Жизнь без войны. Глава 1
Когда тебе под 70, кажется, что жизнь проскочила, как мышка через комнату. Хотя сколько в ней было моментов, когда она тянулась густым повидлом. Когда время просто убивалось, заполнялось всяким хламом.
В старости, кстати, вопреки логике и ожиданиям, оно транжирится впустую особенно часто и безжалостно. Это в молодости кажется, будто все самые главные раздумья о Смысле придут вместе с сединами. Но это иллюзия. В старости люди не становятся ни умнее, ни философичнее. Напротив, из своего опыта довольно рано пришел к ощущению, а потом – и к убеждению, что самые мудрые существа – дети. А самые глубокие заглядывания в недры души и самые далекие орбиты кружения над миром происходят на заре юности.
Иллюзию озарения в старости рождает ошибка в причинно-следственных связях. Полагается, что мудрость питает опыт. Но это чепуха. Ведь опыт у очень многих людей таков, что лучше б его не было совсем. К тому же одним из его проявлений является сама способность мыслить. Да просто – думать, выходя за околицу самого обыденного и необходимого. Оглянитесь-ка по сторонам, критически присмотритесь к себе – и станет очевидным, что «о смыслах» и «процессах» маются, напрягая мозги, лишь единицы. Да и те – лишь изредка. Ну и уж точно не постоянно.
Мало того, заметите, что людям свойственно избегать или просто драпать от тяжелых (в смысле - трудных) раздумий. Вот почему в старости они особенно панически цепляются за работу. А когда их все же выпихивают на пенсию, лихорадочно ищут, придумывают себе занятия. Заводят огороды, ремонты, стройки. Становятся «общественниками». Начинают бегать, демонстрировать интерес к спорту. Увлекаются политикой... Даже обещание, что на пенсии наконец-то перечтут библиотеки, которые скопили, оказываются мифами. Книжки по-прежнему пылятся на полках, потому как возбуждают, располагают к мысленной жвачке. А этому инстинктивно противится организм. Ибо жизнь требует бодрости, точнее – бодрячества.
Так что «философствовать», то бишь витать и плутать в абстракциях спекулятивного толка, позволяют себе разве что те, кто в силу призвания или профессии приучен к перу. Кто занимался этим и по жизни. И благодаря этому накопил и тем, и слов, которые расплывчатыми облачками повисли в голубизне воображения или спрятались в потемках души. И пришло то искомое «свободное время», когда все это можно превратить в занятие – в литературный жанр. Подчеркну - в занятие. То бишь в искомую работу: процесс, нагрузку, в трудовой распорядок. Ведь в сущности и для «писателя» такие размышлизмы играют роль садового участка, освобождающего от томления, которым оборачивается праздное безделие.
Целиком и полностью разделяю эти замечания и применительно к себе, за комповой клавиатурой засевшего. Конечно, подспудная мотивация здесь – процесс во имя процесса. Спрашивается, ну какие основания имеются у этого Автора, чтоб приняться за автобиографическое, когда ничего графического в его «авто» не было? Ни ярких приключений, ни подвигов, ни заслуг. Ни даже случайных прислонений к Заметным Фигурам, интересным для историков. Мелкая статистическая единица, вспоминать о которой будут лишь несколько лет пяток-десяток из узкого круга.
Единственный резон нахальства – погружение во время глубиной аккурат с поколение. Причем поколение это уникально. Вряди ли большинство из его представителей задумывается, как ему, всем нам, повезло. Умудриться пожить в двух веках и даже тясячелетиях, в разных социально-экономических укладах. Но самое главное – без большой войны. Таких счастливчиков в истории страны и даже– континента – немного. А мы и этого не рефлексируем, подобно тому, как не замечаем дыхания или работы сердца. Полетать, попарить над этим пространством даже махонькой птичкой – это уже кое-что. Вот и хочу попробовать.
