек холодный и действовавший только с расчетом. На самом деле, мне кажется, нет более легких людей, чем я… Тоже, вероятно, меня считают теперь человеком сребролюбивым, но меньше всего меня когда-либо интересовали деньги и я никогда не придавал им никакого значения. Во всяком случае, всегда был далек от того, что называется сребролюбивый…»
Третейский суд (от первого звонка до последнего)
Даже самый везучий игрок рано или поздно проигрывает. Первый звонок для Азефа прозвенел в 1902 году, когда на него указал студент-революционер Крестьянинов, но он успел выкрутиться из щекотливой ситуации.
Через три года история повторилась. В руки инженера Ростовского, связанного с партией, попало неподписанное письмо, где прямо говорилось, что Азеф – провокатор. Но и здесь он вышел сухим из воды.: анонимному посланию значения не придали – все знали, что тайная полиция делает всё, чтобы скомпрометировать руководителей партии. Азефу же верили так, что он просто по определению предавать не мог.
Последнюю точку в этом деле поставил Бурцев, известный революционер, публицист и издатель журнала «Былое». Это к нему обратился некто Бакай, служивший чиновником для особых поручений при Варшавском охранном отделении и сообщил, что в самом центре партии эсеров действует крупный агент по кличке «Раскин». Старая ищейка пошла по следу и вскоре вычислила единственную фигуру, которая вызывала серьезные подозреня – это был Азеф. В 1908 году, когда все улики были собраны и подозрения превратились в твердую уверенность, Бурцев открывает ЦК партии эсеров истинное лицо главы ее Боевой организации.
ЦК упорствует, считая все это наветами и призывает разоблачителя на третейский суд. Более трех месяцев заседали пользовавшиеся авторитетом и уважением в революционной среде Фигнер, Лопатин и Кропоткин. От партии был делегированы Савинков, Чернов и Натансон. Азеф от присутствия на аутодафе уклонился, наблюдая издалека за тем, как суд над ним постепенно превращается в суд над его врагом. Перелом произошел тогда, когда Бурцев выложил на стол доказательства, добытые им у Лопухина, действительного статского советника, бывшего директора Департамента полиции, подтвердившего, что «Раскин» и Азеф – одно и тоже лицо. Лопухин же представил Бурцеву и неопровержимые доказательства агентурной деятельности Азефа.
…Они явились к нему на бульвар Распай поздно ночью. Савинков, Чернов и боевик Панов учинили ему, главе БО, члену ЦК унизительный допрос. И хотя он ждал подобного визита, в первый момент растерялся, и им удалось припереть его к стене. Он отпирался, как школьник, но Чернов продолжал настаивать, чтобы он все рассказал о своих связях с полицией. Азеф сорвался на крик – как вы, мои, боевые товарищи, могли поверить этому вздору. И все норовил встретиться взглядом с Савинковым, но тот старался не смотреть в его сторону. Панов молчал. И тогда Чернов пообещал не губить его, напомнив о Дегаеве, которого после разоблачения отпустили в Америку. Но можно ли стреляного воробья провести на мякине!? Азеф продолжал возмущаться и все отрицать, а затем заявил, что устал и ему нужно побыть одному. И случилось чудо – они ушли, дав ему срок обдумать предложение до 12 часов следующего дня. Честные, чистые, наивные люди..!
…Он бежал из Парижа на рассвете 6 января 1909 года. Через несколько дней партия официальна объявила: Азеф – провокатор!
Эсеры также пошли на примирение с Бурцевым и признали, что он оказал партии неоценимую услугу.