А потому штрихи из собственной биографии будут лишь по остаточному принципу – исключительно как некая связующая нить для словесной конструкции. Не будет по этой части и никакой последовательности и порядка. Ибо все личное имеет значение лишь как отдельные звуки, иллюстрации. Эренбургские «люди, годы, жизь», то есть время в красках и ощущениях, это главное и единственное, что имеет смыл и оправдание в этом тексте. А не наоборот. Такую «скромную» задачу ставлю перед собой. Ну, а что уж выйдет – не мне судить.
Глава 1. ЖИЗНЬ В ЧЕТЫРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ
1.Cолнечный круг
Начну с того, что моему поколению уникально и бесценно повезло. Жизнь без войны! Солнечный круг, как пелось в популярной и, в общем-то, искренней песенке.
И это на фоне того, что нашим отцам и дедам выпали три крупнейших войны, не считая четвертой – самой длительной и кровавой – государства со своим народом. Открутите временную стрелку до прадедов (19 век) - там Наполеоновская, Крымская, Турецкая, опуститесь в 18 век – там вообще сплошные побоища...
Речь идет, конечно, о больших войнах, втягивающих так или иначе в себя все население. Конечно, коммунистический режим, будучи по природе своей агрессивным, непрерывно где-то встревал: то в Корее, то на Кубе, то в Анголе, то в Никарагуа, то в Афгане... А в «новые времена» начались кровопускания в ходе развала империи, которых вообще не счесть. Но их отличие в том, что даже, будучи довольно кровавыми (Чечня, Малороссия), они проходили для абсолютного большинства граждан лишь рефреном - отдаленными звуками, всплесками, вспышками, не нарушая обычного течения жизни. Это тот случай, когда одних убивают, в то время как 99 процентов других сытно едят, пьют, веселятся, делают карьеру. И лишь по газетным сводкам и телекартинкам под пивко вспоминают, что где-то далеко свистят пули и рвутся снаряды.
Когда война присутствует в жизни в столь слабых дозах, она замыливается в сознании и воспринимается как горький, но естественный компонент. Своего рода острая приправа вроде перчика или горчицы. Другое дело, что при всем своем официозном миролюбии («Хотят ли русские войны…»), в обществе-лагере боевые темы – бдительность, поход, подвиг - культивировались и пестовались. Только при этом война изображалась привлекательной и даже – нестрашной. Под мотивом «готовности» («Если в край наш спокойный хлынут новые войны..») эстетизировался патриотизм в образе крепкого, отважного и веселого мужчины, что вполне соответствовало искомому мальчишескому идеалу. А сама война представлялась не столько ужасным и жестоким занятием, сколько приключением, высокими человеческими отношениями – в общем, этаким «мужским» видом спорта типа бокса или марафона с препятствиями.
В детстве я увекался рисованием и даже пытался этому обучиться в изостудии Дома пионеров. При этом любимой тематикой творческих дерзаний были военно-патриотические сцены, особенно - героическая смерть «наших». Скажем, идущие на расстрел Зоя Космодемьянская или Олег Кошевой. Последнего я особенно полюбил благодаря книжке, которую кто-то подарил к дню рождения. Это была «Повесть о сыне», написанная матерью героя-краснодонца. В ней была его фотография: кудрявый, волоокий, интеллигентный такой юноша с мягкой улыбкой. Разумеется, я до дыр изучил и фадеевскую «Молодую гвардию», несколько раз смотрел знаменитый фильм, но другие подпольщики особых эмоций не вызывали. А вот Олег Кошевой - он стал одним из романтических кумиров, образ которого возникал каждый раз, когда по радио звучала популярная тогда песня об Орленке: «Лети на станицу, любимой расскажешь, как сына вели на расстрел».
Хождение на расстрел всегда изображалось возвышенно и красиво. Связанные руки. Гордо поднятая голова. Горящие черные глаза и непременно черная же, цыганская копна, раздуваемая ветром. И дьявольская улыбка, от которой каменеют от страха проклятые фрицы. Ну и, конечно же, поразительной раскраски рассветное или закатное небо.
Конечно, в советском искусстве хватало и драматизма, и правды о войне, как о страшной патологии рода человеческого. Но в общем пропагандистском хоре она тонула в возвышенных мажорах, звенящей пафосности и эстетизации революционных побоищ. Причем на всех социальных орбитах. От официоза : «Дан приказ - ему на запад, ей - в другую сторону», до окуджавских «комиссаров в пыльных шлемах».
Пахнущие порохом темы были постоянным лейтмотивом звукового фона. Включаешь радио – а там концерт песен о гражданской войне. «Помнят псы–атаманы, помнят польские паны, конноармейские наши штыки…». Война давно уже отгрохотала, а военные песни были традиционными участницами застолий. Собрались друзья или родственники, попили–поели, и непременно запеваются хором «Катюша», «На околице девушка провожала бойца…», «Вьется в тесной печурке огонь» и т.п. Да так задушевно, так проникновенно...
В фильмах – особенно о Гражданской – война обычно изображалась красочной и величественной – этакой конной лавиной, с блеском сабель, топотом и свистом ветра, и лицом какого-нибудь красавца типа Ланового, облагороженным азартом праведной атаки. Либо подавалась как увлекательный триллер, наполненнный острыми приключениями и веселыми персонажами а ля «Свадьба в Малиновке». Или была пронизана скрытым любованием манерами и благородством белых офицеров в ликах а ля Дворжецкий и Михаил Ульянов, а также «ходящих по мукам» заблудших интеллигентов а ля Алексей Баталов.
Отсутствие личного опыта войны, искаженной к тому же пропагандой, способствует тому, что из общества уходит отвращение к ней и страх. Ведь даже и в строгих, талантливых работах «шестидесятников» все равно это была лишь виртуальная реальность, отредактированная и дозированная, как минимум, в части натурализма. Сколь бы ни был жесток «правдой о войне» режиссер и операторы, он все равно ограничен в изображении разорванных тел, окопного быта (скажем, ночевок в них, когда минус 30 или они наполовину заполнены водой), в рассказе о физиологии страха... Главное, что относительно поколения, не пережившего все это, нет эффекта «соли на раны». В сущности, их задача состоит лишь в том, чтобы вырвать человека из мирного уюта и кольнуть. А это непросто: попробуй, разбереди душу человеку, развалившемуся на диване у телевизора с рюмочкой после плотного ужина!
Да и вообще сытость и безмятежность культивирует нравы, когда становится нормой «беречь нервы». Избегать неприятного, тем более – шокирующего. По этой установке выходит, что боевичок со стрельбой и автопогнями – это в кайф. А вот драма войны – это «вредно для здоровья». Да и зачем бередить души и нервы, когда столько воды уже утекло. Мол, все уже итак сказано, все слезы давно пролиты.
Особый феномен - свидетельства очевидцев. Мое поколение (для него я беру с замахом тайм аут в 70 лет) стало свидетелем и участником процесса, как реальная война уходит из них, заменяясь подделками и фальшивыми версиями. Людям свойственно идеализировать свое прошлое. Такое подтверждение возникает каждый раз, когда наблюдаешь за поведением ветеранов. Казалось бы, бравурный пафос в форме Парада Победы – прерогатива высоких чинов. Тут мотив очевиден – служебный, карьерный, а по психологии – статистический. Полководец ведь живет категориями абстрактно-высотными – как летчик бомбардировщика, для которого людишки с его высоты – мельче и ничтожней муравьев. А смерть и грязь скрыты за картами и стрелками стратегий и операций, в сухой канцелярщине профессионального языка: операция, резерв, маневр, потери...
Но ведь с куда более напористой энергией правду о ней выхолащивают простые солдаты войны, на которых обрушился весь ее кошмар. Те, кого война из гражданского человека – слесаря, студента, учителя, пахаря превратила в военную статистическую единицу, цена персональности и самой жизни которой – ноль. Сделала его убийцей. Свирепым драчуном. «Пушечным мясом». Собственностью командира, вольного послать на верную погибель просто по-дурости или ради очередного звания. И вот эти опрятные старички – самые главные жертвы и свидетели войны, даже в муждусобойчиках по случаю праздничка говорят на каком-то чудовищно-казеном языке политруков. И с термоядерной яростью, на которую не способны даже жирующие генералы, набрасываются на каждый правдивый рассказ о ней.