Zero[3] (жизнь после «смерти»)
Хорошо зная своих «друзей», Азеф прекрасно сознавал, что второй раз уйти от расплаты ему не дадут. Оставался только один выход – умереть. Что он и сделал. Евно Азеф скоропостижно скончался… чтобы тут же воскреснуть в образе благополучного «господина Неймайера», питавшего страсть к длительным путешествиям. С оставшейся ему верной певичкой из «Аквариума» он отправился в далекое зарубежное путешествие – сначала в Германию, затем почтил своим вниманием Италию, Грецию и Египет. До него доходили слухи из далекой заснеженной России о выступлении премьера Столыпина в Думе, в котором тот оправдывал деятельность некого секретного агента Азефа и резко нападал на бывшего полицейского чиновника Бакая. Господин Неймайер нисколько не связывал себя с неким «Азефом», но в глубине души не мог не испытывать чувства благодарности к российскому премьеру. И хотя господин Неймайер, конечно же, не имел никакого отношения к упоминавшемуся лицу, в глубине души он все же предпочитал, чтобы об этом лице забыли как можно скорее и по возможности навсегда – у России столько более важных дел и забот…
Когда страсти улеглись, Азеф поселился со своей певичкой в Берлине и чтобы не утратить вкуса к жизни стал похаживать на биржу, а дома со знакомыми немцами гонял чаи из настоящего русского самовара и играл в винт по маленькой. Обычная филистерская жизнь, которая вполне удовлетворяла законопослушного бюргера «господина Неймайера». Он так изменился за эти годы – подобрел, оброс небольшим брюшком, стал нетороплив в манерах. Но какой-то червь продолжал точить его неугомонную душу. Или он хотел оправдаться перед будущим? Эсеры на его предложение рассказать всю правду – не откликнулись. Они вычеркнули его из истории партии и не хотели возвращаться к «черному» прошлому. Но откликнулся ищейка-Бурцев, они встретились, и тогда Азеф задал ему один-единственный вопрос: кому его деятельность принесла больше пользы? – партии или Департаменту полиции? Прожженный революционер отмолчался…
Крах «господина Неймайера» (война и биржа)
А когда началась мировая война, господин Неймайер разорился самым натуральным образом. Большую часть своего состояния он держал в стабильных не вызывавших никаких опасений русских ценных бумагах. И глубоко просчитался. Запрещение котировать их после объявления войны на Берлинской бирже ввергло его в финансовую катастрофу – он потерял почти все свое состояние.
Но финансовый крах не сломил этого человека. Азеф продолжает бороться, как делал это всю свою жизнь. На жалкие остатки средств он открывает корсетную мастерскую, но в 1915 году на него обрушивается новый удар. Узнав его настоящую фамилию, германская полиция арестовывает «господина Неймайера» как опасного революционера, анархиста и террориста, подлежащего по окончании войны – согласно подписанным международным полицейским конвенциям – выдаче России. Он восстает против этих обвинений, убеждая следователей, что произошла чудовищная ошибка, что он был агентом российского правительства, а не заурядным бомбистом. Берлинский полицей-президиум остался глух к его мольбам.
Письма любимой («…не презирай людей… – жалей их».)
Но ему разрешают чтение газет, прогулки, переписку с любимой. Ей он пишет, что его постигло несчастье, которое можно сравнить только с делом Дрейфуса, что в тюрьме с ним произошел душевный перелом, что все чаще и чаще он обращается к Богу и после молитвы обычно чувствует себя хорошо, страдания укрепляют его душу, потому что только в них обретаешь счастье – близость к Богу. И еще он писал, что в наступившее тревожное, торопливое, смутное время, люди обычно забывают про то лучшее, что в них заложено и поэтому только страдания могут принести им блаженство, заставляя с лучшей стороны взглянуть на себя и покорно приблизиться к Вечности. Поэтому, продолжал он, не презирай людей, не ненавидь их, не высмеивай чрезмерно – жалей их…
В берлинском тюремном каменном мешке великий инквизитор превратился в заурядного проповедника…
Жить ему оставалось совсем недолго. Узник захворал и все чаще и чаще жаловался тюремным врачам на почки. Врачи с немецкой педантичностью осматривали его. Но ничего не находили, или не хотели найти. И все же однажды случившийся приступ заставил их уложить его на больничную койку. Черты лица узника обострились, боли не утихали, он весь как-то съежился, сник, стал казаться меньше ростом.
Modus mortem[4] (дождь над кладбищем)
На волю он вышел после подписания Брест-Литовского договора и оказался никому не нужным, кроме своей певички. Время переломилось, на дворе была другая история, жизненное пространство вокруг него медленно сужалось. Неожиданно обострилась незалеченная болезнь почек, и 24 апреля 1918 года, когда в Берлине уже стояла весна, около 4 часов пополудни так много переживший господин Неймайер покинул этот бренный мир.
За медленно передвигавшимися похоронными дрогами шел один-единственный человек – потускневшая, затянутая во все черное дама бальзаковского возраста, за все время траурной церемонии не проронившая ни единого слова, не уронившая ни единой слезинки…
Она первая опустилась над могилой, и ком еще местами смерзшейся земли, перемешанной с глиной, глухо ударился о крышку гроба….
Небо заволокло тучами, грянул гром, и первый весенний дождь обрушился на вильмерсдорфское кладбище.
Геннадий Евграфов
[1] Так проходит земная слава (лат.).
[2] Боевая организация эсеров. Азеф возглавлял ее в 1903-1908 годах.
[3] Здесь – в житейском смысле – начать заново.
[4] Образ смерти ( лат.)
Комментариев нет:
Отправить комментарий