Объяснение этому, конечно, есть. И оно простое: людям с такими страшными, а порой - и постыдными воспоминаниями, требуется психологический барьер. И он возникает в виде табу «кто плохое помянет, тому глаз вон». А потому под официозные бравурные марши транслируются эпизоды, натертые, подобно медалям перед праздником, героической патетикой. Не хотят победители на своих ритуалах допускать хоть пылинку темного цвета. Да, мы победили, а какой ценой - это неважно! И кто вспоминает о цене – тот слабак и враг!
Психодиагностика это называет сублимацией. Она описывает сальто-мортале в сознании человека, когда одному и тому же явлению приписываются разные характеристики, диктуемые его текущими интересами. В данном случае – потребностью к уважению.
Конечно, любой политик, социолог или просто здравомыслящий обыватель скажет, что война – неизбежный атрибут человечества. Что рано или поздно создается ситуация, когда теплого и уютного мальчика от любящих родителей переселяют в танк или окоп, в ад абсолютной деиндивидуализации. Туда, где последний мерзавец и ничтожество может послать его на верную и бессмысленную смерть только потому, что у него звездочкой больше. И что служба в армии необходима уже лишь потому, чтобы готовить людей к таким ситуациям. Что жестокость и идиотизм армейских порядков – необходимый атрибут программы такой подготовки. Сам этот процесс в обиходе называют «стать мужчиной», и он - системный элемент. Ну и т.д. Кто ж возразит против этого!
Возражение в другом. А должны ли литература и искусство подпевать человечеству в его патологиях? Если политолог говорит, что люди изничтожают друг друга в угоду «группе интересов», а психолог – под влиянием природных инстинктов, регулирующих демографические пропорции, то удел ли это художника? Не ему ли надобно взять в руки зеркало и показать людям: милые, поглядите, во что вас втягивают. И чем вы становитесь. На что способен человек, если он с бараньей покладистостью позволяет превращать себя в покорного или буйствующего двуногого войны. Вызвать отвращение к войне - до коликов, до рвоты. Так, чтоб даже генералы побаивались.
Увы, у жизни без войны есть и такой дурной атрибут, как притупление – вплоть до полного атрофирования – страха перед ней. Затертая и идеализированная, она утрачивает свою адекватную конкретику в умах и душах людей. И чем больше тает времени и живых ее свидетелей, тем расплывчатей становятся ее истинные черты. Тем слабее звучит набат: «Берегите мир».
Таков общий тренд. Хотя, если присмотреться, то в разных культурах он проявляется по-разному. На Западе с его качеством жизни мирный уклад превратился в фундаментальную ценность. В привычку, настолько важную, что ради нее Европа готова быть уступчивой, покладистой и даже – трусоватой. Сводить это только к эффекту ядерной альтернативы, думаю, слишком просто. В конце концов ведь ужас Армагедона еще более абстрактный для сознания, чем отсутствие опыта простой войны. К тому же мгновенная гибель человечества не столь ужасна, чем годы страшных разрушений и лишений. По моему разумению, тяга к миру сильно коррелирует с тем уютом и ценой персональной жизни, которую обеспечивает градус т.н. «демократии».
А вот по мере продвижения на Восток, где эти параметры существенно ниже, падает и степень иммунитета к войне. В том числе и за счет ее иезуитской пропаганды – не прямой, так опосредованной. Симптомов тому – более, чем достаточно. Апофеозом можно считать истерию вокруг "создателя" расползшегося по всей планете дьявольского инструмента сокращения рода человеческого – Калашникова, которому при жизни на его родине были оказаны все мыслимые почести. А после смерти в центре столицы возвели семиметрового идола.
И все это на фоне сдвига в массовом сознании, в следствие которого два глагола выстроились в синоним «боятся, значит- уважают». И этот симптом возник параллельно с другим роковым испытанием, которому подверглось мое поколение – ломкой самих основ образа жизни, его фунадаментальных привычек.
Комментариев нет:
Отправить комментарий